Эрих Людендорф - Мои воспоминания о войне. Первая мировая война в записках германского полководца. 1914-1918
Обстановка на Западном фронте продолжала оставаться весьма напряженной. С середины августа, когда были предприняты первые шаги по налаживанию мирных переговоров, она только обострилась. Правда, существовала еще вполне обоснованная надежда удержать позиции; с фланга и тыла в Италии и Македонии мы были хорошо прикрыты. Однако уже отсутствовала всякая реальная возможность круто повернуть ситуацию и добиться решающей победы. В этом смысле и был 3 сентября сформулирован ответ на запрос рейхсканцлера.
Я считал настоятельно необходимым вновь посовещаться в Спа с рейхсканцлером и статс-секретарем фон Гинце. В приезде рейхсканцлера в ставку было отказано со ссылкой на его преклонный возраст, а со статс-секретарем встреча состоялась 10 сентября. По его словам, граф Буриан собирался обратиться с нотой ко всем воюющим державам и призвать их к началу переговоров о мире: Вена, мол, страстно желает прекращения войны. Что касается его собственных усилий по достижению мира, то, как заявил фон Гинце, он очень надеется на посредничество королевы Нидерландов. На чем основывалась эта надежда, понять из его слов я так и не смог. Зная графа Буриана, ни я, ни генерал-фельдмаршал фон Гинденбург не ожидали от его проекта ничего путного и считали наши действия в Гааге более перспективными.
После совещания статс-секретарь фон Гинце телеграфировал 11 сентября из Спа в ведомство иностранных дел о согласии его величества и ОКХ на немедленные шаги у королевы Нидерландов: союзникам, мол, будет предложено присоединиться к нашим усилиям.
Вопреки нашим советам, нота графа Буриана была все-таки 14 сентября опубликована. Но я не разделяю мнение дипломатов, что ее публикация якобы сделала невозможным вариант с посредничеством нидерландской королевы. Это, конечно, затруднило, но не исключило его полностью. И прежде всего я не могу объяснить, почему не обратились за содействием к королеве раньше, до появления ноты графа Буриана в печати, хотя времени для этого было более чем достаточно. Мне не верится, что статс-секретарь фон Гинце действительно со всей серьезностью говорил с голландским посланником в Берлине.
В это время я произвел в своем штабе одно существенное изменение: объединил различные отделы, находившиеся в моем непосредственном подчинении, и оставил за собой только последнее слово при принятии важных решений. Это меня несколько разгрузило. Все, что мне пришлось пережить, ни для кого не проходит бесследно. Меня назначили в ОКХ не для того, чтобы заключать мир, а чтобы выиграть войну, и я думал не о чем-либо другом, а только об этом. Мне хотелось, подобно Клемансо и Ллойд Джорджу, мобилизовать для победы весь немецкий народ, но я не был, как ложно вновь и вновь утверждают, диктатором. В распоряжении Ллойд Джорджа и Клемансо были суверенные парламенты, всецело поддерживавшие их. Одновременно они возглавляли административные и исполнительские органы власти. У меня же не было никаких конституционных прав непосредственно воздействовать на государственные структуры, чтобы обеспечить реализацию моих представлений, касавшихся потребностей войны, и я часто не находил во властных инстанциях нужного понимания и действенной поддержки. Поскольку мир был недостижим, я пытался довести войну до благополучного завершения. Только это могло уберечь нас от незавидной участи, которая выпала теперь на нашу долю. Но я понял: благополучный конец уже невозможен, близится беда, отвести которую я так старался всю свою сознательную жизнь.
В период событий, происходивших в Спа, группы армий кронпринца Рупрехта, фон Бёна и кронпринца Германского совершили успешный маневр по отводу своих войск из района Кеммеля и долины реки Лис к линии Зигфрида и к реке Вель. 18-я армия, проделавшая самый длинный путь, завершила отход 7 сентября.
Противник повсюду преследовал наши части буквально по пятам и скоро продолжил наступление. Схватки носили чрезвычайно ожесточенный характер, особенно в полосе Мевр – Голнон. 25 и 26 сентября шли жаркие бои местного значения. В общем и целом позиции удавалось удерживать, однако это стоило нам серьезных потерь.
Началось оборудование линии Германа в тылу обеих северных групп армий. Усердно трудились и над укреплением оборонительных рубежей в тылу группы армий кронпринца Германского.
За линией фронта, между морским побережьем и рекой Маас, шла полным ходом эвакуация, периодически нарушаемая воздушными налетами противника. Предстояло вывезти огромное количество всякого имущества, без которого было невозможно вести войну. Многие службы ранее проводили неверную политику по складированию запасов, что создавало дополнительные осложнения и хлопоты.
Уже в конце августа бросилось в глаза очень оживленное движение противника перед оборонительными линиями группы армий фон Гальвица, между Сен-Миелем и рекой Мозель. Можно было ожидать наступления американцев. ОКХ подтянуло к выбранному участку резервы. Я обсудил с начальниками штабов группы армий и соответствующих армейских соединений вопрос о давно запланированной эвакуации Сен-Миельского выступа. Командиры частей были настроены довольно оптимистично. К сожалению, ОКХ, стараясь сохранить за собой расположенные за выступом важные индустриальные объекты, отдало приказ об отводе войск только 10 сентября.
Эвакуация еще не закончилась, когда 12 сентября последовал удар между Руптом и Мозелем, сопровождавшийся вспомогательным ударом на северном конце выступа у высот Камбре. На обоих участках враг продвинулся вперед. На южной оконечности выступа не удержалась прусская дивизия. Поблизости не оказалось резервов, чтобы выправить положение. На северных высотах занимала позиции австро-венгерская дивизия, которая могла бы проявить больше стойкости. Местное армейское командование уже в полдень приказало оставить выступ. Я был недоволен и собой, и командованием на местах. Позднее мне доложили, что отход проходит планомерно. Это стало возможным, поскольку противник не оказывал давления. На основании полученных сводок я подготовил свой очередной доклад, который, как оказалось потом, был чересчур оптимистичным.
Меня нередко упрекали в неискренности при составлении отчетов. Однако все мои доклады были абсолютно правдивыми и составлялись с полным сознанием ответственности перед нашими вооруженными силами, нашим народом и нашими союзниками. Вечерние сводки обычно содержали краткий перечень дневных событий. Дневные отчеты основывались на сообщениях, поступивших в ОКХ до момента их подписания в 10.30. Составлял я эти отчеты главным образом для использования в войсках. Солдат был вправе знать, что все им содеянное и выстраданное нашло отражение в официальном документе.
Любая воинская часть, отдельный офицер и солдат, упомянутые в оперативной сводке главного командования сухопутных войск, испытывали чувство гордости: вдохновляло и возвышало сознание, что о твоем подвиге возвестили всему миру. И на родине по праву гордились официальным признанием мужества своих сынов. Поэтому каждое слово оперативной сводки тщательно взвешивалось. О крупных событиях сообщалось довольно подробно, из мелких стычек упоминались лишь наиболее важные. Часто использовавшиеся в более спокойные периоды такие обороты, как «без перемен» и «без особых происшествий», говорили сведущему человеку, что на всем гигантском фронте немецкие солдаты, преисполненные чувства долга перед родиной, день и ночь самоотверженно несут свою нелегкую службу.
О потере территорий, если она существенно влияла на боевую обстановку, в сводках сообщалось, но только в том случае, если это не отражалось негативно на сражавшихся войсках. Чтобы я указывал количество захваченных противником наших орудий и солдат, не мог ожидать от меня никто, даже непредвзято мыслящий немец. Мы были не слишком «устойчивым народом» – об этой черте мне именно в эти дни прожужжали все уши! Уже достаточно навредило постоянное чтение оперативных сводок противника. Недоверие к сообщениям ОКХ заходило порой настолько далеко, что им противопоставляли сведения, почерпнутые из вражеских источников. Вот уж истинно по-немецки!
ОКХ регулярно публиковало копии неприятельских оперативных сводок, уповая на благоразумие германской нации. Позднее я пришел к выводу, что это было серьезной ошибкой. Своими сообщениями противник вел у нас настоящую пропаганду и давил на психику. Запоздалый запрет на распространение этой информации я посчитал, однако, еще более сомнительной мерой. Франция прекрасно знала, почему не публиковала наши оперативные сводки, хотя мы вовсе не вкладывали в них пропагандистский смысл.
Несмотря на чувствительные потери, нашим частям удалось, сохраняя порядок, отступить на заранее подготовленную линию Михеля. Уже 13 сентября бои на данном участке затихли, однако поступавшие ко мне сведения свидетельствовали о скором продолжении наступления на новую линию обороны.
