Александр Казанцев - Третья сила. Россия между нацизмом и коммунизмом
Городской голова, обращаясь к немецким представителям, присутствующим на заседании и занимавшим всю левую сторону первого ряда стульев, сказал: — Господа немцы! Бьет двенадцатый час. Сейчас идет разговор не о завоеваниях — у вас их больше нет, — а о спасении для нас нашего народа от сталинского террористического режима, для вас о спасении вашего народа и об отведении угрозы, нависшей над всем миром. Мы встретили вас как освободителей. Вы нас обманули. Мы три года ждали, что голос благоразумия раздастся с немецкой стороны, и мы до сих пор этого голоса не услышали. Неужели и сейчас, когда конец будет, может быть, в ближайшие недели, вы не опомнитесь и не осознаете всю глубину совершенных вами ошибок. Неужели вы и сейчас не освободите наши руки для того, чтобы мы могли бороться за нашу и вашу свободу. Бьет двенадцатый час. Опомнитесь, а то будет поздно.
За все двенадцатилетнее существование нацистской Германии таких слов в лицо власти, вероятно, не было произнесено под немецким небом.
Немцы один за другим, не дожидаясь конца его выступления, покинули зал заседания.
Задержавшись после этого день в Карлсбаде, мы вернулись в Мюнзинген.
2 марта, как гром с ясного неба, пришло распоряжение немецкого командования — первой дивизии РОА сняться моментально с места стоянки и следовать на фронт между Штетином и Берлином, где она и должна занять указанный там участок передовых линий.
Это было повторением все той же попытки использовать русские силы в интересах Германии. Реакция на эту попытку была такой же, как и раньше.
Генерал Буняченко, командир дивизии, после совещания со старшими офицерами, заявил приехавшим представителям командования немецкой армии, что дивизия сформирована как часть Русской Освободительной Армии, что она выступит на фронт только в составе этой армии и только по распоряжению главнокомандующего Освободительными Войсками генерала Власова и действовать будет только там, где ей укажет он. Распоряжение же немецкого командования он не может рассматривать иначе, как попытку очередного обмана.
Буняченко почти дословно повторил сказанное когда-то под Смоленском Жиленковым и Боярским.
Приехавшие были в равной степени как возмущены, так и удивлены ответом. На их слова, что это может быть квалифицировано как бунт, за который по законам военного времени зачинщики, то есть командир дивизии и старшие офицеры, подлежат всем строгостям военного закона, Буняченко ответил, что в данном случае это не существенно, так как дивизия хорошо вооружена, у немцев едва ли найдутся силы, чтобы ей противостоять, а кроме того, в шестидесяти километрах отсюда швейцарская граница, куда он и намерен проложить дорогу, если немецкое командование решится ликвидировать конфликт вооруженными силами. Делегаты отбыли ни с чем. День 2 марта можно считать началом того состояния, которое Троцким когда-то было определено как «не мир и не война», между частями Освободительного Движения и германской армией.
5 марта было получено распоряжение Власова дивизии сняться и идти в район Коттбуса. Это южнее Берлина, немного севернее чешской границы.
Уходить из Мюнзингена нужно было все равно. Приближался западный фронт. На севере союзники были уже гораздо восточнее. От западного фронта нужно было уходить, по меньшей мере, на рас- стояние одного дневного перехода. Солдатам дивизии с самого начала формирования внушалось, что на запад не может и не должно быть произведено ни одного выстрела даже случайно. Вскоре после приезда Власова в дивизию это было подкреплено приказом. Все это были излишние меры предосторожности, потому что ясным каждому было и без того. Таким образом, если бы воинские части дивизии были застигнуты частями западных союзников, нужно было бы просто складывать оружие, но это было бы отказом от основной цели.
Выступление было назначено на 8-ое число.
Немецкие офицеры связи сообщили, что 8-го утром начнут подаваться эшелоны для погрузки.
Буняченко разгадал в этом коварный замысел противника. Дивизия, в составе которой было в то время 14 тысяч человек, с тяжелым оружием, артиллерией и большими обозами, главным образом на лошадиной тяге, заняла бы от двадцати до тридцати поездов. Разбросанная на несколько сот километров пути, разъединенная, она могла бы стать легкой добычей немцев. Тем более, что грузиться было предложено сначала штабам, а потом лишенным руководства строевым частям.
Буняченко отклонил это предложение и заявил, что дивизия пойдет походным порядком.
8-го утром она несколькими близ лежащими параллельными дорогами, вытянувшись на многие километры, но все время поддерживая связь между отдельными эшелонами, выступила в поход.
Направление на Коттбус было отклонением от намеченного руководством Движения плана действий. Основная масса вооруженных сил Движения находилась южнее, в Хорватии, Словении, Австрии. Там, в районе Граца был казачий корпус в составе 72 тысяч человек, западнее его группа Доманова в 20 тысяч человек, там же были отдельные формирования Семенова — 12 тысяч, Туркула и т. д. Казачьи части составляли в общей сложности 150 тысяч. Но представители казаков на последнем заседании Комитета выражали уверенность, что к моменту выступления число вооруженных казаков с входящими в их число не казачьими формированиями может быть поднято и до 300 тысяч.
Чем было вызвано распоряжение Власова идти именно в этом направлении, судить трудно. Было ли это уступкой немцам за возможность соединить остальные части на юге, было ли это продиктовано боязнью, чтобы преждевременно окончательным разрывом не сорвать всю акцию. Разрыв с немцами мог вызвать тогда вооруженное столкновение. Думал ли он уже тогда о так называемом пражском варианте, разыгравшемся два месяца спустя, трудно сказать. Но направление на Коттбус было уклонением от намеченного плана и одной из причин общей неудачи выступления.
Севернее намеченного пути первой дивизии были только разбросанные по всей Германии отдельные батальоны, правда с внушительной цифрой в 800 тысяч человек, но не имевшие друг с другом связи и не объединенные общим командованием.
Вторая дивизия, формировавшаяся тоже около Мюнзингена, насчитывала в своих рядах 25 тысяч человек. Эта дивизия, запасная бригада, офицерская школа вышли вскоре после выхода первой дивизии в направлении главного скопления частей Движения. Эта группа получила маршрут с конечной целью в Лиенце в Австрии.
На второй день пути дивизии органы разведки армии обнаружили оригинальное явление — к месту прохождения эшелонов стали стягиваться немецкие части и с одной, и с другой стороны. Дивизия шла как бы по коридору, правда, довольно широкому, не соприкасаясь с немецкими частями. Но это было показателем, что отношение «не мир и не война» меняется в сторону войны.
В маленьких масштабах война уже началась — были получены сведения, что немцы разоружают русские батальоны, стремившиеся на соединение с остальными силами. Это часто сопровождалось вооруженными столкновениями и маленькими боями.
В меньших масштабах война велась и по пути первой дивизии.
Офицеры дивизии по всей линии своего пути контролировали лагеря русских рабочих. После объявления Манифеста в некоторых из них положение улучшилось, в других осталось по-старому, а в третьих отмечено было даже ухудшение. Молодые офицеры при этих осмотрах не всегда оставались в рамках классической дипломатии, и закон о неприкосновенности личности нарушался ими не раз. Все это с немецкой стороны вызывало соответствующую реакцию.
Миллионы русских людей с надеждой следили за каждым шагом дивизии. Со всех концов Германии к предполагаемому пути ее следования спешили одиночками и небольшими группами добровольцы. Это были рабочие и военнопленные, каким-то чудом бежавшие из своих лагерей. Командование не имело возможности принимать пока никого. Но даже и в этих условиях состав дивизии с 14 тысяч человек, вышедших из Мюнзингена, скоро вырос до 19-ти, а потом до 22 тысяч.
Солдаты шли бодро. Шли по чуждому, враждебному миру, с трудом заглушая ненависть к нему. Где-то по сторонам дороги, дальше чем могли контролировать летучие отряды дивизии, в лагерях военнопленных и рабочих командах томились братья. У каждого из шедших были за спиной иногда месяцы, иногда годы лишений, оскорблений и издевательств. Крепче сжимали зубы, старались об это мне думать. То, к чему шли вперед, было слишком светлым, слишком ослепительным, чтобы оглядываться назад. Кругом агонизировала Германия. Начинал разваливаться тыл, трещал фронт. Это радовало. Наконец-то разжималась рука, душившая три года русскую свободу.
Через день после того, как первая дивизия двинулась в поход, я выехал в Прагу. После заседания Комитета Жиленков предложил мне поехать туда и в самом городе или где-нибудь поблизости найти возможности напечатать очень большое количество листовок, маленьких брошюр и, может быть, небольшую газету. Это было в плане подготовки к решающему дню. Туда же в Прагу должны были выехать люди для организации большой радиостанции, предназначенной для передачи наших воззваний к Красной Армии.
