Жизнь Василия Курки - Александр Шаров
— Да прекратите свое бормотанье! - крикнул Гришин и сразу пожалел . Вдруг он понял, что этим - сыростью, землей, даже тлением - пахнет именно от Шмуклика.
Раненный в грудь танкист, которого оперировал Гришин, бредил. Поток раненых ненадолго иссяк, и Гришин сел н а скамеечку под распятием, рядом с о Шмукликом. Тот раскачивался и что-то бормотал .
— Молитесь? - спросил Гришин .
— Вспоминаю, - ответил Шмуклик. - Мне теперь только и осталось вспоминать.
— Что вспоминать? Сидели в яме, в темноте.
— Нет, нет, вы ничего не понимаете, - несмотря на свойственную ему вежливую сдержанность, горячо перебил Шмуклик.
— И как вы можете сразу после этого работать? - продолжал Гришин, сердясь на себя за глупый вопрос, ему-то пора было бы понять, что люди могут все : идти шестьдесят километров, передохнув час - еще сорок, и в бой, бегом - от брошенного окопчика до бомбовой воронки, от бомбовой воронки до смерти, перед которой еще успеешь пустить автоматную очередь в немцев. Идти в бой с пепелища избы, где несколько часов назад сожгли твою семью. Двери в одерационную были распахнуты, в монастырском коридоре гудел ветер, и чем неуловимее становились запахи йодоформа и крови, тем сильнее пахло другим - пе землей, а скорее плесенью, тлением, телом , разъеденным сыростью и голодом.
— Я не могу понять, как после всего, что вы пережили, можно так работать. Я ведь наблюдал. Как вас слушаются руки!
— Я и т а м все время оперировал. Иначе я бы давно умер, - растерянно и словно бы виновато отозвался Шмуклик.
— Оперировали? - недоверчиво переспросил Гришин .
— Конечно. В темноте легко вообразить все, что хочешь. Между прочим, против дома пани Терезы, где я прятался в подвале, помещалось гестапо. Криков не доносилось, но я знал, что там пытают, убивают, не мог не знать. Не думать обо всем этом можно было, только заняв себя работой. Я говорил, шепотом, конечно, все, что нужно, операционной сестре. Я там проделал замечательные операции на почке, на большой дуге аорты. Вы не смейтесь…
Гришин и не думал смеяться. Снова внесли раненого. Теперь к столу пошел Шмуклик, а Гришин воспользовался паузой, чтобы покурить. В коридоре он увидел Курку. Он его сразу узнал, хотя лицо скрывал полумрак. Курка лежал у стены, сжав винтовку с разбитым оптическим прицелом. Узнал по дыханию - детски чистому, с редкими всхлипываниями, по черному бинту, который все еще свешивался с головы.
— В бою был? Опять ранило? - спросил Гришин, наклоняясь над Куркой.
— Нет, вот только винтовку жаль.
— Дело наживное, - ответил Гришин.
— Привык я к ней. Гришин сел на пол рядом и закурил. Подошел начальник госпиталя подполковник Старшинов. Негромко сказал :
— Идите отдыхать. Вы ведь сутки без смены. Скляр и Виниченко добрались наконец, могли бы побыстрее.
Старшинов обернулся к Шмуклику и повторил :
— Вы тоже отдыхайте. Спасибо за помощь.
Они вышли из монастыря втроем - Гришин, Курка и Шмуклик. Было совсем темно, только изредка на западе загорались ракеты. В синеватом их свете холмы вокруг города казались неподвижными облаками. Шмуклик показывал дорогу. Очевидно, и в полной темноте, воцарявшейся, когда гасли ракеты, он видел или угадывал дорогу.
— Тут сейчас ничего нет, а было гетто. Тут был дом, где жила моя двоюродная сестра, она была красавицей. Тут когда-то был Дом культуры, - говорил он негромко. - Тут жил старик, которому я удалил почку. Тут жил мой родной брат.
Снова зажглась ракета, и стало видно, что кругом нет даже развалин.
— Тут, в гетто, жило шесть тысяч человек, - рассказывал Шмуклик. - Справа паркан - забор, а слева внизу, под горой, - река и ставок. Раз ночью, в августе, слышим шум. Это подняли все затворы, чтобы вода шумела и за глушала крики. Но все равно было слышно. Так было, когда убивали в первый раз ; потом убивали не скрываясь.
Курка все время отставал. Среди пустыря смутно рисовалось большое, кубической формы здание и слева от него дом, проколотый тонкими искорками, как иголками, истекающий сквозь светомаскировку жидким светом , словно кровью.
— Развалины синагоги, - пояснил Шмуклик. - А это дом Ратнера из юденрат; его не разрушили, один на все гетто. Если хотите отдохнуть в тепле, пойдемте туда.
Стало совсем тихо. Война как бы заснула, но ненадолго.
— Пойдемте туда, - повторил Шмуклик. - Туда сползаются все, кто уцелел. Я уже был там перед госпиталем.
Слева раздался стон. Курка засветил фонарик и пошел на слабый голос. В желтоватом свете фонаря возникали , как бы вспыхивали, травинки, булыжники, могильные плиты с надписями на непонятном Курке языке - мертвая земля.
Врачи остановились, поджидая его. Он скоро вернулся, кого-то неся на согнутых в локтях руках.
— Я думал - раненый, а это девчонка. Ползет по кювету. Я к ней - она закричала, забилась, испугалась очень.
— Я же не знала, что это наши , - тоненьким голоском сказала девочка.
Она лежала на руках у Курки, закрыв лицо ладонями.
— Там тепло, - сказал Шмуклик. - В подвале протопили котел, чтобы отмыться. Слышите? Пахнет паром, как из бани.
Пахло только сыростью, но искры, вырывающиеся из трубы, чуть разреживали темноту.
— Сюда сползаются отовсюду, в бывшее гетто, в единственный уцелевший дом, - говорил Шмуклик. - С востока - из Добромирки, с северо-запада - из Черняховцев, с юга - из Вышневца, с запада - от Дубовцов, - отовсюду. Девочка доверчиво охватила руками шею Курки. Лицо ее вдруг слабо засветилось - Гришин не сразу понял, что это от отблеска дальней ракеты. Лицо опухшее, страшное, но с огромными черными глазами, чем-то непередаваемо красивое: блеском этих глаз, вглядывающихся в ночь. Гришину представилось на мгновение, что в мире только и есть эта девочка - одна почти иссякшая жизнь. Из трубы поднимались искры.
— Топят баню. Моются после трех лет. Я тоже тут отмывался. - Шмуклик нехорошо закашлялся.
— У вас воспаление легких, - сказал Гришин, прислушиваясь.
— Да, двусторонняя пневмония. Но процесс протекаетвяло. Я еще протяну года два.
— Отбросьте такие мысли, - безразличным, профессионально-врачебным голосом сказал
