Дмитрий Панов - Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели
Так вот, Бахрушин рассказывая нам о происходящем, помолчал, а потом сказал, что, очевидно, еще будут аресты. Мы сразу поняли, что он имеет в виду самого себя. Он попрощался с нами, пожелал нам всего хорошего и уехал на своей «Эмке». Через неделю его действительно арестовали. Насколько хаотично и халтурно, для справной цифры, была организована грандиозная компания репрессий, говорит тот факт, что Бахрушин был арестован не с должности командира бригады, а с должности командующего ВВС Киевского Особого Военного Округа, где он пробыл всего несколько дней, сменив арестованного ранее латыша Ингауниса, летчика, участника Гражданской войны, носившего два ромба. Видимо Бахрушин чувствовал, прощаясь с нами, что от него, крупной рыбы, так просто не отцепятся. Еще бы, ведь еще в Харькове он служил вместе с Якиром, да и в Киеве поддерживал с ним постоянные отношения. Командующий округом нередко бывал у Бахрушина дома в гостях. Такие вещи чекисты тогда не оставляли незамеченными. Бахрушина долго трепали на допросах, добиваясь признания о том, что, собственно, объединяло их с Якиром. Бахрушин проявил выдержку и изобретательность, что, очевидно, и спасло его от расстрела: не наговаривая на Якира, он пожаловался, что давно замечал пристрастие командующего к своей жене. Жена Бахрушина была значительно моложе его, красивая женщина, взятая им из официанток летной столовой, обычный авиационный вариант, которому Бахрушин, будучи летчиком до мозга костей, решил не изменять. Думается, именно поэтому Бахрушина, против которого не было абсолютно никаких улик по делу о военном заговоре, не расстреляли как Немировского, а дали десять лет. В 1942 году его освободили и реабилитировали, послав командовать штурмовой дивизией на Юго-Западном фронте, протянувшемся от Воронежа до Сталинграда. Попав сразу после лагеря в тяжелейшую боевую обстановку, Бахрушин через два с половиной месяца умер.
К счастью, повезло начальнику штаба нашей бригады, высокому брюнету, кучерявому еврею Альбертову, обладателю ромба — генерал-майору. Это был очень красивый мужчина, пунктуальный, грамотный, высокоорганизованный, всегда чисто и аккуратно одетый, не без блеска и элегантности, обычно аккуратно подстриженный и вымытый. Перед самым началом репрессий он успел поступить в Академию Генерального штаба РККА и приезжал к нам в бригаду на стажировку, будучи обладателем черного бархатного воротника, бывшего отличительным признаком слушателей Главной Академии Красной Армии. К счастью, у костоломов было столько работы, что они вышли на след Альбертова, работавшего вместе с Бахрушиным, только к 1938 году, когда накал и масштаб репрессий начал спадать, после расстрела Ежова. Альбертова всего лишь только разжаловали в рядовые, и в начале войны он оказался на фронте, где довольно быстро стал, пройдя путь от стрелка-автоматчика, начальником штаба стрелковой дивизии. Высокие профессионалы ходили в рядовых, а вчерашние рядовые, обалдевшие от повышения, гробили дивизии. Словом, самые лучшие, опытные и испытанные командиры и политработники нашей бригады были расстреляны или сидели в тюрьме. Цифры репрессий и их последствия известны. После их окончания Красная Армия напоминала человека, оставшегося без головы: все разладилось, и мы не знали, куда брести. Все были ошеломлены и на всю жизнь перепуганы. Люди, умевшие мыслить оригинально и имевшие боевой опыт, бесследно исчезли. Стоит ли удивляться, что немецкое офицерство, большинство полковников которого воевало еще в первую мировую, без труда било поначалу наших малограмотных пролетарских выдвиженцев, которыми пытались заменить выбитые кадры.
Рябой грузин так перепугался возможности военного заговора, что имена Якира или Тухачевского стали источниками повышенной напряженности, в которой сгорали все, кто приближался к ним хоть ненамного. А приближался чуть ли не весь командный состав армии. Если интересны мои соображения по поводу военного заговора, то скажу: да, верхушка военных, которые в напряженном труде осваивали современные методы ведения войны, была явно недовольна сталинскими подручными, тупоголовыми дилетантами Буденным и Ворошиловым и, судя по всему, договаривалась между собой об их смещении. Да и как могло быть иначе: даже в бригаде каменщиков возникли бы противоречия между мастерами-профессионалами и нахрапистыми неумехами, способными лишь месить раствор. А свою военную квалификацию Семка и Климка подтвердили в 1941 году, когда под их чутким руководством миллионы наших солдат погибли, попали в плен, и были потеряны огромные территории. Так кто же выступал за Родину и советскую власть: рябой грузин со своими холуями или участники «военного заговора?» Но всякое покушение на свою аккордную бригаду Сталин расценивал как подрыв основ советской власти, в которую влез как глист корове в желудок.
Судя по жестокости репрессий, он испугался принципа домино: уберут Семку с Климкой, а там и до него очередь дойти может. Ведь тоже не великий был специалист. Держался лишь на том, что хорошо знал темные стороны человеческой души и мастерски их использовал. Так что никакой мистики в репрессиях нет. Весь ужас в том, что все до вульгарности просто. Ну и, конечно, сработал наш знаменитый принцип процентомании и выработки от достигнутого, что в цеху, где гонят в стружку металл, что при уничтожении командных кадров, он один и тот же.
Имелся, по-моему, еще один момент. Не было царства, начиная с древнеегипетского, где жрецы не боролись бы с профессионалами. Борьба идет с переменных успехом: то церковь подминает под себя власть, как было в древнем Египте и при основании Московского государства, то власть профессионалов решительно берет реванш, сажая жрецов в ямы, как сделал царь с Аввакумом. А у нас получилась удивительная вещь: Сталин, как и Юлий Цезарь, сделался высшим жрецом и идеологом коммунистической религии и главой государственной власти. Образовался чудовищный монстр, который в угоду идеологии, действуя по своим внутренним законам, в силу постоянной потребности в борьбе с врагами, нуждался в еретиках. А настоящие профессионалы, они всегда еретики. Ведь ничего не достигнешь, не отбрасывая старое. Не борясь с рутиной, пусть даже освященной серпом и молотом, не дерзая и не протестуя. Именно в этом, по-моему, причина репрессий. Она стара как мир и просто повторилась на новом историческом витке. Да и невозможно было воплотить многие мечтания и грандиозные проекты кремлевских правителей того времени в отсталой стране. Об этом, справедливости ради напомним, Маркс предупреждал. Да и профессионалы видели границы возможного, знали, например, что не тягаться деревянному «Ишачку» с цельнометаллическим «Мессершмиттом», говорили об этом прямо, а значит, получалось, не верили в достижения социализма и мощь Красной Армии.
Репрессии явно готовились загодя. Иначе, зачем бы выдернули, незадолго до них, из Испании, Пашку Рычагова. Сейчас имя этого человека, расстрелянного в октябре 1941 года по личному приказу Сталина, бывшего главкома ВВС, окружено мученическим венцом. Я хочу рассказать о своем коллеге, пилоте Пашке Рычагове, с которым не раз пивал пивко жарким киевским днем, для исторической объективности, без особого пиетета. Каким видел и запомнил, о таком и расскажу. Пашку Рычагова я впервые увидел после приезда в 1934 году в Киевский гарнизон. Коренастый крепыш ничем особо не выделялся среди командиров звеньев истребительной эскадрильи, оснащенной самолетами И-5, на которых стоял двигатель М-22 и два пулемета ПВ-1. И сам самолет и мотор и пулемет были ужасной дрянью, и даже мы, летавшие на «гробах» Р-5, смотрели на истребителей с сочувствием. Двигатель костурбатых машин-бипланов в два крыла этажеркой постоянно отказывал, нередко при взлете, что было самым неприятным, и самолет планировал куда угодно: в лес, овраг, или реку, нередко летчик при этом погибал. Почему-то особенно часто происходили катастрофы с истребителями на восток от аэродрома, за бомбохранилищем. Особенно запомнилась мне одна молодая женщина, довольно красивая, приехавшая в 1935 году вместе с мужем — молодым летчиком-истребителем из летной школы, не помню точно какой, всего их по стране было четырнадцать. Вскоре после их приезда на истребителе мужа отказал мотор при взлете, и, сажая самолет за бомбохранилищем на пересеченной местности, он перевернулся и погиб. Наташа погоревала месяца три и вышла замуж за молодого летчика-холостяка. Через несколько месяцев у него тоже сдал мотор на взлете. Дело было на моих глазах: мотор сдал на высоте ста метров, и пилот на пару секунд опоздал с принятием правильного решения — нужно было резко отжать ручку от себя и, определив угол планирования, придать самолету устойчивое положение, но он не сделал этого, и самолет, сорвавшись в штопор, грохнулся о землю, примерно в том же месте, где погиб и первый муж Наташи. Она похоронила и своего второго пилота на знаменитом Соломенском кладбище. Будучи красивой женщиной, старшей официанткой в летной столовой, видимо, податься ей было особенно некуда, несколько месяцев походила под перекрестным огнем взглядов холостяков и вышла замуж в третий раз. Ее третий муж погиб во время ночного полета на том же «знаменитом» самолете И-5, на котором и днем летать было страшно. После этого суеверные летчики назвали бедную женщину «Наташа-катафалка» и шарахались от нее, как от черта. Она очень переживала и плакала.
