Тейн Фрис - Рыжеволосая девушка
Время шло, и можно было надеяться, что в. д. Б., если он все-таки намерен уехать, скоро отправится. Мы снова побрели к господскому дому, обнявшись, как влюбленная парочка, для которой ничего, кроме них самих, не существует. Хюго был снова в своем пальто, а я уже без букета.
— Жаль, — сказал Хюго, — но это будет лишней приметой. Пусть цветы останутся здесь…
Некоторое время мы стояли, тесно прижавшись друг к другу, у высокой живой изгороди перед господским домом. Наконец мы увидели то, что так долго ждали. Автомашина тронулась в путь. И так как на террасе больше не было видно в. д. Б., а его жена лениво растянулась в шезлонге, то даже ребенок мог догадаться, что приспешник нацистов уезжает один.
Хюго толкнул меня, ибо автомашина уже красиво обогнула газон и подъезжала к нам. Мы огляделись. Нельзя сказать, чтобы вокруг было пустынно. По одной из ближайших аллей проехал автомобиль, правда не немецкий. В некоторых садах, не очень далеко от нас, сидели люди — читали, пили чай, отдыхали. Тем не менее мы должны были попытать счастья. Глушитель был уже надет на наши револьверы. Мы приблизились к ограде. Темная длинная автомашина, замедляя ход, подъехала к чугунным воротам. Мы с Хюго стояли посреди проезжей дороги, крепко обнявшись. Шофер дал нам гудок. Якобы испуганные, мы прыгнули в разные стороны. Я очутилась около шофера. Хюго — возле негодяя, который сидел, откинувшись на светлые кожаные подушки — мы отчетливо видели его панаму.
Когда автомашина выезжала из ограды, мы почти одновременно выстрелили. Я сделала два, а Хюго три выстрела. Не знаю, что подумал Хюго, но я мысленно говорила: «Это тебе за убитых крестьян Украины и Польши, за их проданных в рабство жен и детей!..» Автомашина проехала между нами, однако она сделала вираж совсем иначе, чем если бы ее сознательно вел шофер. Никем не управляемая машина свернула вбок и наткнулась на дерево. Несколько секунд мы наблюдали за автомобилем. Внутри не было заметно никакого движения, не слышалось ни звука. Только глухо жужжал мотор.
Взявшись за руки, мы повернули назад и пошли по пешеходной дорожке, которая пролегала между садами. Навстречу нам попались два господина, с трудом передвигавшие ноги, по-видимому пенсионеры. Мы быстро прошмыгнули мимо них. Впрочем, они не обратили на нас внимания. Мы дошли до аллеи, вдоль которой были расположены маленькие виллы; перед каждой росло по одному дубу и одному каштану. Хюго заметил велосипед, прислоненный к дереву. Он огляделся кругом. В поселке до сих пор никто не поднял тревоги. Тихий, жаркий день сиял над цветочными клумбами, деревьями и домами. Хюго взял велосипед и быстро, с ловкостью циркового артиста перекинул ногу через седло.
— Садись сзади, Ханна, — сказал он и тронулся в путь. Я уже сидела, подпрыгивая на багажнике. Хюго ехал сначала спокойно, и мы миновали аллею. Мне показалось, что где-то позади нас что-то крикнули, но, возможно, это кричали в одном из садов дети. Хюго ехал все быстрее и быстрее. И уже на огромной скорости свернул на шоссе, где была ровная, выложенная плитами дорожка для велосипедистов. На развилке дороги, где находился маленький отель, Хюго свернул в сторону; мимо нас быстро промчалась серая автомашина вермахта. Я все время молчала, чтобы не мешать Хюго, и сам он не проронил ни слова.
Через пять минут мы уже были на дороге, ведущей в Мартенсдейк, возле остановки автобуса, который, согласно надписи на табличке, должен был отправляться в Утрехт. Хюго перекинул велосипед через деревянный забор и бросил его на луг, в высокую траву. Там его не скоро обнаружат. Не меньше четверти часа мы ждали, пока из-за поворота дороги не показался пыхтящий автобус, который оставлял за собой черный чадящий хвост дыма. Как всегда, автобус был битком набит. Все же мы сумели втиснуться между сидящими. Пассажиры начали хихикать, и я поняла, что их развеселило зимнее пальто Хюго.
— Боишься, что будет мороз? — спросил сидевший возле нас мужичок, который держал на коленях плетеную камышовую сумку. Хихиканье продолжалось. Я тоже глупо рассмеялась, а Хюго сказал:
— Вот решил потеплее одеться с утра… Никогда не знаешь ведь, что пошлет нам небо сегодня.
Ему, видно, было весело, несмотря ни на что. Во всяком случае, он ничем не рискует, подумала я. Его намек на вторжение имел необыкновенный успех. В зеркальце впереди автобуса я увидела широкую ухмылку водителя; пассажиры стали шутить и улыбаться, и никто больше не вспоминал про пальто.
Мы доехали до Утрехта и снова испытали привычные удовольствия, неизменно сопровождающие посадку на автобус и выход из него, — невероятную давку и суматоху. Мы с Хюго сделали все возможное, чтобы помешать пассажирам, которые протискивались мимо нас, коснуться наших револьверов, спрятанных в одежде; мы извивались, как могли, делали самые дикие телодвижения и, несмотря на это, все же сошли за обыкновенных людей, никому не внушающих подозрений.
В Утрехте мы пересели на автобус, который должен был отвезти нас вдоль реки Фехт в Амстердам. Время близилось к шести. Если все сойдет гладко, мы попадем в Гарлем еще до наступления комендантского часа. Я была рада, когда мы выехали из Утрехта, на этот раз заняв сидячие места, хотя в такой же духоте и тесноте. По лицу Хюго жемчужными капельками стекал пот. Перед тем как сесть в автобус, мы купили газету. Немцы сообщали, что высадившимся в Нормандии союзникам они по-прежнему дают мощный отпор. Мы прочли также и более печальное сообщение. Вечером в день вторжения в Хертогенбосе было расстреляно двадцать четыре патриота за диверсии и уничтожение немецких коммуникаций в Брабанте. Хюго молча указал мне на это сообщение. Я прочла его и за именами погибших увидела кровожадную, бессильную ярость оккупантов, которые ничего другого не могли придумать, как расправиться с неповинными людьми, мстя за свои поражения на главном фронте. Я подумала, что, наверное, в Билтховене уже найден герой «Восточной компании» и его лакей: быть может, до немецких тупых голов дойдет, что и на нашем маленьком фронте они встречают отпор… Вероятно, и магистр Ливенс знает теперь об этом и улыбнется, подумав о Хюго и обо мне.
Нам по-прежнему везло. Несмотря на неполадки с дровами, наш автобус прибыл в Амстердам в семь часов. Мы решили поехать в Гарлем голубым трамваем. Торопясь прибыть на место до наступления комендантского часа, мы помчались вдоль старинного канала и подъехали к Гарлему. Мне казалось, что все было как прежде, когда я возвращалась с отцом и матерью из заграничной поездки и перед моими глазами проплывали первые голландские ивы, воды родной реки. А вот и милые моему сердцу амстердамские ворота, ржаво-коричневые в теплых золотых лучах заходящего солнца… Если бы я поддалась порыву, то побежала бы к родительскому дому, до того сильно подействовал на меня приезд в родной город. Но разум взял верх. Я молча приветствовала крепостной вал Фест, тихие набережные, высокий шпиль святого Бафо, позеленевший от сырости памятник славному Лауренсу Янсзоону…
Пробило восемь часов, когда мы позвонили у дверей «Табачной бочки» на Схотерсингеле. Нам открыла сама хозяйка — добрый гений борцов Сопротивления. Мы, как старые друзья, улыбались друг другу.
Мы не нашли Хитреца-Лиса, мимоходом мы убрали с дороги лишь пару гиен, пришло мне в голову, когда я, смертельно усталая, прежде чем погрузиться в сон, наелась пшеничной каши и попыталась еще раз дать себе отчет в экспедиции, которую мы с Хюго только что завершили…
Выговор
На следующее утро мы с Хюго, взяв свои велосипеды из хранения, оседлали их и, снова почувствовав себя в безопасности, бодро направились в штаб, в «Испанские дубы». Однако удовольствие ехать на велосипеде отравляла мысль, что нас ждут неприятные объяснения. Украдкой я поглядывала на Хюго, мне хотелось узнать, как он себя чувствует. Но его лицо было невозмутимо.
Порог штаба мы переступили более или менее храбро, как будто были здесь только вчера. Когда мы вошли в большую комнату, — Хюго впереди, с независимым видом — кто, мол, посмеет меня упрекнуть, — на нас устремились глаза всех товарищей; мы прочли в них вопрос, упрек, удивление и недоумение; и мне сразу стало не по себе. Все товарищи были в сборе. Посыпались восклицания:
— Ну, вот и они! Лучше поздно, чем никогда!
— Снова выплыли на поверхность, кутилы?
— Вы еще живы?
— Наверняка отсиживались в Англии, а? И вернулись, когда началось вторжение!
Я обвела взглядом лица товарищей… Вон там стоит Франс, явно готовый съязвить, Рулант с застывшим в глазах выражением горького упрека, новички Отто и Вихер, с удивлением взирающие на нас; Вейнант, который хотя и покачал головой, но, видно, был рад нас увидеть; там был и Флоор, он также вперил в нас строгий взгляд своих стальных глаз. Хюго, в своем зимнем пальто, посреди комнаты рядом со мной, в кругу товарищей, скинувших пиджаки, так как в комнате было жарко и душно, имел странный вид. Я слабо улыбнулась Руланту и Вейнанту, которые как будто более дружелюбно смотрели на нас, чем остальные; по движению головы Хюго я поняла, что он по очереди вглядывался в лицо каждого товарища. После первых приветствий в комнате воцарилось неловкое и томительное молчание. Хюго остановил свой взгляд на Флооре. Несколько долгих, тяжелых, как свинец, секунд они стояли друг против друга, не говоря ни слова. Мое беспокойство росло.
