Василий Веденеев - «Волос ангела»
Антония повели к дверям. Виктор Петрович отозвал в сторону Шкуратова:
— Как получилось, что Головина арестовали? Мне уже звонили из ВЧК.
— Не знаю… — Гена пожал широкими плечами. — Он выстрелил в воздух, когда Антоний побежал, а я кинулся следом за Антонием.
— Аккуратнее надо работать. Устроили народное шествие с буффонадой и стрельбой… — недовольно поморщился начальник. — Вы вместе были, поэтому ты поедешь товарища выручать. Мы уже письмо приготовили, чтобы его освободили. Возьми его у Козлова и гони на Лубянку. И смотрите у меня!
* * *Сергуня прибежал к дому в Лосинке запыхавшийся. Покрутился у палисадника, высматривая Пашку Заику. Того не было видно — может, ушел куда, на его счастье?
Походив немного под окнами и посидев у поленницы дров во дворе, Сергуня отдышался и наконец решился постучать. Дверь открыла толстая неразговорчивая хозяйка, молча пропустила в дом, ни о чем не спрашивая.
Прошмыгнув мимо нее в укромный закуток за печью, мальчик начал быстро собирать свои нехитрые пожитки: приготовленный загодя небольшой шматок сала, аккуратно завернутый в чистую тряпицу, коробок спичек, перочинный ножик, ржаные сухари в полотняном мешочке, серебро и медь в старом кошельке.
Он твердо решил: ни в колонию не пойдет, ни здесь больше ни дня не останется! Домой, в деревню надо подаваться. Может, и не разобрали еще на дрова их избу? А и разобрали, так соседи хоть на время приютят. Узнает, с какого вокзала идут поезда на Тулу, как-нибудь пристроится и поедет. Ничего, язык, говорят, до Киева доведет.
В деревне летом привольно: лес, грибы пойдут, ягоды. Речка течет, можно рыбу ловить, купаться, лежать на берегу, зарывшись в теплый песок, и смотреть, как плывут по небу лохматые, невесомые облака…
Чья-то тень заслонила от него свет. Подняв глаза, Сергуня увидел Пашку. Сжался в своем углу, подтянув к груди острые коленки, — если пнет сапогом, так хоть по ногам, а не в ребра.
— Ты один? А сам где?
Не дождавшись ответа, Пашка, протянув руку, за шиворот выволок мальчишку из-за печи, встряхнул.
— Чего молчишь? Язык проглотил?
Из Сергуниных глаз покатились крупные слезы обиды за свою несчастливую судьбу — надо же, опять придется сносить побои, пинки, унижения, а родная деревня уже казалась такой близкой.
Пашка его слезы понял по-своему. Побледнев, поставил мальчишку перед собой, наклонился, с тревогой заглядывая ему в лицо:
— Неужто взяли? Где? Да говори же ты наконец!
— В центре… — всхлипнул Сергуня, — после магазина Кудина… Он с трамвая прыгнул, а те за ним. Стреляли.
— Убили? — мелко перекрестился Пашка.
— Не-ет… Повели.
— Та-а-ак, — Заика быстро заходил из угла в угол, соображая. — Пойдешь к МУРу, — приказал он мальчику. — День и ночь там торчи, а высмотри, когда его привезут или куда отвезут. Вечером я сам тебя найду там. И гляди у меня, ежели уйдешь — прибью. Меня жди! А это что? — выхватил он из рук Сергуни приготовленное им для побега. Повертел, со злобой отбросил в угол. — Слинять хотел? Нет, милок, не выйдет. Пойдем, к центру отвезу. И спаси тебя Господь не сделать, что велят…
* * *Антония доставили в МУР, временно поместили в комнату дежурного Хромова.
По коридору Антоний шел с независимым видом, держа фуражку в руке, нахально скалился, глядя на сидевших на лавках людей, вызванных на допросы. Сев на стул в комнате Хромова, развалился, спросил разрешения закурить. Наблюдая, как дежурный постоянно снимает трубку телефона, Антоний загадочно улыбался в ответ своим мыслям.
— Скоро на допрос? — словно невзначай поинтересовался он.
— Когда нужен будешь, позовут, — оборвал его Хромов и снова поднял трубку тревожно звонившего телефона. — Слушаю… Что? Записываю… Да помедленнее вы, я не успеваю… Так. Принято.
— Мне в туалет надо, — неожиданно сообщил Антоний.
— Потерпишь.
— Не могу, начальник, я больше терпеть. С утра все терплю. Неудобно же будет к твоим руководителям с непотребными штанами идти? Или тебе в углу сделать?
— Чертова болячка… — раздраженный Хромов встал, открыл дверь. — Идем!
Антоний не спеша поднялся, тщательно поправил полы своего пальто, взял фуражку.
— Картуз зачем?
— Может, у вас там дует, а я не люблю, когда сквозняк, — ухмыльнулся бандит. — Ну пошли, я готов.
Снова зазвонил телефон. Хромов метнулся к столу.
— Иди в конец коридора, я сейчас… Алло, дежурный слушает, — он прижал к уху трубку. — Да, я… Сейчас, пишу…
Антоний, немного помедлив, вышел в коридор. Заложив руки за спину и бросая по сторонам сердитые взгляды, пошел мерным шагом мимо сидевших на скамьях.
Одна из дверей, выходящих в длинный коридор, открылась. Оттуда, тяжело отдуваясь и кланяясь, вышел полный человек с красным, словно распаренным, апоплексическим лицом, держа в пухлой руке квадратную бумажку пропуска.
— Гражданин! — сурово окликнул его Антоний. — Подойдите!
Толстяк оглянулся: высокий мужчина в кожаном пальто и защитной кепке приказывал ему подойти. Грозно встопорщенные усы, суровый вид: явно какой-то начальник. За последние дни в жизни толстяка произошло столько всего, что лучше пока оставить свой гонор за дверями этого учреждения. И он послушно подошел.
— Фамилия? — спросил Антоний, боясь, что в любую минуту может выйти из дежурки Хромов, и тогда конец всему.
— Федорин. Порфирий Михайлович Федорин, — нэпман еще больше покраснел. Неужели его задержат, не позволят наконец уйти отсюда?
— Дайте ваш пропуск, я отмечу. Ждите тут. — Антоний ловко выхватил из рук Федорина листок пропуска и быстро пошел по коридору к выходу…
* * *Греков, осторожно приоткрыв дверь, заглянул в кабинет Виктора Петровича.
— Можно?
— Заходи, заходи… — начальник, встав из-за стола, пошел навстречу ему и Черникову. — Рад увидеться с вами, Анатолий Николаевич, читал ваши статьи… Прошу, присаживайтесь. Я в общих чертах уже знаком с тем, что вы рассказали, но хотел бы сам с вами поговорить, кое-что уточнить, ну и поблагодарить тоже.
— За что? — изумился Анатолий.
— Как за что, за помощь.
— Да что вы, — смутился Черников, — разве это помощь? По-моему, каждый должен…
В кабинет, не постучавшись и широко распахнув дверь, быстро вошел Козлов. Лицо его было хмуро.
— Антоний бежал!
— Ты что? — привстал из-за стола Виктор Петрович. — В своем уме? Бежать из МУРа?
— Собрались вызвать на допрос, а у Хромова его нет: якобы попросился в туалет. Хромов говорит, что он хотел его сопровождать, как положено, да отвлек телефонный звонок. А в коридоре Антоний обманом взял пропуск у одного из свидетелей, кстати, вызванного на допрос по делу его же банды, и, предъявив его постовому, вышел.
Виктор Петрович молчал, потрясенный услышанным. Черников сидел в кресле, готовый провалиться сквозь пол. Зачем ему пришлось здесь быть в такую минуту? Как, наверное, неприятно этим людям, занимающимся очень серьезным и опасным делом, знать, что здесь присутствует посторонний, да еще журналист, который может о них черт знает что подумать и написать.
Требовательно зазвонил телефон на приставном столике. Виктор Петрович снял трубку.
— Алло… Да, я… Здравствуйте… Спасибо, спасибо… Будем еще работать, пока не конец, нет… Да, еще раз спасибо. Всего доброго.
Бросив трубку на стол, нажал на рычаги, дав отбой.
— Митрополит звонил. Благодарил за поимку главаря банды… Коля, Федор, что же со всеми нами Хромов сделал, а?
* * *Неужели все прахом, все зря — изнурительная работа с учетами, скрупулезное копание в старых, пожелтелых от времени бумагах, исписанных витиеватыми почерками царских чиновников; изучение множества томов уголовных дел; бессонные ночи в засадах, когда тревожное ожидание заставляет напрягаться каждый нерв и чудятся то шорохи, то шаги, то едва слышные голоса, а рука сама тянется к оружию?!
Неужели напрасны долгие разговоры с проходящими по делу свидетелями, так по-разному воспринимающими случившееся и так неоднозначно относящимися к тем, кто с ними беседовал? Да хотя бы тот священник: «Стоило ли все изменять?» Или старуха из богадельни, Мария Канищева, лежащая в больнице с тяжелой травмой черепа. Но она скорее пострадавшая, чем свидетель. А трагическая кончина Воронцова, смерть Кольки Психа, задержанный Фома, вполне искренне считающий себя идейным наследником анархистов? Сколько же людей втянул в себя водоворот событий, связанных с делом Антония? Десятки, сотни?
Ликвидирован притон Паучихи; взяли Татарина и его банду, закрыв навсегда трактир в тихом переулке недалеко от Сретенских ворот; нашел свою бесславную гибель в мусорном ларе бандит и убийца Яшка Пан; бьет на допросах поклоны и читает молитвы, притворяясь юродивым, старый серебряник Метляев; неумело изворачивается его сын Алексей, вытирая широкое красное лицо большим носовым платком…
