Рышард Клысь - «Какаду»

— Что это тебя так развеселило? — спросил я задиристо.

— Ох, негодяи! — сказал он, ласково глядя на своих парней. — Просто закоренелые тупицы! Представляю, как ты себя чувствовал в такой зарешеченной дыре, когда они ломились в дверь.

— Я все время был уверен, что это полиция…

— Oui[8]. Так я и подумал.

Я взглянул на Ворона: мне было интересно, какое впечатление произвели на него мои слова и понял ли этот паренек со светлой рыжеватой шевелюрой и зелеными глазами, к чему мог привести его безрассудный поступок, я искал на его лице подтверждения собственных опасений и беспокойства, но кроме веселых искорок не заметил в его взгляде ничего, что могло бы принести мне хоть некоторое удовлетворение — этот парень вовсе не чувствовал себя виноватым, поэтому, сердито насупив брови, я смотрел на него почти враждебно; но тут Ворон наклонился над столом и спросил:

— Ты видел меня через окно?

— Да.

— И видел, как я разговаривал с полицейским?..

— Видел.

— Проклятие! — выругался он. — Ты, наверно, принял меня за шпика?

— Да.

— А знаешь, я ведь собирался подойти к окну. Мне помешало только присутствие полицейского…

— Тебе повезло, дурень! — взорвался я. — Ты, наверно, и в самом деле решил, что я приехал сюда только затем, чтобы продырявить твою башку?!

Товарищи Монтера посмотрели друг на друга и громко расхохотались. Ворон наклонился над столом еще ниже, а потом с озабоченным выражением протянул мне руку.

— Дай лапу, Хмурый, — сказал он серьезно. — И, ради бога, не сердись на меня. Я чувствую себя сейчас круглым идиотом. Надо быть осторожнее…

— Ладно. Забудем об этом. К счастью, все обошлось благополучно.

Я пожал руку Ворона, взял у него сигарету, Монтер пододвинул мне стул и жестом пригласил сесть. Настроение в комнате сразу изменилось, я увидел вокруг улыбающиеся и дружеские лица, мы уже свыклись друг с другом, смех разрядил возникшее было напряжение — однако меня все еще колотила нервная дрожь, а быть может, это был озноб, и мне пришлось крепко стиснуть зубы; я сел возле Монтера, напротив двери, и спросил:

— С грузом все в порядке?

— Да, — ответил Монтер. — Когда уходит поезд?

— Через полчаса.

— Успеем?

— Конечно. Успеем и поесть, и выпить по рюмке. Надо согреться. Мы совсем закоченели.

Я молча кивнул головой. В комнату с громадным подносом, уставленным тарелками, вошел хозяин «Какаду», на тарелках дымились внушительные порции жареной колбасы, на столе появился еще хлеб, соленые огурцы и бутылка водки. Хозяин молча наполнил рюмки и тотчас удалился.

— Я не буду пить.

— Ты что, записался в трезвенники? — спросил Монтер.

— Нет. Просто осторожность, — объяснил я. — Осторожность или предусмотрительность, как хотите. Мне надо ехать. Никогда не знаешь, что может случиться в дороге. И хотелось бы, чтоб голова была ясная. Это ты в состоянии понять?

— Все еще задираешься?

— А ты считаешь, что я не имею права отказаться от водки?

— Ах, mоn ami[9]! — ответил он. — Ты всегда прав.

Он повернулся к товарищам и поднял рюмку.

— Ваше здоровье, ребята! Salud!

— Будь здоров.

Голодные и озябшие парни с удовольствием выпили и жадно набросились на еду. Мне не хотелось есть, я закурил новую сигарету и, с нетерпением ожидая, когда ребята кончат ужин, смотрел на них, на Монтера и поразился тому, как он изменился. Когда мы начинали нашу деятельность, он казался совсем молодым человеком, а сейчас ему можно было дать по меньшей мере лет сорок. Тогда это был красивый, стройный юноша, а теперь — пожилой человек с седыми висками. Боже мой, и не удивительно, такая работа могла хоть кого извести, ведь все это время мы жили в постоянной тревоге, нервы были напряжены до предела. Даже ночью мы должны были быть готовы к любым неожиданностям, даже сон не давал полного покоя. Сколько же лет миновало с нашей первой встречи с Монтером? Пять, девять, пятнадцать — нет, всего лишь три года; три осени, три лета, три зимы, а мне казалось, что прошла вечность.

Я сидел на стуле, лицом к двери, смотрел на Монтера и его друзей, нам пора было уходить из «Какаду», время набирало иной темп, теперь оно мчалось, словно бешеная собака, с каждой секундой приближая нас к отходу поезда; уже пробило восемнадцать часов, я беспокоился, но старался этого не показывать, нельзя же было лишать их возможности перекусить и передохнуть. Они ели молча, торопливо, не глядя по сторонам, отгороженные друг от друга молчанием, каждый был занят своим делом; я отлично понимал, что означает эта полная грозной сосредоточенности тишина — они тоже ощущали натиск времени, неумолимо толкавшего нас в этот вечер навстречу событиям, которые трудно было даже предвидеть, впрочем, их задача показалась мне сейчас по-детски легкой: они должны были проводить меня к поезду, только к поезду, а там, в течение трех долгих часов езды и трех долгих стоянок я был предоставлен самому себе. В конце пути меня должны были встретить люди и получить багаж — так замыкался круг неотложных дел этого дня, который все еще длился и должен был длиться до полуночи.

Итак, я сидел неподвижно на стуле, лицом к двери, прислушивался к доносившимся из коридора голосам и смотрел на Монтера и его людей.

Впервые я встретил Монтера три года назад, и встреча эта так же, как и сегодня, в сочельник вечером, не была случайной, она была тщательно подготовлена, хотя все делалось помимо нас. Мы встречались вот уже года три, но ничего до сих пор не знали друг о друге — ни он обо мне, ни я о нем, — не знали даже, как кого зовут, и несмотря на то, что вместе участвовали во многих опасных и трудных делах, оставались чужими. Для меня Монтер был лишь Монтером, тридцатилетним худощавым человеком с продолговатым лицом и очень красивыми глазами, в которых, кроме холодной сосредоточенности, ничего нельзя было прочесть; его биография для меня не существовала, я знал лишь один ее раздел, относящийся к совместной нашей деятельности, но этого было мало, слишком мало, чтобы по-настоящему составить представление о человеке; не ведая о том, каким он был в действительности, я не мог его ни любить, ни не любить, мне неизвестны были его взгляды, я понятия не имел о том, что он думает, и поэтому он был для меня таким же чужим, как, наверно, и я для него. Для него я был просто Хмурый, мужчина неопределенного возраста — а мне исполнилось всего двадцать четыре года, — без имени и фамилии, встречались мы довольно редко, это были короткие, поспешные встречи, опасность, навстречу которой мы шли, сближала нас ненадолго, только на время совместной операции. Еще меньше я знал о его людях, которых он привел с собой в малый зал «Какаду», их я вообще видел впервые, Монтер всякий раз приводил с собой новых ребят, и я имел все основания предположить, что прежних уже нет в живых. Подумать только, что я должен был полностью положиться на этих незнакомых людей, вверить им свою судьбу, свою жизнь, а эти молодые парни принимали участие в делах, о которых я не рассказал бы даже самому близкому другу, если бы он у меня был, но тем не менее я им верил, — это было даже забавно, я сидел в малом зале «Какаду» и ждал, когда они наконец будут готовы двинуться вместе со мной в путь и позаботятся о моей безопасности, пока я не окажусь в купе поезда, — да, это было забавно, но если бы в тот зимний вечер я вдруг оказался в ловушке, эти ребята должны были отвлечь внимание полиции на себя, стать под обстрел противника, и все ради меня, ради человека, о котором они ничего не знали.

III

Наконец произошло то, чего я ждал вот уже несколько часов: я прибыл на вокзал и, чтобы получше оценить обстановку, задержался на несколько минут в главном зале. Со всех сторон меня окружала шумная толпа пассажиров, ожидавших прибытия поездов. Где-то неподалеку кружил Монтер со своими людьми, он рыскал, высматривая полицию, а я протиснулся к газетному киоску и, поставив на пол тяжелый кожаный чемодан, потребовал «Berliner Zeitung», два иллюстрированных журнала — «Die Wehrmacht» и «Flügel» — и стал пододвигаться поближе к выходу на перрон; у самого выхода я остановился, бросил взгляд в сторону зала, где находился станционный буфет, над дверью которого красовались яркие афиши, рекламирующие новейшие фильмы, и стал читать объявления: кинотеатр «Риальто» — «„Любовь шейха“, потрясающая драма о любви и смерти, два часа незабываемых переживаний в пустыне Сахара, фильм немецко-испанского производства»; кинотеатр «Кассино» — «Ганс Мозер и Тео Линген в полном юмора фильме „Семь лет счастья“, вы снова увидите незабываемую пару комиков в их самых лучших ролях»… Тут я перевел взгляд с афиши на ведущую к буфету дверь и увидел Монтера, он стоял в проходе и оглядывался, наконец заметив меня, поспешно бросился навстречу.