Горячий снег. Батальоны просят огня. Последние залпы. Юность командиров - Юрий Васильевич Бондарев
– Наблюдаю я, товарищ лейтенант. А Нечаев в землянке… там они… Санинструктор туда пришла, Зоя… Рубин еще, ездовой. Чего-то они говорят. А тут с того берега стреляют… Кресалом чиркнул, а пуля – свись в бруствер. Нагнулись бы, не ровен час…
– Откуда стреляют? Из какого именно места? – спросил Кузнецов.
– С того берега, товарищ лейтенант. Близенько они в домах сидят, орудие наше видят…
Это несмелое, заискивающее объяснение Чибисова, его маленькое, в неопрятной щетине личико, оборачиваемое то к нему, то к Уханову, это его какое-то глупое или мудрое беспокойство, его предупреждение казались чуждыми, из другой жизни, и не было прежней жалости к Чибисову.
– Снайперов заметили на том берегу, а перед носом ничего не видите, – раздраженно сказал Кузнецов. – Наблюдатель называется!
– А? – весь подался на станине, всполошился Чибисов. – О чем говорите, товарищ лейтенант?
– Наблюдайте повнимательнее за холмами – там немецкая санитарная машина. Убитых собирают. Не все время в тыл смотрите, но и вперед. Из-под носа немцы орудие утащат. Поняли?
– Насчет снайперов сейчас проверим, что тебе мерещится, Чибисов, – сказал Уханов и, подождав, неторопливо и добродушно приказал: – Примись за бруствер, лейтенант. Чибисов, ныряй в ровик. В момент, ну! На огонек, говоришь, с того берега стреляют? Проверим.
С шутливым видом он вынул из кармана зажигалку и, подкидывая ее на ладони, сделал знак Чибисову; тот, порывисто задышав, сорвался со станин, засуетившись, как зверек перед норой, втиснулся в ровик, затих в нем. Кузнецов стоял, едва сообразив, зачем все это нужно было Уханову.
– Пригнись, лейтенант, на всякий случай. – Уханов нажал на плечо Кузнецова, пригибая его к брустверу, после пригнулся сам, поднял руку, тотчас чиркнул зажигалкой над головой. И в тот же миг на том берегу треснул винтовочный выстрел, фосфорически-жестко сверкнул огонек. Свиста пули не было слышно, но в двух шагах справа посыпались крошки земли с бруствера.
– Оказывается, не мерещилось Чибисову, – сказал Кузнецов.
– Очень близко сидят, стервы, – ответил Уханов. – Где-то в первых домах… Ближе некуда.
– Пожалуй, Уханов, к рассвету надо бы засечь их, и два снаряда – туда, – произнес Кузнецов, выпрямляясь. – Заметили движение у орудия. Стрелять не дадут.
– Говорил вам я, говорил! – отозвался из ровика утверждающий несчастье голос Чибисова. – Как в мешке мы. Впереди они, с тылу они рядом… Отрезали нас, лейтенант!..
– Наблюдать, Чибисов! – приказал Кузнецов. – Только не дно ровика, поняли? Если что – сигнал, выстрел из карабина, и немедленно в землянку! Повторите.
– Если что, из карабина стрелять, товарищ лейтенант…
– И не спать! Пошли в землянку, Уханов.
Они стали спускаться по выдолбленным в откосе земляным ступеням – речной лед внизу гладко багровел, залитый заревом.
Вход в землянку был завешен плащ-палаткой, из-за нее пахнуло живым дыханием, донеслись неразборчивые голоса, и среди них сразу узнал Кузнецов голос Зои. И с мгновенным ознобом он вспомнил, как она с зажмуренными глазами прижалась к нему своим ищущим защиты телом – у нее были тогда грязные коленки – в те, мнилось, предсмертные секунды, когда их засекла самоходка и когда он полусознательно, почти инстинктивно прикрывал ее своим телом и готов был умереть так, защищая ее от осколков. Но и теперь он плохо сознавал, что в тот миг произошло с ним и особенно с ней. Может быть, это пришло из глубины веков; может быть, тогда мужчина в силу необоримого так жертвенно и самозабвенно оберегал женщину для продолжения рода на земле.
Помедлив у входа, Кузнецов подумал, какое будет у нее сейчас лицо, выражение глаз, после того как войдет он с Ухановым, и, сдвинув брови, отдернул плащ-палатку.
Голоса смолкли. Кто-то кашлянул простуженно.
– Плащ-палатку аккуратней бы… Снайпера лупят!
В землянке было сыро, холодно, из артиллерийской гильзы синевато светило бензиновое пламя, озаряя мокрые стены. Здесь были трое – Зоя, Рубин и Нечаев; они, согреваясь, теснились около высокого огня потрескивающей самодельной лампы, и все повернули головы к входу. Сержант Нечаев, полулежавший возле Зои, локтем своим касаясь ее колен, – шинель расхристана на груди, так что виден тельник, – испытующе глянул на нее; вспыхнула под усиками эмалевая улыбка:
– Вот, Зоечка, и лейтенанта дождались!
А сидевший на пустом снарядном ящике ездовой Рубин вдруг заерзал, с преувеличенной занятостью стал хватать заскорузлыми большими пальцами брызжущие из гильзы языки огня. Зоя так быстро вскинула голову к Кузнецову, что блеснули, залучились тревогой зрачки, и тихо, с облегчением улыбнулась. Лицо ее ничем не напоминало то недавнее, что было подле орудия; оно сильно осунулось, похудело, в подглазьях обозначились полукруглые тени, губы почернели, казались искусанными, шершавыми. «Нет, – мелькнуло у Кузнецова, – никто бы не смог ее поцеловать в эти черные губы. Что у нее с губами? И почему так смотрит на нее Нечаев?»
– Ну вот, слава богу, что вы пришли, родненькие! – сказала Зоя, улыбаясь с откровенной радостью. – Я очень ждала вас, мальчики. Хотела увидеть живыми. Слава богу, пришли. Где вы были?
– Недалеко. В гостях у фрицев, Зоечка. Вот с лейтенантом немецкие посты проверяли, – ответил Уханов и, стоя с нагнутой головой, бросил к огню лампы кожаный круглый саквояжик, совсем домашний, с никелированными, заиндевевшими на морозе застежками. – Принимай, братцы, трофеи. Нечаев, расстели брезент! Небось жрать все хотите, как лошади? Нашему родному старшине – боевой привет. Сидит, видать, коровья морда, в тылу где-нибудь на своем котле и медалями, старый сортир, храбро позвякивает, страдает о нас!
Нечаев засмеялся, а Зоя снизу смотрела на Кузнецова, покусывая губы, теперь уже не улыбаясь, а Рубин, суровея багровым лицом, скашивался исподлобья на Зою, громко сопел.
– Лейтенант, – позвала Зоя, скорее не голосом, а огромными глазами на исхудалом лице, и закивала ему. – Сядьте, пожалуйста, со мной. Мне нужно поговорить с вами. Нет, – покусав губы, поправилась она, – вот возьмите записку. Это от Давлатяна. Он просил меня вам ее передать. Вечером я не смогла. Невозможно было отойти от раненых. Хорошо, что Рубин мне помогал. Скажите, лейтенант, мы в окружении разве?
Он взял протянутую записку, не ответив на ее вопрос. Спросил:
– Зоя, как он? В сознании?
– То на том свете, то на этом, – мрачно прогудел Рубин. – Вас все звал. Говорит, сказать что-то надо…
Кузнецову известно было о положении лейтенанта Давлатяна, тяжело раненного еще в начале боя, известно было, что он почти обречен; бросив взгляд не на Рубина, а на Зою, Кузнецов понял, что состояние Давлатяна по-прежнему безнадежно,
