Игорь Болгарин - Мертвые сраму не имут
– Потеряли нас, Паша.
– Забыли. Как у Чехова Фирса, – весело согласился Кольцов. Но озабоченность не сошла с его лица.
И тут он увидел издали бегущего к ним Бушкина, следом торопился, но никак не поспевал Гольдман. И все же подбежали они почти одновременно.
Гольдман схватил Кольцова за руку:
– С возвращением. А мы, понимаешь, заранее выехали. Но, как известно, автомобиль – транспорт ненадежный. Обломались. Хотел уже извозчика нанимать. Извини! – Гольдман удивленно поглядел вокруг, поздоровался с Красильниковым, спросил: – А где же эти? Нам сообщили, вы генералов с собой везете.
– Генералов увезли. А мы с Семеном уже, пожалуй, никому не нужны.
И они пошли по перрону к выходу.
Слащев и его товарищи сидели в просторном автомобиле, молча и пристально вглядывались в проплывающие мимо обветшалые дома. Унылые городские окраины все еще хранили следы многолетней неустроенности.
Они долго плутали по малолюдным, похожим друг на друга переулкам. Шофер с беспокойством смотрел по сторонам, время от времени переговариваясь с сопровождающими гостей чекистами. Наконец шофер остановил автомобиль, высунулся из окошка, спросил у проходящего мимо пожилого путейца:
– Не подскажете, уважаемый, где тут Красноказарменная улица?
– Чуток проскочили. Вернетесь на квартал назад и за угол направо.
Вернулись. На Красноказарменной увидели два рядом стоящих автомобиля. Возле них остановились. Увидели среди группы стоящих командиров и самого Дзержинского.
– Слащев, выходите! – велел сопровождающий их чекист. – Остальные – дальше.
– Мы что же, не вместе? – обеспокоился Слащев, выбираясь из автомобиля.
– Вместе, вместе! Только они малость подальше будут проживать, – успокоил его чекист.
Дзержинский подошел к Слащеву, указал на приземистый трехэтажный дом.
– В этом доме будете жить. Идемте!
Они вошли в подъезд, поднялись на второй этаж. У открытой двери одной из квартир их ждал пожилой рабочий, вероятно, привратник. Он держал в руках связку ключей.
Дзержинский приостановился, пропуская Слащева в квартиру. Слащев вошел. Остановился в прихожей. Отметил несколько дверей.
– Смелее, смелее! – подбодрил его Дзержинский. – Осматривайтесь! Это ваша квартира. Вся. У вас, я слышал, где-то есть семья. Со временем заберете. Тесно не будет. Здесь же по соседству и курсы.
– Какие курсы? – с легким недоумением спросил Слащев. – Всему, что мог, я уже выучился.
– А теперь будете учить других. Красных командиров.
– Чему? – удивился Слащев.
– Как побеждать врага. У вас, насколько я помню, это иногда хорошо получалось.
– Издеваетесь? – нахмурился Слащев.
– Вовсе нет. Будете преподавать на курсах красных командиров.
– Все равно не понимаю. Среди них, наверное, найдутся и те, которых я… как бы это помягче… нечаянно обидел.
– Вполне возможно. Вот и расскажете им, где они допустили ошибки, в чем вы оказались умнее, дальновиднее.
– Ну, придумали! – ухмыльнулся Слащев. – Это, как в цирке. Я такое однажды видел: дрессировщик приглашал зрителей зайти в клетку с медведями. Они, говорит, смирные. Заходите, кто смелый. Смелых не нашлось.
– Ну, наши командиры действительно смирные. В бою, верно, бывают горячие. С вашим авторитетом, я уверен, вы найдете с ними общий язык.
– Постараюсь. Хотя учить других, как на коне скакать, чтоб он тебя не скинул, – не моя мечта.
– А какая же ваша?
– А никакой. Про что не подумаешь, и сразу же понимаешь – не дотянешься. Руками или умом.
Потом Слащев провожал Дзержинского. Прошли в прихожую.
– Нет, была у меня одна мечта, – сказал Слащев. – Даже не мечта – сон.
Дзержинский смотрел на Слащева, ждал. А он весь как-то сосредоточился, подтянулся, на скулах заиграли желваки.
– Был у меня конь: светло-рыжий, с черной гривой. Буланый. Змей, а не конь. Я его Буяном назвал. С полу-взгляда меня понимал. Я часто вижу его во сне. Будто мчусь я на Буяне по Тверской. А скорость такая… ветер не догонит! – Слащев тяжело вздохнул. – Под Каховкой погиб. Ранен был. Смертельно ранен был. Я вынужден был его застрелить. Целюсь в него, а он смотрит на меня. Из-за слез два раза промазал, мушку не видел… Часто о нем думаю. Ожил бы, думаю, и мы бы с ним – по Тверской… А другой мечты, пожалуй, что и нету, – закончил свой рассказ Слащев и украдкой стер тыльной стороной ладони со щеки слезу.
Во дворе они попрощались. Дзержинский указал на сопровождающего его молодого чекиста.
– А это ваш ординарец. Он будет решать все ваши вопросы. И бытовые тоже.
– Охрана? – ехидно спросил Слащев.
– Да, – согласился Дзержинский. – Ваша репутация у нас, большевиков, далеко не блестящая. Пока к вам не привыкнут, будем вас беречь.
Уже сидя в автомобиле, Кольцов почувствовал, как спадает с него днями, неделями накопившееся напряжение. Только сейчас, когда все заботы разом отпали, он вдруг почувствовал расслабляющую усталость. С ленивым интересом смотрел в окно на проплывающие мимо улицы. Покидал он Москву, когда по городу носился веселый тополиный пух, а сейчас уже тополиные листья жестко шелестели и, тихо опадая, засевали землю.
Красильникова высадили на Лубянке, сами поехали дальше. Минули Садовое кольцо, проехали по Арбату, свернули в уютный Староконюшенный. И наконец въехали в знакомый двор. Выйдя из автомобиля, Кольцов взглянул на растерявшие листву кусты сирены, бросил взгляд вверх, к третьему этажу. Увидел свой балкон. И удивился: на нем сушились какие-то вещи, пеленки, распашонки и еще невесть что. Решил, что ошибся. Нет, третий. Его.
– Слушай, Тимофей! – указывая на балкон, обратился Кольцов к Бушкину. – Объясни, пожалуйста, это мой балкон или не мой? Я же тебя в квартире оставил! Что ты там сушишь?
Стоящий рядом с Кольцовым Гольдман отвернулся и стал с преувеличенным вниманием рассматривать голые сиреневые кусты. Это не ускользнуло от взгляда Кольцова.
– Братцы, что происходит?
И вместо того, чтобы выслушивать ответы, он вскочил в подъезд и помчался наверх. Второй этаж. Третий. Его дверь. Позвонил один раз, второй. Не отвечали. Позвонил в третий раз, настойчиво. Наконец в квартире прозвучали чьи-то шаги, пискнул ребенок.
Щелкнул замок, дверь открылась, и он увидел…
Нет, этого не могло быть! При всей своей фантазии такое Кольцов не мог себе нафантазировать! В проеме двери с ребенком на руках стояла… Таня. Его Таня. Она, не шелохнувшись, смотрела на него, и по ее лицу медленно сползала слеза.
Гольдман и Бушкин отошли куда-то в угол коридора и даже не смотрели на них, боясь хоть чем-то нарушить эту святую тишину.
Потом Таня сделала шаг к нему и протянула ему ребенка. Сказала одно только слово: «Твоя».
Павел словно давно ждал этого, неумело принял этот махонький сверточек. И Таня, как будто от кого-то защищая, обхватила их обоих руками:
– Господи! Как долго мы к тебе шли! Как долго! – и, сдавленным от рыданий голосом добавила: – Все! Больше мы тебя никогда и никуда не отпустим!
От автора
Прежде всего мне хотелось бы повиниться перед читателями первого полного издания романа «Адъютант его превосходительства». Выпущенный издательством «Вече», он содержал семь книг, хотя изначально, по замыслу, должен быть в восьми. Работая над седьмой книгой, я начал терять зрение. По этой причине седьмая книга была написана второпях. Восьмую книгу я написать не успел. Многое из задуманного осталось только в памяти.
После того как семитомник был издан, я получил среди хороших отзывов и упреки в том, что многие сюжетные линии не завершены: потерялась сюжетная линия Юры Львова, невнятно закончена линия Кольцов – Таня. Спрашивали, каким образом Таня вдруг оказалась в Москве? Много у читателей возникло и других вопросов.
После того как врачи вернули мне зрение, я решил восстановить все прежде задуманное. Издательство меня поддержало. Таким образом, седьмая книга была мною заново переработана, некоторые события я перенес в восьмую книгу. В эти две книги я вернул все то, что прежде собирался написать.
Надеюсь, прочтя эти строки, читатели меня поймут.
Теперь о самом романе. Его предыстория.
Еще когда я учился в школе, пытался писать какие-то зарисовки, рассказы. Мне это нравилось. Печатался в местной районной газете, потом в областной, херсонской.
Здесь следует сказать, что в самом начале Отечественной войны я, двенадцатилетний мальчишка, остался без родителей: мать умерла, отец с первых дней ушел на фронт. Как я выживал и выжил – особая тема. За все военные годы я встретил много добрых, сердечных людей, которые помогли мне. Даже тогда, в самые суровые дни войны, люди не очерствели. Порой отдавали последнее, помогали увечным, больным, голодным. Куда все эти качества делись сегодня? Какие злые ветры выдули их из наших сердец? В 1946 году вернувшийся с войны раненый отец отыскал меня в Днепропетровской спецшколе ВВС и забрал оттуда.
