Артем Анфиногенов - Мгновение – вечность

Чутье Кулеву не изменило.

Представление, сделанное под диктовку командующего и им же подписанное, гласило: штурману – Красное Знамя, летчику – Красную Звезду, стрелку-радисту – медаль «За отвагу». «Ты у меня, Дралкин, как за каменной стеной», — сказал он тогда, давая летчику понять, что это он, штурман, его слова, вовремя сказанные, все определили, а не случись его, Кулева, на докладе, сидели бы они с носом… Чьей находчивостью, чьей отвагой получен шедевр воздушного фотографирования, значения не имеет, главное – подать товар лицом. Что и сделано. Поэтому никаких обид. Благодарить и кланяться, кланяться и благодарить.

…В приятных воспоминаниях и светлых мыслях коротал Степан дорогу на аэродром.

Взвод танков, прошедший накануне через луг, спихнул в кювет «гуся», передвижной подъемник. Техники с утра впрягли в «гуся» лошадку, пытаясь выдернуть кран, средство малой механизации, из ямы, залитой вешними водами. Кран, доставленный для ускорения ремонтных работ, не поддавался, заваливался, угрожая придавить спасателей вместе с животиной. «Ну, работнички! — приглядывался к техникам Степан. — Руки – как крюки, простого дела не сделают…»

Дралкин ждал его возле самолета с прогретыми моторами.

Вальяжность в лице летчика была непривычной – Григорий будто за ночь подобрел, прибавил в весе.

— Выспался? — спросил Кулев.

— На ужин будили – не встал, — улыбнулся летчик. — После ужина опять будили. Витька Горинов, Иван Бахтеев… Серега Муравлев, тот вообще оседлал меня, как мула: «Поехали!»

— Как мула, — хохотнул Кулев.

— Я и от него отбился.

Перечислив отраженные атаки, Григорий объяснил, что же он в конечном счете отстоял:

— На чистой постели, в трусах, в майке, часов-то десять без просыпу! Худо ли?

— Да записочка в головах, с нежными словами, — подбросил штурман, продолжая улыбаться. — Не знаю, какую Бахареву приглашал нынче антифашистский комитет в Москву, а только прошлый год, под Сталинградом, я одну Бахареву с вынужденной вытаскивал. Было дело. Припухла – будь здоров… Немец прет, а она постирушку затеяла, голову моет…

— Голову? Она! — сказал Дралкин. — На Елену Бахареву похоже…

— С гонором девица: предложил «ЗИС» — отказалась. Тут, я слышал, она космы кое-кому за своего инструктора драла…

— Не драла…

— Фигурально. В Москве на трибуну не выпустили, она, значит, здесь с праведной речью выступила… Давно не виделись?

— Три года.

Кулев присвистнул.

— Письма писала?

— Елена?

«Григорий Сергеевич, — написала Лена в оставленной ему записке, — как я хотела вас повидать, вспомнить нашу пролетевшую молодость и тех, кто ушел на фронт. Все старое помнится ярко. Я почему-то мало кого встретила за эти годы. Из настоящих встреч была одна. Я бы вам рассказала все. Сейчас вы бы поняли меня, не как тогда, на водной станции, когда мы показались друг другу чужими. Ваш уход из аэроклуба я сильно переживала, терялась в догадках. Командир отряда Добролюбов погиб, Володька Сургин получил Героя, воюет под Ржевом. Я очень вас ждала, ведь такие встречи случаются редко, вот и наша не состоялась. Ох и ох. Пишите, я вам сразу отвечу.

— Нет, не переписывались… Ей велено было отсюда отбыть с первой группой «ЯКов», она осталась.

— Любит на своем поставить.

— День прождала. А вчера за полчаса до нашего прихода полковник Челюскин приказал ее отсюда выгнать.

— На Ростов?

— Я понял – да, на Ростов.

— Свидание переносится в Ростов. В Ростове даже лучше, есть где развернуться… Один момент!

Из аэродромной сторожки Кулев еще раз позвонил в Р.

— Палки крутятся, — сказал он Дусе. — Вылетаю…

— Жду!

Сладко екнуло сердце Степана.

— Не задержусь, — заверил он себя и Дусю. — Постараюсь сразу вернуться.

— Жду!

«Вот где меня действительно встретят…»

— Знаешь, кто здесь? — спросила Дуся.

— Амет?!

— Амет улетел. — Дуся тихо рассмеялась. — Я же объясняла. Показался, как ясное солнышко, прозвенел бубенцами и скрылся.

— Тебя не навестил?

— Откуда ему знать обо мне, Степа? Я же сказала… Другой товарищ, твой знакомый… Вот догадайся!

— Гадать времени нет.

— Сдаешься?

— Сдаюсь…

— Майор Жерелин, — сказала Дуся. — Ты про него столько рассказывал.

— Откуда его черт принес? — Степан забыл о прогретых моторах.

Дуся ответила деловито:

— Жерелина привез летчик Кашуба. Он не поверил своим ушам.

— Кашуба?.. Какой… Кашуба?

— Не знаю. Летчик.

— Павел Кашуба?

— Ты как маленький, Степа. Застрял на своем хуторе неизвестно зачем и задаешь смешные вопросы. Почем я знаю – Павел или Петр? Не встречались.

Вот так сюрприз – Павел Кашуба!

Как обухом по голове.

— Такая фамилия…

— Какая? Я, например, первый раз слышу… Минутку!.. Никто не знает… Жерелин и Кашуба прилетели вместе, играли в городки, потом зашли к нашему командиру. Командир и сказал: это, говорит, майор Жерелин, связист, их тоже перебрасывают, знает вашего Степана…

— Больше ничего?

— Ничего. Пошли в летную столовую. Степа, товарищи подсказывают: командир экипажа «ЛИ-два», Герой Советского Союза Кашуба. Возможно, что и Павел…

— Возможно, что Павел, или точно, что Павел? — Он спросил так, что Дуся примолкла. Что-то уловив, осеклась. Чутье заменяет женщине знание профессиональных тонкостей дела, которым занят близкий человек, друг. Чутье и гибкость.

— Степа, — без тени только что звучавшего раздражения и недовольства, скорее горделиво пропела Дуся. — Товарищи поздравляют тебя с завершением перелета (он видел, как она поглядывает вокруг себя). Все говорят, что ты вышел на хутор как бог.

— Даю поправку: как бог, водит один флаг-штурман.

— Но поскольку флаг-штурман давным-давно отбыл…

— …Кулев провел «сибирячку», как апостол. Как сын апостола Петра.

— Здесь говорят: как бог.

— Все понятно, кроме сказанного… Обнимаю!

Штурман вернулся к самолету.

— Ты у меня, Дралкин, как за каменной стеной, — снова мягко коснулся он выгоды сложившихся между ними отношений, при которых он, Кулев, временный член экипажа, держится сообразно своей штатной должности штурмана эскадрильи. Выгоды, другими словами, вклада, внесенного штурманом в их удачно завершенную, — как бы о ней ни судачили, — работу. Действительно, ночевку, питание, техобеспечение экипажа на северо-западе Степан полностью взял на себя: «Голова командира должна быть свободна от хозяйственных мелочей!»; не говоря уже о том, что все штабные дела – от получения кодовых таблиц до представления обзорных докладов – штурман осуществлял единолично («Дралкина в штабе никто в глаза не видел!» — рассказывалКулев).

Григорий в ответ помалкивал, понимая, что завтра Кулев от него уйдет, пересядет в кабину комэска, будет все решать на уровне комэска.

Но не только это в молчании летчика, однажды прервавшемся…

Не только это.

— В Р. будем садиться? — спросил Дралкин.

Вот!

Посадка, порядок действий – прерогатива летчика, командира экипажа, тут ему ничьи советы не нужны.

— Садиться в Р. — время терять.

— Кое-что обсудить нелишне…

— Что? С кем?

Образ, ритм, музыка перелета на Дон жили в штурмане, выход на точку хутора как бы предопределял успех ростовского отрезка, мысли Кулева, легкие и быстрые, занимала не раскладка маршрута, не расчеты пути, а то, что он жив, молод, у него Дуся и он нужен начальству.

«Если бы не Кашуба», — думал Степан. Кашуба и Жерелин, вдруг вставшие на его пути, омрачали радость встречи с городком.

— «Маленькие» в ориентировке! — Степан покрутил головой, притворно ужасаясь беспечности «маленьких»: — Ни уха, ни рыла. А спеси у них с избытком. Этого хватает. Ну, спесь собьем, не первый год замужем. Как поведем, так и пойдут… «Тенор» меня допекал, — поделился он с летчиком. — «Газует», не уймется, правду ищет, — он пожал плечом: верить «тенору»? Или не обращать внимания?..

Все известно Кулеву!

Как посадил младший лейтенант Дралкин «пешку» в поле, как бегал «тенор» выспрашивать название деревни и потом уговаривал летчика «взлететь по следу» и заявиться домой на свой аэродром, как будто ничего не случилось… Взлетать по следу, продавленному колесами «пешки» в снегу, летчик не отважился. «Пуганый он, Дралкин, насмерть пуганный», — стонал «тенор»…

— Зачем мне его сомнения, — доверительно говорил, был великодушен Кулев. — Мне они неинтересны, Бахарева ему правильно выдала.

«Что привез, что сказал обо мне Кашуба, что посеял в Р. Жерелин?» — думал штурман.

Один бы Кашуба ничего – прилетел, улетел, но в паре с Жерелиным… Все разыгрывается просто: беседуют с командиром в той же летной столовой, слово за слово. «За что дали Героя?» — «За спасение Еременко…» — «А Кулев, спасатель генерала?» — «Какой Кулев? Первый раз слышу…» Тут-то и покажет себя Жерелин, знающий всю его подноготную. Слава штурмана для Жерелина – нож острый. «Вскрыть» или «скрыть», лейтенант Кулев?» Тут он вскроет, развернется, начнет рыть землю. Сколько, к примеру, у Кулева боевых вылетов? Всего? А после очередной награды? Восемь? Или двадцать восемь? И пошла писать губерния… «Сожительствуя с писарем Гнетьневой, получил доступ к штабной документации, в корыстных целях, присвоив вылеты погибших, подделал цифру, увеличил свой личный счет на двадцать вылетов…»