Александр Былинов - Улицы гнева
Решено было вывести Марту из опасной зоны, перебросить на восточную окраину. Казарин выполнял это поручение руководителей подполья.
Марта не ждала Петра Захаровича. Когда он появился в дверях, бросилась к нему, не стесняясь хозяйки. От него не ускользнула ее растерянность и даже неподдельный испуг, полыхнувший в глазах.
— Не узнала, Марточка? Это ведь я...
— Зачем вы сбрили усы?
— Не нравлюсь таким тебе?
— Нет, не то, Петро Захарович. Загадала я...
— Что загадала, Марточка?
Она спрятала лицо на его груди, словно раздумывала: открыть ли ему свое загаданное?
— Что же ты загадала, голубушка?
— Загадала я, что пока при усах ты, ничто нас не возьмет: ни пуля, ни лихая година...
Он поцеловал ее. Впервые она назвала его на «ты», и это его до слез растрогало.
— Собирайся, Марточка, пойдем.
— Куда же?
— На другую квартиру. Здесь небезопасно.
— Что в городе? Слышно, бои идут. Жгут, говорят, дома и людей.
— Положение напряженное. Но близко уже и наши. Собирайся, Мартушка. Одевайся потеплее да полапотнее.
— Мне бы с ребятками моими повидаться, Петро Захарович. Где детки-то мои?
Марта уже переодевалась за занавеской.
— В надежном месте твои ребята.
Эх, Марта, Марта! В недобрый час, видать, встретились наши дорожки. Окроплены поцелуи кровью, и любовь присыпана пеплом. Доберемся ли к счастью, выйдем ли на чистую дорогу вместе, где ни стрельбы, ни пожаров, а голубое небо над головой, и цветы, и трава, и сенокос?..
— Ты ли это, Марточка? — спросил Петр Захарович, когда Марта вышла из-за полога.
— Я, Петро Захарович, кто же еще?
— Пойдем, дорогая.
Они попрощались с хозяйкой, поблагодарили ее, а она вслед перекрестила ушедших.
Марта в платке — один нос виден, в валенках, промокающих по весенней распутице, в ватнике и сорока юбках, баба бабищей, чтобы только не приметили, не узнали, кто пробирается навстречу советским войскам в таком обмундировании. Рядом мужик с котомкой за плечами, с посошком. Кто отгадает в нем командира вооруженных сил подполья, майора Красной Армии?
Прислушиваясь к усилившейся перестрелке и канонаде, Казарин пытался распознать голоса отрядов, расположение и огневую мощь которых хорошо знал. Но это не удавалось. Отовсюду слышалась речь немецких автоматов. Неужели они заглушили наши голоса? Откуда было знать майору Казарину, что это уже ведет разговор Красная Армия, передовые ее части, добравшиеся наконец до околиц Павлополя.
— Поторопись, Марточка, скоро уже... Завидую тебе. Ты, наверное, первая встретишь наших, пойдешь им навстречу. Люди тебя проводят.
— Если надо, пойду, Петро Захарович. Но больше всего хочется с вами остаться, быть вместе.
— Нельзя тебе. Ты у них на прицеле. Приказ читала? Да, она читала приказ. За ее голову назначена высокая цена: никогда раньше не предполагала, что может так цениться ее ничем не примечательная жизнь. Если бы воскрес муж, вот бы подивился собственной женке: кем стала в дни войны! А ведь до сих пор, кроме детей да горшков — ничего.
Валенки хлюпали по талому снегу, ногам мокро. Простудится — и тогда уже никакого спасения, ложись и помирай: либо от пули, либо от болезни. Идут они огородами, чтобы, не дай бог, не попасться на глаза немцам.
Вышли из огородов, чтобы пересечь довольно широкую улицу, и лицом к лицу столкнулись с патрулем:
— Хальт! Хенде хох!
Петр Захарович поднял руки. В его грудь целились два автоматных дула.
Приземистый, щуплый офицер смерил его взглядом:
— Взять!
— Господин офицер, господин офицер... Куда вы его? За что?
Марта тотчас узнала немца. Сердце ее упало как подстреленное.
— Отстань, баба.
— Я прошу вас... очень прошу... муженек это мой, пан офицер, пусти его, три киндера маленьких, как же без батька им?
Но Петра Захаровича уже волокли в открытую грузовую машину, стоявшую поодаль.
— Нет, нет! — вскричала Марта. — Пан офицер! Пан офицер! Не виноват он ни в чем! Он простой сапожник, ничего больше, отпустите его... прошу вас...
Она с силой ухватила офицера за рукав. Тот выдернул руку, выругавшись. Марта покачнулась, опустилась на колени. Солдат, подоспевший на выручку своему офицеру, с силой ткнул подошвой сапога в ее лицо. Она упала в грязь, вскочила, закричала:
— Verfluchtes Schwein![10] — И тут же спохватилась: «Что же это я наделала?» Но уже было поздно.
— Ком гер! Шнеллер! Шнеллер!
Грубым рывком Риц сорвал с Марты платок:
— Фрау Марта!
Две пощечины — как два выстрела.
— Вот тебе задаток, — Он преобразился: — Взять ee! Знаете, кто это? Изменница, ее разыскивает сам фюрер!
Солдаты схватили Марту и потащили к машине.
Казарин бросился к борту кузова, но удар прикладом по голове свалил его.
Марта вырывалась, плевала в лица солдатам, пинала их ногами.
Где-то совсем близко защелкали выстрелы. Пули повизгивали в морозном воздухе. Солдаты оставили Марту.
Почувствовав свободу, она побежала к калитке ближайшего дома. Вдруг что-то ожгло ей спину, толкнуло вперед так, что все закачалось перед глазами. Она продолжала бежать, хотя сознание уже помутилось. Затем что-то неумолимое ворвалось в затылок, с силой швырнуло наземь и разорвалось на тысячу осколков.
8
Риц бежал.
Какие дьявольские силы действуют в этом проклятущем городе? После акции на маслозаводе и последующих, репрессий казалось, что уже не поднять голову партизанам. И вот — на тебе! Улицы, словно весенние реки, вздувались от огня и гнева, власти дружно смылись — об этом не забудут в рейхе. И если бы не четырнадцатая карательная дивизия, город остался бы красным.
Совсем недавно Риц вернулся со своими жандармами. Ну и разгром учинили разбойники в его кабинете! Пишущая машинка, на которой выстукивал донесения в центр, размозжена, стол перевернут.
— Я вам говорил, господин Риц, я говорил...
Что понимает во всем этом потомок остзейских баронов? Разве ему дано услышать голос родины в этот час испытаний? Лишь истинный немец может быть на высоте и способен проявить должную силу духа.
Только что они попали под интенсивный обстрел. Откуда появились на улицах города новые партизанские отряды? Пришлось оставить патрульную машину, арестованных и бежать, спасаясь от пуль. Но он все же сделал свое. Проклятая фрау, дьявол тебя побери! Вот это встреча, сам того не ожидал... Будет что порассказать.
Дворами Риц пробирался в жандармерию, отбитую у партизан. Если связь налажена, надо запросить штаб, выяснить обстановку. Вчера стало известно, что наступление Красной Армии приостановлено, передовые части ее отброшены. Офицеры ликовали и готовились отомстить подлому городу.
По дороге Рицу попадались люди, напоминавшие мертвецов. Все они уже мертвецы! Ни один не уйдет живым отсюда. Запылает черный город со всех концов. Женщины, калитки, заборы, женщины... Они провожают его ненавидящими глазами. Впрочем, это уже не люди. Покойники. Амен! Никогда он не испытывал страха в этом городе. Напротив, его имя повсеместно наводило страх, он это знал, видел. Сейчас они вроде бы без страха смотрят на него, бегущего. Нынче страх гонит его самого. Страх неведения. Страх смерти. Что в городе? Почему так свободно разгуливают по улицам вооруженные банды, нападают на германскую администрацию? Не случилось ли чего?
Фредерик ждет его в зеленом вездеходе, с которым сдружился за время войны. Машина — наследство майора Экке, отправленного на фронт из-за дурацких просчетов. Вильгельм Телль... Канавка... Будьте вы все прокляты!
Вот знакомый перекресток, улочка с водонапорной колонкой. Налево — жандармерия, направо — резиденция гебитскомиссара, который благоразумно не вернулся сюда.
Перестрелка на соседних улицах не ослабевала. Рицу показалось, что она усилилась. Возле ворот знакомого домика с синими ставнями он увидел солдата. Светало, и он явственно разглядел лицо убитого, белесого, совсем юного парня. Смерть еще не обезобразила его. Значит, бой был недавно.
Через несколько десятков шагов снова труп. Еще один...
К назойливым автоматным очередям вдруг примешались далекие орудийные выстрелы. Германская артиллерия! Слава богу, взялись за бандитов.
Внезапно Риц поскользнулся, упал. Пистолет, зажатый в руке, выскочил. Ах ты, дьявол! Дурной признак... Нашел пистолет, вложил в кобуру. Поднялся, счищая грязь с шинели, и снова, озираясь, в путь.
Зеленая машина стояла на привычном месте во дворе, как и было условлено. Шофер за баранкой. Вот и все. Дверца машины хлопнула, можно потянуться на мягком сиденье.
— Поехали, Фредерик. Побыстрее!
— Руки вверх, сволочь. Хенде хох!
Риц рванулся, но его уже схватили.
— Мы старые знакомые, капитан, — приговаривал Бреус, обезоруживая Рица. — Я и есть тот самый Вильгельм Телль. Ты искал меня дюже, вот я и нашелся...
