Ганс Кирст - Покушение
— Элизабет, что стало с нами? — чуть слышно спросил Константин. Ему очень хотелось подойти, обнять девушку, объяснить ей, что его волнует, но он не находил слов.
Лицо Элизабет было таким бледным, что походило на застывшую маску.
— Пусть меня арестуют, — сказала она. — По сравнению с тем, что происходит вокруг, это неважно.
— Но для меня это очень важно! — в отчаянии воскликнул Константин. — Для меня ты — все.
В изнеможении он опустился на стул, на тот самый стул, на котором совсем недавно лежала его одежда. Однако сейчас он об этом не думал.
— Теперь тебе о многом придется забыть, — назидательно сказала Элизабет. — В такое время, как нынешнее, нельзя жить, как хочется. Мы ведь с тобой попробовали — и ничего у нас не вышло. Мы должны подумать о твоем брате, он сейчас для нас — самое главное. И мне бы очень хотелось, чтобы ты сумел понять это.
— У него нет права требовать от нас подобной жертвы! — Константин протянул руки к Элизабет, однако тут же опустил их. — А впрочем, он бы никогда и не потребовал ее, тем более от тебя. Если бы я только мог поговорить с ним!..
— Константин, неужели ты не понимаешь, что тебя пытаются использовать в борьбе против твоего брата? — настойчиво спрашивала Элизабет. — Эти люди не гнушаются никакими средствами, чтобы арестовать его.
— Что он за человек, мой брат! — воскликнул Константин с нотками негодования в голосе. — Почему он никогда не был со мной до конца откровенен? Он не может не знать, что я люблю его, несмотря ни на что — даже если не понимаю его, даже если он совершил тяжкое преступление, Разве это повлияет на мою любовь к нему? То же самое я чувствую и по отношению к тебе, Элизабет…
— Стало быть, ты допускаешь, что твой брат мог участвовать в покушении на Гитлера?
— Да, — произнес лейтенант.
— Неужели ты сочувствуешь ему?
— На этот вопрос я не могу тебе ответить, Элизабет… Пока не могу. Для меня фюрер всегда олицетворял Германию, и я был готов умереть за него. Я ему безгранично верил. Но если такие люди, как Бек, фон Штауффенберг и мой брат, безоговорочно настроены против Гитлера, то в этом должен быть какой-то смысл.
— Хорошо, — одобрительно прошептала Элизабет и, немного помедлив, добавила: — Тебе действительно надо поговорить с братом. Ладно, на все непредвиденные случаи у нас есть договоренность. Приходи около восьми вечера на станцию «Зоо», к газетному киоску, что рядом с подземным переходом. Только будь, пожалуйста, осторожен.
— Я готов на все, Элизабет, лишь бы помочь тебе… И ему… Нам всем…
— А теперь идем, — чуть слышно прошептала она, увлекая его за собой. Ее рука была прохладной и твердой. — И прошу тебя, не беспокойся обо мне. Я почти счастлива, что помогала тем людям, которых сейчас арестовывают…
Двое мужчин, появившиеся в ставке фюрера, были одеты в парадные черные костюмы. Держались они не без достоинства, и приняли их без промедления.
— Господа, — с подчеркнутой благожелательностью обратился к ним Адольф Гитлер, — вам предстоит решать большие задачи. Сейчас мы с вами должны обсудить некоторые детали. Однако не сомневайтесь: я очень ценю ваши способности.
Он протянул им руку так торжественно, будто принимал глав дружественных держав, и подвел к мягкому дивану. Это были председатель «народного трибунала» и палач Большого Берлина.
Председатель «народного трибунала» был худощав, в его голосе звучал металл. Палач же скорее походил на скромного почтового служащего. Оба преданно смотрели на фюрера и наверняка гордились оказанным им уважением.
— Я полагаю, — продолжал фюрер, — мы едины во мнении, что в данном случае имеем дело с отребьем самого низшего пошиба…
— С подонками… — подтвердил его мысль председатель «народного трибунала». — Что касается меня, то я бы вообще отказался от судебного разбирательства, ведь приговор и так ясен, но все же придется соблюдать формальности.
— Согласен с вами, — поддержал его Гитлер. — В конечном счете наше государство зиждется на законности, однако либеральничать нам не пристало.
Председатель «народного трибунала» тотчас же сообразил, на что изволил намекнуть фюрер, и твердо заявил:
— Я буду действовать стремительно и четко, пресекать любую болтовню, уводящую в сторону. Я и раньше никому не позволял произносить в суде подстрекательских речей…
— Прекрасно! — одобрил фюрер. — Сколько приговоров вы сможете вынести в течение одного дня?
— Я полагаю, от шести до восьми.
— А вы успеете привести их в исполнение? — обратился Гитлер к палачу.
— Я сделаю все от меня зависящее, — заверил тот. — До сих пор мои производственные возможности составляли три-четыре осужденных в день, что примерно на тридцать процентов больше, чем у моих коллег в Кенигсберге и Мюнхене. Однако я считаю вполне реальным увеличение производительности на своем участке на сто процентов, если мне будут предоставлены средства для усовершенствования виселиц.
— Они будут вам предоставлены, пообещал фюрер.
Подали чай с пирожными. Он был налит в изящные чашки из тонкого фарфора, от него исходил приятный терпкий аромат.
— Все, что здесь произошло, чудовищно, — заявил Гитлер, — и требует наказания, не имеющего прецедента, то есть поистине устрашающего. Я жду убедительного судебного разбирательства, аргументированного приговора и немедленного приведения его в исполнение. Приговоренный к смерти до полудня, после полудня должен непременно висеть!
— Будет исполнено! — отчеканил председатель, а палач поддержал его:
— Это мы сделаем!
— Никаких расстрелов! — воскликнул Гитлер. — Подобные твари не заслуживают этого, каждая пуля нужна фронту. Они должны висеть!
— Смерть через повешение в подобных случаях является обычной практикой, — заверил его председатель «народного трибунала».
— Как долго это длится? — поинтересовался фюрер у палача.
— Секунд десять — пятнадцать, в зависимости от ловкости и сноровки моих подручных, а также от телосложения и выносливости осужденных.
— Нельзя ли продлить процесс казни?
— Можно, если применять для петель рояльные струны. Тогда это продлится несколько минут.
— Я хочу увидеть эту процедуру, — потребовал Гитлер. — Ее необходимо снять на пленку со всеми подробностями — как казни, так и судебные разбирательства в «народном трибунале». Для незначительных событий достаточно звукозаписи…
Борман, сидевший в стороне, делал пометки для рейхсминистра Геббельса, в ведении которого находились и кино, и радио.
Председатель «народного трибунала» доверительно наклонился к Гитлеру:
— Мой фюрер, чтобы разбирать дела военнослужащих вермахта не в соответствующих органах военной юстиции, а в «народном трибунале», потребуются определенные правовые предпосылки…
— Этот вопрос уже решен, — ответил за фюрера Борман. — Мы созвали «суд чести» и легко устранили все трудности.
«Суд чести» вермахта начал заседать 4 августа 1944 года. Председательствовал генерал-фельдмаршал Герд фон Рундштедт.
— Именем фюрера! — провозгласил он и зачитал список подсудимых. В нем значились двадцать две фамилии, в том числе один фельдмаршал и восемь генералов. — Эти люди потеряли право носить национальный мундир, — заявил фон Рундштедт.
Никто из присутствующих не возразил.
«Суд чести» заседал в следующем составе: фельдмаршал Кейтель, генералы Бургдорф, Майзель, Шрот, Шпехт и Крибель. Значилась в списке и фамилия генерал-полковника Гудериана, но этот удачливый военачальник впоследствии уверял, что присутствовал всего лишь на двух-трех заседаниях, и то «против собственной воли», поскольку происходящие события казались ему «отталкивающими». Однако с Рундштедтом он согласился полностью.
— Подобным элементам, поднявшим руку на главу государства, нет места в наших рядах, — продолжал генерал-фельдмаршал Рундштедт.
Итак, около ста офицеров, причастных к заговору, были изгнаны из вермахта. На практике это означало, что они были отданы на расправу гестапо и «народному трибуналу».
Гиммлер лично побуждал своих людей к действию. Не отставал от него и Кальтенбруннер, которому требовался материал для ежедневных докладов фюреру. И штурмбанфюрер Майер оказался его главным поставщиком.
Людям Майера, особенно Фогльброннеру, удалось отыскать очень важные документы. На Бендлерштрассе был обнаружен список членов будущего правительства, составленный заговорщиками, стенографические записи, которые эксперты расшифровали довольно легко.
Не менее важные сведения содержались и в кипе документов, обнаруженных в Цоссене, у генерал-квартирмейстера. Поступил интересный материал из Парижа, от группенфюрера Оберга, а связисты с Бендлерштрассе представили записи подслушанных разговоров.
