Алексей Горбачев - Последний выстрел. Встречи в Буране
— Вы, Михаил Петрович, фантазер...
— Кто здесь фантазер? — подхватил вошедший в палату Синецкий, нагруженный книгами.
— Да вот Михаил Петрович фантазирует... Тяжелая, говорит, работа у доярок — с утра до вечера, с утра до вечера...
Положив книги на тумбочку, Синецкий сказал:
— Работа у доярок действительно пока нелегкая, но почетная.
— Почету, может быть, и много, но радости мало. Я думаю так: если одной доярке некогда сходить в больницу на уколы, другой некогда с милым пошептаться, колхозный строй особого счастья им не приносит.
— Да что вы такое говорите, Михаил Петрович? — удивилась Лидия Николаевна. — По-вашему, доярки против колхозного строя?
— Нет, не против. Но та же доярка, которая несомненно верит в колхозный строй, детей своих на ферму не пошлет, в город отправит, чтобы хоть они «с утра до вечера» не работали... Можете бранить, осуждать ее, называть несознательной, этим делу не поможешь. Люди понимают, что такое хорошо и что такое плохо.
— Не все, Михаил Петрович, но кое-что есть полезное в ваших рассуждениях, — задумчиво отозвался Синецкий. — Я, например, мечтаю, чтобы колхозная ферма стала похожей на хороший фабричный цех с большой и малой механизацией, с высокой культурой труда. И вот ведь парадокс какой! Все это я видел в нашем институтском учебном хозяйстве, а приехал в Буран как будто на двадцать лет назад. Все здесь по старинке — ручная дойка, вилы, лопаты... И еще парадокс: мало кто озабочен таким положением, потому что план по молоку выполняется и даже перевыполняется. А какой ценой, с каким настроением — это ведь не учитывается. К сожалению, статистику не интересует настроение. — Синецкий взглянул на часы, заторопился. — Извините, друзья мои, интересный разговор мы затеяли, но некогда продолжать, начальство приезжает. Читай, Лида, выздоравливай. Уж чем-чем, а книгами я тебя обеспечу.
* * *Иван Петрович торопился в правление. Полчаса назад позвонил из района Аким Акимович Рогов и предупредил — будь на месте, приеду, прикажи Синецкому тоже не отлучаться... Иван Петрович потер тогда заросший подбородок — побриться надо, не любит Аким Акимович небритых председателей.
Приезд начальства беспокоил его. Обычно Аким Акимович приезжал без предупреждения, и вдруг телефонный звонок... Что бы это могло значить? На днях выполнили обязательство по зерновым, отослали рапорт. Правда, обязательство было выполнено первое, то, которое надо было пересмотреть... Не пересмотрели, вмешался этот Синецкий и такой крик поднял, чуть ли не потребовал созыва общего колхозного собрания. Крикун! Рапорты соседних колхозов уже опубликованы в газете с портретами председателей, а чкаловцы как будто сложа руки сидят, ничего не делают... Вот из-за этого, должно быть, и приезжает Аким Акимович. Пусть едет. Он, Иван Петрович, не будет молчать, он скажет, кто виноват. Да, да, скажет, и пусть свояк не обижается. За все время такого еще не бывало, чтобы колхоз имени Чкалова в районной сводке занимал чуть ли не последнее место. Позор!
Вообще нынешний год какой-то несуразный. И урожай как будто приличный, и погода стоит что надо, а вот успеха, того успеха, о котором мечтал Иван Петрович, нет... Кто бы, например, мог подумать, что исполнительный и настырный Романюк вдруг струсит, отступит, и отступит в тот самый момент, когда еще бы одно усилие — и рекорд побит!... Лопнул рекорд. Да что Романюку надо? Слизняк! Обокрал его, председателя, обокрал того, кто всей душой добра желал...
Аким Акимович требует Синецкого? Очень хорошо! Возможно, Аким Акимович и приказик привезет о переводе Синецкого в совхоз. Это было бы кстати, потому что Иван Петрович теперь уже точно знал: не сработаются они. Правду говорят, родственник хорош только на расстоянии.
Иван Петрович не ошибся. Едва переступив порог председательского кабинета, Рогов недовольно упрекнул:
— Ты что же, председатель, былую славушку теряешь, меня позоришь! Мне стыдно заходить в управление: глаза колют — покатилось под откос подшефное хозяйство. Как же так получилось? Не доглядел ты!
Понурив голову, Иван Петрович виновато признался:
— Не доглядел, Аким Акимович. Это верно.
— Соседи-то обскакали тебя, голубчика. Да ты вспомни-ка, вспомни, как при мне было в Буране!
Иван Петрович еще ниже склонил голову.
— Как же, помню, Аким Акимович...
— Ну-ка, зови Синецкого, давай сюда этого мудреца-храбреца!
Когда Синецкий вошел, Рогов не протянул ему руки, даже не ответил на приветствие, а сразу деловито начал:
— Я приехал помочь вам выйти из прорыва. Дела обстоят следующим образом. — Он достал из кармана записную книжку, полистал ее, остановился на нужной странице. — Вам надлежит сдать семь тысяч пудов зерна.
— Не больше, не меньше? — с чуть заметной улыбкой спросил Синецкий.
— Не меньше, а больше можно.
Иван Петрович почесал затылок, подумал немного и произнес:
— Придется покопаться. Раз нужно, значит нужно...
— Нужно, Иван Петрович, очень нужно! — подхватил Рогов, радуясь тому, что все оборачивается как нельзя лучше — приехал, приказал и точка.
— Сдать можно, цифра не такая уж пугающая, — вмешался Синецкий. — Но вот беда — откуда зерно брать?
— То есть как откуда? Ты что, не знаешь, откуда зерно берется? — рассердился Рогов.
— Раньше знал, теперь же, не взыщите, не знаю. Придется, вероятно, отбирать то, что выдали на трудодни.
— Ты, Синецкий, шуточки не шути, мы с тобой не в цирке, — гневно предупредил Рогов. — Родине хлеб нужен. Ты понимаешь, Синецкий? Ро-ди-не! — проскандировал он.
— Родина у нас добрая, некрикливая, — спокойно говорил Синецкий. — Родина спустила нам честь по чести план, мы этот план, как вам известно, выполнили. Оказались излишки, возьми. И если, случись, наступит час тяжелый, мы тебе, Родина, все отдадим... Но позвольте, товарищ Рогов, тяжелого часа нет, И ваши требования по меньшей мере странны.
Рогов закурил. Затягиваясь папироской, он будто раздумывал, что и как отвечать на это, и вдруг вместе с табачным дымом выдохнул:
— Демагогия! Чистейшей воды демагогия! — он погрозил пальцем. — Ты, Синецкий, это брось. Твои выпады к добру не приведут! Тебе что, строгого выговора мало? Тебе что, надоело носить в кармане партийный билет?
— Опять не понимаю, вы приехали за зерном или за моим партийным билетом? — пожал плечами Синецкий, уже начиная горячиться.
Рогов не нашелся, что ответить, и обратился к председателю:
— Задача ясна? Начинай вывозить. Если нужны машины, дадим. Сроку тебе три дня.
— Будет сделано, Аким Акимович, — с готовностью отозвался Иван Петрович, с досадой поглядывая на Синецкого — и чего, мол, пререкаешься, все равно сделаешь так, как район прикажет.
— Позволь, позволь, Иван Петрович. Как же ты говоришь «будет сделано», если зерна у нас нет, если все рассчитано, — удивился Синецкий.
— Председателю лучше знать, что у него есть и чего нет, — поддержал Ивана Петровича Рогов.
— К вашему сведению, председатель не единоличный хозяин в артели, — отпарировал Синецкий. — Зерна у нас нет и сдавать нечего! Да и как можно требовать сдачи того, без чего колхоз не может обойтись? Мы же скот зимой погубим, если останемся без фуража.
— Этот вопрос всесторонне обдуман.
— Свежо предание, — с сомнением покачал головой Синецкий. — Вас, товарищ Рогов, легко понять. Вы даже не пытаетесь маскировать свои устремления. Вам важно отличиться именно сейчас, вас не интересует завтрашний день. Для вас дороже всего рапорт — перевыполнили досрочно и так далее... Вслед за рапортом вы будете ждать наград, повышений, и вам наплевать на то, как будет жить колхоз. Вы даже будучи председателем не очень-то заботились о колхозе, вам важен был шум.
Иван Петрович не мог вынести такого оскорбления начальства и разъяренно крикнул в лицо Синецкому:
— Мальчишка, да как ты смеешь!
— Ничего, ничего, Иван Петрович. — Рогов задыхался, он тер носовым платком покрасневшую потную лысину. — Ничего, мы разберем, мы этого так не оставим...
Синецкий ушел. Дорого ему обошлась та сдержанность, с какой он старался разговаривать в председательском кабинете. Сейчас все в нем бушевало, и мысли, обгоняя одна другую, бурлили в голове. У него даже появилось желание вернуться и продолжить разговор с этим Роговым да не сдержанно, а в полный голос, не давая спуску. Но он все-таки поборол искушение и пошел к машине. Пыльная степная дорога, предельная скорость газика да необозримая степь всегда успокаивали его. А то еще остановится в поле, махнет рукой трактористу или комбайнеру — ну-ка, остановись, приятель, перекури, дай-ка пройти круг-другой.
— Виктор Тимофеевич, откуда у вас на лице такая воинственность? — спросил Михаил Петрович. Он шел куда-то с Ритой и остановился у машины.
