Геннадий Семенихин - Над Москвою небо чистое
В конце октября замелькали в сизом воздухе первые снежинки, осыпали подмосковные леса, усеяли вспаханные под пар поля. Выпал снежок и на аэродроме, и, видя, как хрустко ложится он под ноги, Демидов знающе говорил:
– А что, хлопцы, крепкая идет зима. Чую, что крепкая.
Инженер Стогов недовольно ворчал: техникам достанется, а Румянцев его успокаивал – немцам больше. Рассветы стали длинными и поздними, сумерки ранними и торопливыми. Но и за короткий день летчики демидовского полка успевали по нескольку раз слетать за линию фронта.
В субботу 30 октября из штаба поступил приказ – выделить четверку для прикрытия группы «петляковых», идущей «а бомбежку аэродрома Ватутинки.
Демидов наотрез отказался пустить в бой Василия Боркуна, решив дать ему после двойного тарана три дня отдыха; шестерка Жернакова, в которую входил теперь и Коля Воронов, должна была прикрыть на переднем крае атаку стрелкового полка. Поэтому сопровождать «петляковых» выпало Султан-хану, Алексею Стрельцову, Красильникову и Барыбину.
Как и всегда, едва лишь стали известны задания, штабная землянка превратилась в сплошной муравейник.
– Ватутинки! – кричал Воронов. – Алешка, ты идешь на Ватутинки! Да это же рукой подать до аэродрома, где мы с тобой войну начинали, где майор Хатнянский похоронен. А горючки хватит?
– Тише, Вороненок, – отвечал с ленивой неопределенной улыбкой Султан-хан, – о горючке у меня спрашивай. Начальство в бой ведет, начальство знает. На семь лишних минут горючки останется.
– А у нас дело попроще, – сказал Воронов, отмахивая со лба рыжую прядь, – до линии фронта и назад… поболтаемся над полем боя минут тридцать, и точка.
Получив последние указания, Алеша пошел на стоянку. Надо было осмотреть матчасть, принять от механика традиционный рапорт и потом сидеть в тесной кабине «ишачка» в ожидании той секунды, когда зеленая сигнальная ракета прочеркнет низкое, пепельно-серое небо над головой. Шагал он неторопливо – времени до вылета было в достатке. Подходя к самолету, услышал за спиной икающие гудки автомашины. Обернулся. Прямо на него, по траве, прихваченной слюдяной коркой утреннего заморозка, мчалась рыжая «санитарка». Он хотел было посторониться, но машина замедлила ход. Скрипнули тормоза, хлопнула дверца, из кабины выскочила медсестра с зеленой брезентовой сумкой за плечом. Варюша! Алексей остолбенел от удивления.
Растерянный, даже несколько испуганный, он не сразу бросился навстречу. А Варя торопливо, ничего не видя вокруг, бежала к нему. Преодолев смущение, он схватил ее протянутые руки в тонких трикотажных перчатках.
– Варюша, ты? Откуда?
– Вашу Лиду к танкистам перевели, – выпалила она, – муж за ней приезжал… веселый такой парень. Усач, полтавчанин…
– Значит, ты будешь нашей полковой медсестрой?
– Ну да же! А тебе не нравится?
– Да нет… что ты, – смущенно ответил Алеша. – Только расспросами теперь друзья замучат.
Варя обидчиво поджала губы.
Но он шагнул ближе и смело положил руки ей на плечи.
– Значит, вместе, Варюша, – проговорил он, – совсем мы теперь с тобой…
– Что совсем?
– Муж и жена, – счастливо засмеялся Стрельцов. – Давай всем, всем и объявим?
– Нет, подождем, – сказала она и засветилась улыбкой, – пускай лучше все знают, что ты за мной ухаживаешь и я, кроме тебя, никого, никого не признаю!.. А то начнут болтать больше, чем надо, еще тебя охладят.
Алексей молитвенно поднял руки:
– Варюша!
Она взглянула на тупоносый истребитель. Стоя на его плоскости, механик Левчуков осматривал кабину. Варины глаза стали большими и грустными.
– Летишь?
– Через полчаса, Варюша.
– Далеко? – спросила она и тотчас же устыдилась своего вопроса.
– На фронт, – беспечно ответил Стрельцов.
– Береги себя, – она опустила голову, налетевший ветерок колыхнул ее волосы, выбившиеся из-под новенькой меховой шапки. Сказала нерешительно, не поднимая глаз:
– Приходи сегодня ко мне… Я буду одна.
– Приду, Варюша. Обязательно приду, – откликнулся Алеша. – А про вылет не думай. Неопасный он! Девушка недоверчиво покачала головой:
– Ой, Алешка, чепуху ты говоришь… Сейчас все опасно. Даже вот по аэродрому ходить и то… – Она хотела что-то прибавить, но за спиной Алексея раздался гортанный голос: «Вэдомый».
– Я пойду, – быстро сказала Варя и скользнула по нему счастливыми стыдящимися глазами.
Прерывисто гудя, рыжая «санитарка» помчалась по аэродрому к лесной опушке, где ей была приготовлена стоянка и маскировочная сеть. Алеша обернулся и встретился взглядом с Султан-ханом. В грустных темных глазах горца мелькнуло какое-то ласковое недоумение. Очертив вокруг себя дугу рукой в кожаной перчатке, Султан-хан озадаченно воскликнул:
– Нэт, ты подожди! Командир ничего не знает, а его вэдомый девчонку на стоянке лапает, а? Ну и джигит!
– Я не лапал, – решительно возразил Алеша. – Такую лапать нельзя.
– Почэму же?
– Люблю я ее, – глухо сказал Стрельцов, – люблю, и точка. Это я только вам, товарищ командир, признаюсь.
Султан-хан поцокал языком и продолжал пристально рассматривать своего ведомого, словно впервые его увидел.
– Подожди, Алешка. Да ты, я гляжу, настоящим человеком становишься. Говоришь, любишь. А не брешешь? Может, тебя к ней просто на ночь под одеяло потянуло?
Стрельцов сердито тряхнул головой.
– Жив останусь – женюсь на ней.
– Вай, как решитэльно! – воскликнул Султан-хан и снова погрустнел.
Больно кольнула мысль: «Женится, ясно, что женится, если весь светится, когда о ней говорит. А вот тебе, Султан, никогда ни на ком не жениться».
– Молодец, Алешка. Только крепко люби, понял? – вдруг быстро и горячо проговорил он. – На войне грубости и жестокости досыта. Но если ты через войну любовь свою пронесешь, – лучше женщины и жены не сыщешь. Клянусь небесами Дагестана, настоящая будет у тебя жена!
– Товарищ командир, – тихо попросил Алеша, – только вы об этом никому.
– Могила! – ударил себя в грудь Султан-хан. – Еще раз клянусь небесами Дагестана, – он похлопал летчика по плечу и требовательно закончил: – А теперь в кабину!
Алеша быстро занял место в истребителе, пристегнул парашютные лямки. По взлетной полосе, взметая сухую редкую пыль, пробежали шесть истребителей: четыре «яка» и два И-16. Это шестерка майора Жернакова пошла прикрывать атаку стрелкового полка. Алеша глазами проводил «ишачок» своего друга Коли Воронова и мысленно пожелал ему доброго пути… Он счастливо думал о Варе, о предстоящей встрече с ней вечером. И от этого ему показалось, что сигнальную ракету дали гораздо раньше. Он посмотрел на самолетные часы – нет, прошло ровно тридцать минут после взлета жернаковской шестерки.
«Ишачок» послушно отвечал на движения рулей, пока, подпрыгивая, тащился на взлетную полосу, а потом становился правее самолета Султан-хана. Винт мельтешил перед глазами. Алеша увидел, как Султан-хан поднял над козырьком своей кабины руку в кожаной перчатке, это означало: пошли!
Машины быстро оторвались от земли и полезли вверх, в пасмурное небо. Майор повел четверку под самой кромкой серой непроницаемой облачности. На высотомере было около двух тысяч метров. В назначенном месте они встретили девятку «петляковых» и, покачав им приветственно плоскостями, пошли чуть повыше, в хвосте у них. Пара Султан-хана держалась левее, а Красильников прикрывал правый фланг. Временами обе лары сходились и расходились над строем бомбардировщиков, меняясь местами. В эти минуты летчики имели большую возможность осматривать небо в районе полета. Оно было пустым и мрачным. Белесые тела «петляковых» плыли внизу. Султан-хану они казались тяжелыми и неповоротливыми. Да, впрочем, так и было. Бомбардировщики басовито выли моторами и шли по прямой. Девять самолетов: три звена, три острых клипа. Над линией фронта их вяло обстреляли зенитки, и Султан-хан не удивился этому. «Прозевали немцы», – равнодушно подумал он.
В этот пасмурный день у горна было тоскливо на душе. Снова он почувствовал ненужную слабость и опасливо думал, как бы не повторилось то же, что было неделю назад при посадке. Что он сможет сделать тогда? Раза три Султан принимался сжимать и разжимать больную руку, сгибать ее в локте. «Нет, кажется, повинуется», – отвечал он на свои сомнения, но веселее от этого не становилось. Прищурив глаза, он с грустью вспоминал счастливое лицо своего ведомого Стрельцова, его восторженные, бессвязные восклицания о Варе. «Влюбился, чертенок, – думал он, – а я? А Лена?»
В последнее время Султан-хана стала тяготить переписка с далекой, судьбой отброшенной от него на сотни километров Леной Позднышевой. Ее письма были проникнуты неподдельной тоской. По газетной фотографии, опубликованной в «Правде», Лена нарисовала портрет Султан-хана и прислала ему. Майор смотрел на профиль молодого парня в летном шлеме и не узнавал себя. В заостренных решительных чертах худощавого лица сияла такая мужественная красота, что он не выдержал: «Нет, не похож. Милая Лена! Это твоя любовь меня рисовала, а не карандаш».
