Александр Кузнецов - Макей и его хлопцы
— Не спите, товарищ командир? — спросил его ординарец.
— Блохи, видно, не дают спать, — соврал Клюков.
Утром Клюков вскочил, словно ужаленный: сквозь узкое окно землянки на него падал тусклый луч зимнего солнца. По–зимнему скупо блестело солнце на затворе винтовки, висевшей на стене, и на граненом стакане, наполовину наполненном водой, от которого легла на стол светлая радужная полоска.
В землянку вошел ординарец, держа в руках ярко начищенный алюминиевый котелок с жирным супом.
— Пожалуйста, товарищ командир.
Покосившись на котелок, Клюков пошёл на улицу, чтобы умыться.
— Комбриг вас к себе звал, к двенадцати часам, — сказал ординарец, когда Клюков вошёл в землянку, отфыркиваясь и растирая щеки.
— Ух! Ну, и мороз! В двенадцать, говоришь?
Ординарец, молодой хлопец, сидел на нарах и с тоской смотрел на Клюкова.
— Меня, значит, не берете, товарищ командир?
Голос его дрогнул. В нём слышались капризные, слезливые нотки обиженного юнца, которого родители не берут на ярмарку.
— От меня это не зависит, — сказал Клюков, мельком взглянув на своего расстроенного ординарца, и улыбка скользнула по его сухому лицу. «Молодость! Всё‑то ей дивно, до всего она хочет коснуться своими руками. А вот обожгутся раз, и будут даже на холодное дуть». Он поймал себя на этой старческой мысли премудрого пескаря и устыдился её. «Старею», — подумал он с грустью, садясь за стол, чтобы позавтракать.
Макей с улыбкой встретил Клюкова:
— А мне сегодня пушки снились.
Он сильно тряхнул руку Клюкова и усадил его за стол рядом с собой. Радостно возбужденный, как всегда в такие минуты, он потирал свои тонкие руки и то и дело похлопывал собеседника по плечу.
— Вот оно, какие дела‑то! Пушки, значит, говоришь, будут?
Клюков этого не говорил, но заверил, что постарается достать, если старик не врёт.
— Да что ты! — воскликнул с каким‑то удивлением Макей. — Разве такой старик может врать?!
В землянку вошли комиссар Хачтарян, начштаба Стеблев и командир разведки Ерин.
— Как дела, разведчик? — обратился к нему Макей, протягивая руку.
Макей давал задание проверить положение на Каличенковском мосту и теперь спрашивал об этом у командира разведки. Командир разведки, порывшись в планшетке, достал лист бумаги и подал его Макею:
— Вот тут Павел Потопейко сообщает.
— А ну, давай, давай!
Усики Макея задергались под играющей улыбкой, от глаз побежали легкие бороздки.
— Так, так… — говорил он, с трудом, видимо, разбирая скоропись Потопейко, — пишет, дьявол, иероглифами какими‑то, ничего не разберу.
— На морозе, поди, писал, — вступился за товарища Ерин, переглядываясь с Клюковым и улыбаясь.
— Конечно, не за письменным столом, — буркнул Макей и передал донесение комиссару. — По твоей части, комиссар.
Комиссар углубился в чтение иероглифов Потопейко, по–детски выпятив нижнюю, чуть утолщенную губу.
В это время сидевшие за небольшим столиком горячо спорили. Начштаба Стеблей, тыча красным карандашом в карту–километровку, доказывал Ёрину что‑то. А Ёрину многре из того, о чём говорил Стеблев, казалось нелепостью. Макей хитро щурил глаза и сосал свою трубочку, направляя на спорящих клубы едкого дыма. Некурящий Ерин задыхался, кашлял и отмахивался не то от дыма, что лез в нос и страшно щекотал в гортани, не то от суетливого и упрямого начштаба.
— Ну, довольно, — сказал спокойно Мэкей и глаза его сразу стали холодными и колючими. —Оба вы порете горячку. Но командир разведки, сшибаясь, более прав, чем ты, Федор Кузьмич. Чем больше пошлем мы диверсионных групп, тем лучше.
— Но ведь тола нет, — возразил начштаба. — Кроме того, наши диверсанты не обучены. Сами скорее взлетят на воздух.
В разговор вмешался комиссар:
— Людэй надо абучит, кацо.
— Верно, — подхватил Макей и, обернувшись к Стеблеву, сказал:
— Приказываю, товарищ начальник штаба: организуйте сегодня же обучение всех новых диверсантов обращению с миной. Михась Гулеев покажет. А тол пусть добывают из невзорвавшихся бомб. Там тола на сто поездов хватит.
Стеблев удивленно поднял свои сросшиеся брови, но ничего не сказал. Он знал — спорить с Макеем бесполезно, да и нельзя. Начштаба вышел.
Ерин тоже хотел выйти:
— Ты подожди. Рассказывай, как и что…
— Пока всё спокойно. Установили связь с бригадами Белоусова, Османа, Изоха и Грациана. Говорят, что немцы притаились.
— Это знаю. Но чем тише ведут себя гитлеровцы, тем скорее жди от них чего‑нибудь этакого. Ведь эго обычный приём всех хищников. Когда тигр подкрадывается к своей жертве, он даже закрывает глаза или отворачивается в сторону.
— Вы правы, — подтвердил Клюков, начинавший уже тревожиться о том, пошлёт ли его Макей за пушкой, не раздумал ли. «У него семь пятниц на неделе», — шевельнулась где‑то осуждающая Макея мысль, который, действительно, частенько отменял свои решения «ввиду сложившейся обстановки».
— Действуйте, товарищ Клюков, — неожиданно сказал Макей.
Выходя из штабной землянки, Клюков натолкнулся на группу партизан. Среди них стоял Михась Гулеев и, держа в руках пенал для толовой шашки, что‑то деловито говорил своим слушателям. Тут же был Стеблев, не менее других интересовавшийся диверсионной работой. «Быстр на ногу наш начштаба», — не без гордости подумал о нём Клюков.
Вышел и Макей. С сияющей улыбкой наблюдал он за обучением диверсантов. Потом нахмурился. Словно только сейчас осознал он ужасный смысл этой науки, науки разрушения. В серых глазах проплыли холодные льдинки. Разрушать придется свое, родное: мосты, железную дорогу, что создано громадным трудом наших советских людей. Но так надо! Глаза его вспыхивали гневом и губы шептали: «Давай, давай, хлопцы, овладевайте наукой мести, острите зубы на лютых катов.
После войны всё восстановим. Всё сделаем — и мосты, и дороги, и всё прочее».
Лейтенант Клюков со своими спутниками — Румянцевым и Елозиным — уже более недели находился в пути. Они были уже за Друтыо. Шли лесными нехоженными тропами, мимо вражеских гарнизонов, застав и патрулей, рыскавших теперь по всем дорогам. Ночью вышли к деревне Буда, Могилевского района. Зашли в крайнюю хату, как было указано. На стук в сени вышла, старуха, но дверь не открыла.
— Што надобно?
— Орлы прилетели, — ответил полушёпотом Клюков.
— Шизые?
— Сизые, бабуля, с красным клювом.
Застучал отодвигаемый засов. Старуха завздыхала, заохала. Голос её сразу стал приветливый, мягкий:
— Сделайте ласку — заходите.
В хате тепло, уютно. Стены оклеены светлорозовыми обоями, на переднем простенке в большой рамке под стеклом фотокарточки. В центре молодой красивый парень в военной форме. На него обратил внимание Румянцев.
— Сын это, — сказала старуха, заметив, на кого смотрит Румянцев, — в Красной Армии он у нас. — Вылазь, Миколя! — обратилась старуха куда‑то в сторону печки.
Появился молодой парень, перепачканный, в косматой серой пыли. Он застенчиво улыбался.
— Думал, опять эти бобики идут, — сказал он. — За пушкой, што ль, дядя?
— За ней.
Елозин широко улыбался, видя, как поспешно, двигаясь боком, как‑то неуклюже начал одеваться молодой хлопец.
— Может, с нами пойдешь? — спросил он его.
Лицо паренька вспыхнуло стыдливым румянцем.
— Трудно мне, да видно делать нечего, пойду.
— Калека он у меня, — пояснила старуха, — кривой дюже.
— Без одного глаза ещё можно, — не поняв истинного значения слов, сказал Румянцев.
— Ножка у него с гугулей, ходить не можно.
Только сейчас партизаны заметили, что хлопец, прижавшись к печке, стоял, опираясь на одну ногу, другая была сильно искривлена и с большой опухолью.
— Родился такой болезный, — продолжала старуха.
— Ты, мать, часа через четыре приезжай, — сказал сын и, сильно ковыляя и опираясь на клюку, вышел во двор, повел партизан за село.
Вскоре они вошли в густой лес. Шли прямо по сугробам. Румянцев и Елозин, взяв пэд руки проводника, почти на себе тащили его. Сзади шёл Клюков, неся на плече лом и лопату.
— Далеко ещё? — в нетерпении спросил Елозин, на лбу которого выступила испарина. — Ух, жарко!
— Недалече, дядя.
Они углубились ещё километра на полтора в лес.
— Подожди, — сказал хлопед, озираясь по сторонам. — Вот тут она должна быть.
Елозин взял у Клюкова лопату, разгрудил снег, а Румянцев ломом ударил в мерзлую землю. Вскоре лом звякнул обо что‑то железное.
— Пушка? — вырвалось у Клюкова.
— Она самая, — солидно ответил Елозин, как будто он давно знал, что именно здесь и должна находиться пушка. С лица его капали, замерзая, крупные капли пота. Но он с ещё большим рвением, крякая, долбил ломом промерзлую землю.
