Василий Веденеев - «Волос ангела»
Наконец в комнату вернулся Антоний. Поставил на стул у дверей два тяжелых баула.
— Зачем ставишь? — поднял брови Невроцкий. — Бери, понесешь.
— Пашка отнесет до извозчика, — обозлился Антоний, — а я не шестерка при тузе в чужой колоде.
— Брось, Николай Петрович, — спокойно откликнулся Невроцкий. — Сам ведь знаешь, с кем в дело вошел, не глупый. Тебе с твоим подручным без моей и Юрия Сергеевича помощи от ВЧК не спрятаться. Поэтому лучше не упрямься, бери баульчики и пойдем. Заодно дорогой и потолкуем. Бери, бери, не сомневайся.
Он встал, ловко и привычно одной рукой разрядил барабан нагана, ссыпал патроны в свой карман. Спрятал руку с кольтом за борт пиджака.
— Пошли, а Павлик твой пока еще немножко поскучает. Счастливо!
Антоний послушно подхватил баулы и, сгибаясь под их тяжестью, шагнул за порог. Следом вышел Невроцкий, плотно прикрыв за собой дверь.
— У-у, падло! — Пашка, быстро вскочив со своего места, зло пнул ногой стул, на котором только что сидел жандарм. — Ну погоди у меня, сучье племя!
Он бестолково забегал по комнате, ища, на чем бы еще сорвать скопившуюся от пережитого страха злость. Сергуня, хотевший было уже вылезти из своего закутка за печью, снова притих, затаился…
Вернулся Антоний не скоро — пришел задумчивый, досадливо отмахнулся от бросившегося к нему с расспросами Пашки. Достал из шкафчика бутылку водки, сел за стол. Вынув из кармана отданные Невроцким патроны, зарядил свой наган. Молча налил спиртное в стакан, выпил, пожевал посыпанную солью корку хлеба. Наконец сказал:
— Отваливать будем, Паша. Золотишко я не все ему отдал, дураком надо быть, чтобы сразу вываливать, как на базаре… Да и ты хорош! Оставил шпалер под подушкой. Всадил бы ему между ребер, и больше не было бы никаких забот.
— Да? А дом, а твой приют? — кивнул в сторону кухни Заика. — А хозяйка?
— Не шуми… — примирительно положил ему руку на плечо Антоний, усаживая рядом, — что прошло, не будем вспоминать. День и место встречи Банкир мне назвал. Велел одному быть, а мы пойдем вместе. Там и посчитаемся с ним за все разом. Завтра сдам часть золотишка, чтобы деньжат поболе было, а остальное зароем в надежном месте. Я уже приглядел, где.
— Не ходи. Вдруг заметут! — разливая остатки водки по стаканам, убежденно сказал Пашка. — Как пить дать, заметут! Лучше сразу зароем и в отвал отсюда. Что у нас, денег мало?
— Не заметут. Меня они не знают. Исусика, мальчонку нашего, с собой возьму, а потом всё разом и порешим…
* * *На кладбище Греков приехал, когда гроб с телом Воронцова уже вынесли из церкви. К последнему месту на этой земле бывшего штабс-капитана провожало всего несколько человек. Среди одетых в черное старушек и аккуратных седеньких старичков Федор увидел и Черникова, бледного, осунувшегося.
Легкий ветерок шевелил густую листву старых деревьев, светило солнце, прыгали по дорожкам весело чирикающие воробьи. Нищие, стоявшие рядком у паперти, гнусавыми голосами выпрашивали подаяния. Редкие посетители кладбища уступали дорогу траурной процессии, снимая шапки.
Греков, держа фуражку в руке, тихо пошел следом за всеми.
Странная судьба бывает у людей — сегодня он провожает в последний путь своего однополчанина, с которым вместе мокли в окопах на империалистической войне. Никогда бы не подумал, что ему придется вот так встретиться с бывшим командиром своей роты, подло убитым бандитами в больнице. Стало грустно, и яркая праздничность по-летнему теплого дня показалась ненужной, нарочитой.
Место для могилы было отведено не очень далеко от церкви. Философски спокойные могильщики уже ожидали около загодя вырытой ямы, опершись о блестящие лопаты. Они покуривали, лениво перебрасываясь редкими фразами.
Федору вдруг вспомнилось другое кладбище, заброшенное, заросшее густыми кустами, далекое. Склеп, в котором были похоронены несколько поколений мелкопоместных польских панов; Сибирцев с темными узловатыми руками металлиста; тревожная ночь, неизвестная женщина, пытавшаяся вывести прячущегося от жандармов Грекова к железной дороге. Как же давно и далеко все это было! Теперь там территория панской Польши. И прошло уже столько лет. И нет до сих пор ответа на письмо к Сибирцеву — Федор с нетерпением ждал от него весточки и почему-то боялся получить ее.
Остановившись в тени деревьев, Греков видел, как отошли ненадолго в сторону могильщики, давая возможность родным и знакомым проститься с покойным; священник прочел молитву, заколотили крышку гроба. Одна из старушек тонко всхлипнула, прижав к глазам маленький платочек.
Могильщики споро заработали своими лопатами, и вскоре над Воронцовым вырос небольшой холмик из рыжей глинистой земли. На него положили цветы. Собравшиеся немного постояли, скорбно опустив головы, и потихоньку потянулись к воротам.
Могильщики, получив от родственников деньги, забросили лопаты на плечо и пошли по дорожке в глубь кладбища — у них были свои заботы.
Дольше всех у свежего могильного холмика задержался Черников, но вот и он медленно направился к выходу. Федор подождал его, стоя на тенистой аллее.
— Ты пришел… — словно что-то утверждая, не поздоровавшись, сказал Анатолий, увидев его. — Я знал, что ты придешь.
Они пошли рядом. Журналист провел рукой по лицу, как будто стер с него налипшую паутину.
— В последнее время живу как в дурном сне. Веришь, Федя? Так и кажется, что скоро проснешься, и все опять будет нормально, словно не было ничего этого: ни больницы, ни кладбища… Я любил его, понимаешь, любил. В детстве старался ему подражать, быть на него похожим и жутко страдал от того, что не учусь в кадетском корпусе, не ношу черного мундира с погонами и панталон с лампасом, не знаю, как правильно поворачиваться — через правое плечо или через левое, не получаю увольнения и не могу презрительно сказать ни о ком: «штафирка!» Это я сам был для него штафиркой. Как же обидно… Он даже не знал, что был моим кумиром, каким бывает старший для младшего. Со временем многое изменилось, я сам сильно изменился, он тоже, жизнь вокруг нас изменилась, но это чувство детской любви и привязанности к нему осталось… Говорят, он храбро воевал. Ты знаешь, в шестнадцатом году мне удалось навестить его в госпитале, после ранения. Наверное, только тогда я и понял, что все детское ушло и никогда больше не вернется. Никогда…
— Да, он был смелым офицером, — Федор достал портсигар, предложил папиросу Анатолию. Тот взял. Закурили. — В империалистическую мы воевали в одной роте на Западном фронте. Он командовал ротой, а я был в ней рядовым.
— Вот как? — пораженный Черников даже приостановился. — Ты никогда раньше не рассказывал мне об этом.
— Не было случая. Да и не знал же я, что бывший штабс-капитан Воронцов твой дальний родственник… Ты хотел поговорить со мной?
— Может быть, сейчас и не время, но надо тебе сказать: я думаю, что Андрея, то есть Воронцова, убили, чтобы он не выдал какого-то бывшего офицера-артиллериста, кажется Николаева.
— Откуда ты узнал об этом?
— Андрей рассказал мне о Николаеве, когда мы ехали в больницу. Сначала я не придал значения его словам, думал, бредит. Доктор говорил, что у него было сильное отравление. Но потом, когда увидел… там, в палате. У Воронцова, незадолго перед моим приходом, был в гостях этот Николаев. Еще Андрей сказал мне о каких-то похищенных иконах.
— Что? Давай присядем, — Федор подвел Черникова к лавочке у ограды кладбища. — Расскажи-ка подробнее.
— Но я не знаю подробностей. Андрей говорил про артиллериста и его знакомого, некоего Николая Петровича. Он и артиллерист Николаев украли ценные иконы. Воронцов ни в чем не виноват, он сам мог прийти к вам, если бы они не убили его. Несмотря ни на что, он остался честным человеком. Я верю в это.
— Толя, Николай Петрович Назаров известен под кличкой Святой Антоний. Ворюга с дореволюционным стажем — хитрый, жестокий и опасный, очень опасный. Мы только недавно установили, кто занимается ограблением церквей, потому что задержали знакомую твоего Андрея, цыганку Ангелину. Она была с одним из бандитов в кабаре «Нерыдай». Ты какие-нибудь подробности про этого Николаева знаешь? Что еще успел Воронцов тебе рассказать?
— Ничего… — покачал головой Черников. Поднял прутик и начал чертить узоры на сухой земле. — Когда я его вез, он был очень плох. Может, именно Николаев и отравил его?
— Говоришь, он был у Воронцова незадолго до твоего прихода? А ты с ним случайно не мог встретиться по дороге? Вспомни хорошенько, никого не было на лестнице или во дворе, около подъезда, когда ты пришел?
— Нет… Хотя постой… Не знаю, право, то ли это, что ты от меня хочешь, но когда я шел в тот вечер к Андрею, увидел на улице, недалеко от дома, где жил Воронцов, показавшегося мне странно знакомым мужчину. Потом долго вспоминал, где и при каких обстоятельствах мы с ним познакомились. Мучился, но вспомнил.
