Четыре овцы у ручья - Алекс Тарн
С этого, видимо, и следовало начинать: переехать в более значимое, людное место, набрать побольше учеников, а затем, открывшись им в роли Величайшего, разослать гонцов во все концы Подолии, Волыни и Галиции с благой вестью о рождении новой Правды. Я чувствовал в себе силу убедить людей, что они не индюки. Что каждый человек просто обязан задуматься о благой сути Творения и о своем месте в нем, о своей малой клеточке в огромном организме мира. Что каждый должен своей волей перестать квохтать и клевать крошки, выбраться из-под стола и жить по-человечески, ежедневно исправляя себя и поверяя свой личный путь великими помыслами Творца. Сначала эта правда увлечет за собой всех хасидов Польши и Украины, а потом, набрав силу, двинется дальше в Европу, к другим странам и народам. Это и есть спасение, разве не так? Это и есть шаг к всеобщему счастью, не правда ли?
Я понятия не имел, какая именно роль в этом гигантском движении будет в итоге отведена мне. Скромный рядовой солдат, сделавший первый выстрел первого сражения последней войны? Машиах бен-Йосеф – предшественник главного спасителя, генерал, одержавший в этом сражении победу и таким образом проложивший путь для решающего явления Машиаха бен-Давида? Или, возможно, сам бен-Давид? Я был готов ко всему: к позору и к успеху, к триумфу и к провалу. Моя собственная судьба не то чтобы заботила меня в последнюю очередь – она не волновала меня вовсе. Во всяком случае, так мне казалось тогда.
Передо мной, как перед полководцем, лежала карта грядущих завоеваний: с берегов Днепра – к берегам Эльбы, от Балтики до Причерноморья. И дальше, дальше – через земли Ашкеназа и Царфата, по дорогам, хранящим следы ног Рамбама и Рамбана, Йегуды Галеви и Моше Кордоверо – к великому океану… И что с того, что я не намеревался звенеть мечами, уничтожать вражеские армии и жечь осажденные города? Моя задача была куда благородней – распространять Правду, нести миру Избавление, соединять души с сердцами. Ведь что такое жизнь человека, как не погоня бессмертной чистой души за плотским, кровоточащим и смертным сердцем?
Мой поход был наступлением света на тьму, вторжением высшего знания туда, где окопалось узколобое, завистливое, злобное, себялюбивое невежество. Такой враг никогда не сдается без боя; ему чужды великодушие и благородство. Для первой пробы сил я избрал местечко Златополь, расположенное в восьмидесяти верстах к западу от Медведовки. Почему именно его, а не, скажем, город Смелу, куда более значительный и населенный, чья община не раз выражала желание пригласить меня к себе в качестве главного раввина?
Не в последнюю очередь из-за названия: Златое поле – поле битвы истинных беспримесных ценностей с ржавчиной и грязью. Но главное, я искал столкновения, а не благоденствия для себя и своей семьи – благоденствия, которое обрел бы в Смеле без каких-либо усилий. Смела была «бесхозной», в то время как Златополь считался частью владений одного из самых авторитетных цадиков Подолии – семидесятипятилетнего рабби Арье-Лейба, прозванного Шполянским старцем, или просто Зейде.
Арье-Лейб начинал еще при моем прадеде – служкой в захолустной златопольской синагоге. Не отличаясь особыми знаниями, он взял от Бешта сердечную искренность, незамысловатость толкований и доходчивый язык, понятный даже неучам. Правда, у Бааль-Шем-Това за внешней простонародностью крылась глубина мудрости и страстное желание приникнуть к Творцу, доходящее временами до полного забвения телесной оболочки. Как говорил сам Бешт, при правильной, настоящей молитве человек только чудом остается в живых. Таким когда-то был основанный прадедом хасидизм; но что осталось от него теперь, спустя всего полвека после смерти великого Бешта?
Большинство нынешних цадиков, поделив между собой Подолию, Волынь и Полесье, думали лишь о богатстве и влиянии своего двора. Алчные и завистливые, они ревниво следили за тем, чтобы никто не нарушал границ их наследственных вотчин. Превратив молитву в пустой звук, а святые праздники – в ярмарки продажи амулетов, эти «рабби» больше напоминали языческих колдунов и чародеев, чем последователей Бааль-Шем-Това. И старый рабби Арье-Лейб, чья столица Шпола находилась в нескольких верстах от Златополя, выглядел живым олицетворением этого отвратительного упадка. С ним-то я и собирался сразиться в первую очередь, не сомневаясь, что весть об этом мгновенно разлетится по всем хасидским городам и местечкам.
В конце лета я собрал учеников и объявил, что мы переезжаем. Они радостно зашумели: по общему мнению, мой двор уже сильно перерос скромную Медведовку.
– Значит, в Смелу? – полуутвердительно проговорил Шимон. – Давно пора, рабби.
– В Златополь, – остудил я всеобщее воодушевление.
– В Златополь?..
Послышались вздохи разочарования, но никто не посмел возражать.
– Вы всё поймете позднее, – сказал я и отпустил их готовиться к переезду.
Златопольская община встретила нас с благоговейным трепетом: столь непритязательное местечко даже в самых смелых мечтах не рассчитывало на приезд правнука самого Бешта. К тому же они и представить не могли, что я заявился туда без приглашения Зейде, признанного хозяина этих мест. Габай главной синагоги пришел, чтобы поприветствовать почетного гостя, а заодно и поинтересоваться, надолго ли я завернул в их тесный уголок.
– Пока не планирую уезжать, – ответил я.
– Значит, рабби останется на осенние праздники? – обрадовался габай. – Возможно, рабби окажет нам честь и возглавит молитвы Нового года и Судного дня?
Я милостиво согласился. Взрыв как раз и произошел в канун Судного дня, во время исполнения молитвы «Коль Нидрей». Местный хазан, как видно, считал, что располагает двумя чрезвычайно весомыми причинами для гордости – красивым голосом и красивой женой. Распевая молитвы на церемонии Нового года, он то и дело переглядывался, перемигивался и обменивался улыбками с супругой, которая наблюдала за мужем с галереи и пыжилась ничуть не меньше него. Этот праздник тщеславия раздражал меня с самого начала, но когда хазан стал подмигивать еще и во время «Коль Нидрей», обращенной к Всевышнему покаянной мольбы освободить нас от взятых на себя, но неисполненных обетов, я не выдержал и остановил молитву.
– Довольно! – приказал я хазану. – Вижу, здесь привыкли к чему-то другому, но я не позволю осквернять эту священную молитву в моем присутствии. Церемония Судного дня не концерт и не повод для суетной гордости. Тот, кто желает распускать павлиний хвост, может делать это дома, вдали от людских глаз. Уверен, что Творец оценит это по достоинству, ведь Судный день – время покаяния и приговора. Шимон, подойди и начни сначала.
Хазан,
