Гюнтер Хофе - Заключительный аккорд
Хельгерт почувствовал, как кровь прилила к лицу.
— Я не искал удобной развязки! — возразил он вспыльчиво.
— Правда не всегда удобна.
— Не хотите ли выслушать моё мнение? — предложил Бендер.
Оба согласились.
— Варшаву окружили три советские армии. Там это действовала 1-я армия Войска Польского, которой была предоставлена возможность первой вступить в столицу своего государства. А о том, что в этом участвовали несколько немцев-антифашистов, варшавяне узнают много позже.
— Вероятно, ты прав, Руди, — согласился Фарекрог. — Покончим с этим.
К ним подошёл Тарасенко, остановился, потом произнёс тихим голосом:
— Печальное известие. Иван Добрушкин сегодня ночью скончался. Врачи сделали всё возможное.
«Кто-то будет следующим?» — промелькнуло в голове у Фрица Хельгерта. Влажный от дыхания воротник шинели тёр шею.
В печных трубах завывал холодный ветер. Вся равнина была покрыта толстыми сугробами снега.
«Иван Добрушкин мёртв», — снова подумал Хельгерт.
— А теперь в путь. Нас ждут дела. И непростые, — сказал Тарасенко и пошёл к выходу.
Гауптштурмфюрер главного управления имперской безопасности Оленбург всё чаще задумывался над тем, что будет после того, как в этой войне прогремит последний выстрел.
«Вероятнее всего, мой шеф, бригаденфюрер, благодаря влиятельным связям сразу исчезнет. Восточный фронт прорван. Варшава пала. Русские танки прорвались в Верхнюю Силезию. А в Арденнах? Там наступление приостановлено. По неофициальным сообщениям, американские и английские войска, наступающие с северного фланга на юг, должны приблизиться к бронетанковым частям Паттона, двигающимся от Бастони на север. Может быть, наши ещё своевременно и невредимыми улизнут? Но это уже не моё дело. На всякий случай нужно ориентироваться на Запад. Для этого необходимо отрастить бороду, смешаться с беженцами и, имея надёжные документы на руках, ускользнуть от правосудия, а уж потом установить связь с надёжными людьми Гиммлера».
Скверное настроение гауптштурмфюрера стало ещё хуже, когда он утром получил донесение от своего верного и надёжного агента из Швейцарии. В донесении сообщалось, что американские разведчики Аллена Даллеса приняли штурмбанфюрера Курта Дернберга и имели с ним длительную беседу. О Дернберге как о пропавшем без вести офицере СС остались только воспоминания, и вдруг оказывается, что он на той стороне…
Оленбург надел мундир и, поправив ордена, коротко стукнул в дверь кабинета своего шефа.
— Что вы на это скажете?! — Брови шефа гневно поползли вверх.
Бригаденфюрер задумался: «Я полагал, что после сделки с генералом Круземарком наше дело в шляпе. Наша ошибка состояла в том, что мы сочли Дернберга погибшим. Наша роковая ошибка… Дернберг на службе у Аллена Даллеса! Разумеется, к янки он пошёл не с одним списком наших агентов. Кто знает, какой ещё камень он держит за пазухой? Может быть, другие секретные документы?» Губы бригаденфюрера сжались. «Если он будет руководствоваться только личной местью, то мне конец».
— Каким делом занимался Дернберг перед переводом его на фронт? — спросил бригаденфюрер у Оленбурга.
— Делом Круземарка.
— Оно закончено! — Рука генерала резко скользнула со стола.
— После того у него в производстве было ещё несколько незначительных дел. Например, дело капитала Альтдерфера…
— Этого загнали на три аршина в землю.
— Дело обер-лейтенанта Генгенбаха…
— Его дело закрыто лет на десять.
— Непонятный случай с фон Зальцем и дело диверсионной группы Хельгерта.
— Этот, к сожалению, улизнул.
— Зато его жена приговорена к смертной казни.
Бригаденфюрер попробовал мысленно сопоставить факты: «Не Дернберг ли упёк эту Хельгерт в тюрьму, привязав её к группе Эстеркампа, хотя она никогда не была связана ни с Матуше, ни с Бернлейн. Защитник это понимал, по молчал. Когда же он предложил трибуналу освободить госпожу Хельгерт, его самого сделали козлом отпущения. Казнь этой женщины следует предотвратить».
— Приговор уже приведён в исполнение?
— Пока нет.
— А что с другими соучастниками?
— Не признаются. Необходимо провести очные ставки.
Бригаденфюрер кивнул.
«Всех троих сегодня надо ещё раз допросить, чтобы решить, чья голова должна слететь первой…»
— Впрочем, имеется прошение о помиловании Хельгерт. Оно направлено нам, чтобы мы высказали свою точку зрения.
«Наша судебная бюрократия работает безотказно. Даже главному имперскому управлению безопасности при всей его власти порой трудно разделаться с осуждёнными, — подумал бригаденфюрер, проверяя указательным пальцем правой руки, правильно ли зачёсаны на пробор его волосы. — Прошение о помиловании? Когда Кальтенбруннер получит приказ, в делах Дернберга будет всё перевёрнуто вверх дном и никаких компрометирующих меня материалов не найдут. Поэтому дело группы Эстеркампа и дело Хельгерт должны быть безукоризненными».
— Послушайте-ка меня хорошенько, Оленбург, — начал бригаденфюрер. — Если в нашей работе будет допущена хоть незначительная ошибка или какая-нибудь неточность, вы лично лишитесь возможности отпраздновать день нашей победы. — Бригаденфюрер улыбнулся, обнажив крупные крепкие зубы. — Вас физически уничтожат. Надеюсь, вы меня поняли?
Оленбург почувствовал, как пот выступил у него на лбу.
— Я немедленно проведу внеплановую проверку всей документации, господин бригаденфюрер.
— Прекрасно, Оленбург. — Заплывшая жиром шея бригаденфюрера слегка дрожала. — И когда можно будет получить ваше заключение?
— Завтра утром, господин бригаденфюрер.
— В двенадцать часов доставьте сюда Матуше, Хельгерт и Берплейн.
— Слушаюсь, господин бригаденфюрер.
Защитник устало посмотрел на часы, пытаясь скрыть своё волнение.
— Бросьте вы, наконец, выгораживать своих подстрекателей? Как только вы это сделаете, ваши шансы на помилование, уверяю вас, сразу поднимутся. Лучше пожизненная каторга, чем… — Адвокат недвусмысленно провёл себе указательным пальцем между шеей и воротником.
«Подстрекателей?» Ильзе Хельгерт медленно покачала головой. «Процесс завершён, приговор вступит в законную силу. На самом деле не было никаких подстрекателей. Неужели кто-то может серьёзно подумать, что Фриц хотел установить со мной связь?»
Защитник недоумённо пожал плечами:
— Вы должны были об этом знать. К слову, на прошлой педеле я ходатайствовал о том, чтобы вашему гамбургскому дядюшке дали разрешение на свидание с вами.
Молодая женщина удивлённо подняла глаза.
— Это, по-видимому, ваш единственный родственник?
— Да, это дядя моего мужа. У меня самой нет родственников. А откуда он узнал обо мне?
— Вот этого я не знаю. Ну а теперь я пойду. — Адвокат похлопал ладонью по столу. — Может быть, с дядей вы будете более откровенной. — Дверь камеры захлопнулась.
«Свидание… Боже, как я выгляжу? Где моё маленькое зеркальце? Фриц однажды сказал, что мои волосы по цвету похожи на рано лопнувший каштан. Теперь в них появились седые пряди. Как ему нравилась моя кожа, чистая, здоровая, загорелая! Теперь кожа на лице стала бледной и дряблой. А что стало с моей стройной спортивной фигурой? Как опустились плечи…
Дядя… Жил в семье Хельгертов в Гамбурге уволенный старый паромщик, который переколол для печи кучу дров на несколько зим вперёд. Вот его я хорошо помню, а дядю — довольно смутно. Помню только, что он выглядел моложаво и элегантно.
Скоро мне исполнится двадцать шесть лет. Но этот день рождения, по-видимому, праздновать уже не придётся, так как занавес опустится раньше, чем положено. Меня мучит один и тот же вопрос: сколько времени мне ещё осталось жить?
Грубая арестантская одежда страшно колется, но это хорошо: если я могу чувствовать, значит, я ещё жива. Мир олицетворяется для меня в ночных шорохах, которые зовут меня куда-то, поднимают в высоту… И тогда моё сердце начинает стучать с перебоями, как изношенный мотор. Я чувствую каждый его удар. А потом снова впадаю в полусон с неясными, быстра меняющимися видениями. К моему теперешнему бытию относятся и короткие прогулки по мрачному тюремному двору… И вопрос, который постоянно возникает в голове: как долго я здесь нахожусь? И редкие прохожие, которых я вижу на горбатой мостовой из окна своей камеры. Всё меньше остаётся тех, кто сидел здесь в начале декабря. Когда же настанет моя очередь? Я попала в какой-то заколдованный круг, вокруг меня бледные, измученные лица.
Камера кажется мне уже не такой, как в первые дни. Я привыкла к нарам с соломенным тюфяком, покрытым изношенным дырявым одеялом, к деревянной табуретке и откидному столу. Иногда сквозь решётчатое окошечко в камеру заглянет лучик солнца и затеплится робкая надежда: а вдруг?..
