Петр Андреев - Военные воспоминания

Вернувшись на лесную дорогу, мы решили идти до деревни Городец, предполагая что лошади убежали в Городецкие овсы. Прошли до деревни. Свернули с дороги. Вышли к болоту, и пошли в обратном направлении. Только теперь не по дороге, а вдоль болота. Лошадей нигде не было. Усталость и холод прижимали к земле. Только страх перед лесной неизвестностью заставлял двигаться.

Перешли через болото и вышли на уже обследованную ранее поляну. Решили отдохнуть, так как дальше идти были уже не в состоянии. Надо раскладывать костер. Но страшно идти в лес за дровами. Отправились вдвоем - не так страшно. Спички нам давали по пять штук каждому. Костерок загорелся. Ночь, и так темная, при свете костра накрыла непрозрачным колпаком, и у костра сон быстро сморил нас. Не заметили, как уснули, пока не разбудил сильный предутренний холод. Одежонка наша отсырела в ночном тумане. Как говорится «зуб на зуб не попадал». Чуть занимался рассвет. Уже был виден низко опустившийся над болотом туман. Но что это? На болоте, совсем недалеко от нас, кто-то сильно всхрапнул. Сердце сжалось. Медведь. Через мгновение мы услышали шлепанье и слабое ржание жеребенка и ответ матери. Откуда взялись силы? Мы не разбирая дороги, через пни и кочки бросились в туман и на окраине болота нашли спокойно пасущихся лошадей. Радости не было границ, хотя на своих лошадей мы были сильно злы. Договорились дома о случившемся не рассказывать. К моему счастью, лужа с большим слоем грязи спасла меня от ушибов, а может быть и большего несчастья.

Осень 1941 года. Разведка.

Но что- то случилось? От набежавших мыслей отвлек Киселев.

- Товарищ сержант, немцы уже обедать собираются, а мы еще не завтракали. Если учесть, что и ужинать не придется, то пообедать бы надо.

- Да, теперь бы по сотне - две пельменей на брата - прошептал Саранин.

- О, вы, ребята не голодны, если думаете о пельменях. Я бы сейчас с удовольствием отодрал корку домашнего каравая - сказал я, а у самого сильно заныло под ложечкой. И рассказал, на каких деликатесах росли деревенские дети на Смоленщине.

Хозяйство моего отца, Харитона Карповича Андреева, было не последнее в деревне. Семья была не большая. Отец, мать, да нас трое детей - старший Сережа, младший Вася и я. Малыши, но все работали. По силам и уму и работа распределялась. Детям на игры время не отводилось. С четырех лет каждый был при деле. Были у нас лошадь, корова и пять овец. Выкармливали поросенка. Одно время отец даже был определен в подкулачники. Это значит, что и в кулаки не вышел, и от бедняков оторвался. (рис.)

Отец и мать очень много работали. На отдых и сон оставалось 4-6 часов в сутки. Не знаю, то ли они, в самом деле, хотели разбогатеть, то ли нас хотели накормить досыта, но работали, напрягая все силы. Даже в воскресенье и престольные праздники, что в то время считалось за великий грех. А жили голодно.

Об одежде и говорить нечего. Если были самотканые штаны и рубаха без заплат, да еще и окрашенная крушиновой или ольховой корой, считалось за благо. Другие и этого не имели. Обувались в лапти. Суконные, из самотканого сукна, портянки считались роскошью. Лапти каждый плел себе сам. Дети этому ремеслу обучались уже в 6-7 лет.

Основным продуктом питания была картошка. Ее варили всегда нечищеную. Поставит мать чугун с картошкой на стол. Перед каждым на стол насыпалась щепотка соли, выдавался кусок хлеба и тут уж не зевай. На обед подавался картофельный суп - это блюдо называлось картошкой и подавалось на второе, а на первое - щи, называлось оно капустой. Сборная «капуста» для щей квасилась осенью, правда была она без основного продукта - капусты. Входили туда свекла, редька, брюква и репа. И «картошка» и «капуста» заправлялись свиным шпиком. В большой горшок, а еда готовилась на весь день, опускался кусок шпика граммов примерно сто. Когда суп был готов, мать вынимала шпик на тарелку, растирала его ложкой и опускала в горшок. Но это случалось не всегда. Два дня в неделю - среда и пятница - были постными. А в году еще было три поста. Перед рождеством шесть недель, перед пасхой семь-восемь недель и перед Петровым днем - две недели. В постные дни даже молоко не разрешалось есть. Суп и щи ели с постным маслом. На большую семейную миску варева полагалась одна столовая ложка льняного масла. На поверхности супа плавали масляные «пятаки». Но какой был запах! Для запаха масло жарили на сковородке с луком.

Хлеб мать пекла из картошки, добавляя немного муки, а мука мололась изо ржи, ячменя или овса с добавкой сушеных картофельный очисток и льняной мякины. Весной в хлеб добавлялась лебеда, головки клевера и стручки хвоща. Сейчас не всякий сможет представить, что это был за хлеб. Похож он был на оконную замазку, только фракции покрупнее. А корка при выпечке трескалась и отделялась от мякоти. Вот, за эту корку, которая была нашим лакомством, нам часто попадало. Стоило матери отвернуться, как мы сдирали с буханки корку и на печь. И даже такой хлеб нам выдавали по порциям.

В деревне ходил анекдот. В избу крестьянки зашел уполномоченный райисполкома и похвалил хозяйку - «Правильно, хозяйка, делаешь, что под печи глиной смазываешь». - «Да нет, товарищ начальник, это я хлеб из печи вынимаю».

У нас, детей, постоянно было желание заболеть. Больного кормили отдельно. Давалось сырое или вареное яйцо или кусок хлеба с маслом.

А с каким нетерпением ждали престольных праздников! В праздничные дни на стол подавалось свиное сало, масло, хлеб с меньшим количеством примесей, а на Пасху, Троицу и Петров день варили каждому по два-три яйца!

Правда, весной и летом было полегче. Добавлялся подножный корм. Ели все. Стручки хвоща, сурепку, корни осоки, щавель, заячью капусту, ягоды зеленые и зрелые, плоды дикой яблони, ягоды крушины, скоблили и ели камбий деревьев - осины и ольхи. Ели и колоски ржи. И многое другое. А уже к середине лета поспевал горох и овощи…

Осень 1941 года. Разведка.

Вот и вспомнилась мне корка деревенского хлеба, даже запахом капустных листьев, на которых хлеб сажали в печь, потянуло.

- Вот что, Сережа, - сказал я Киселеву - ты иди в лес, вдоль реки, насобирай стеблей осоки, а может быть, найдешь заячьей капусты или еще что-нибудь съедобное, а Саранин принесет воды. Только будьте осторожны.

Киселев и Саранин покинули наш наблюдательный пункт. Не прошло и пяти минут после их ухода, как в лагере врага началось движение. Солдаты по одному и группами выходили на дорогу и вглядывались вдаль. Неожиданно двое перешли по мосту и стали осторожно продвигаться по берегу. Я замер. Неужели они заметили Саранина? Если так, то вся операция может сорваться! Что предпринять? Я, конечно, мог бы без труда их уничтожить. В то время у меня была автоматическая винтовка СВТ. Мне нравилась ее скорострельность и точность боя. Она позволяла прицельно стрелять через 1-2 секунды. А стрелял я хорошо. На лету убивал ворону. Открой я стрельбу, один, без сомнения, был бы убит с первого выстрела, и второй немец не успел бы опомниться, как я бы выстрелил снова. Но это привлечет внимание не только охраны моста, но и немцев в проходящих по дороге колоннах. Кроме того охрана, надо полагать, имеет связь с каким-то гарнизоном. Пройдя метров 100, гитлеровцы остановились, что-то долго рассматривали в прибрежных зарослях лозняка, затем прошли еще немного, почти вышли на линию наблюдения и повернули назад. Стук сердца стал утихать.

Вслед за легким шорохом показалась голова Саранина. В руке фляга с водой. На поясе еще две. Отдышавшись, сказал, что у него душа была в пятках. Пройдя метров двести, он только свернул к реке, как увидел движущихся в его сторону немцев. Сердце замерло. Заметили. Лег за дерево. Патрон в патроннике. Решил стрелять, если будут приближаться, но все кончилось благополучно.

Вернулся Киселев, принес полную противогазную сумку съедобной травы. Пообедали. Но голод не стихал.

По шоссе время от времени двигались немецкие части. Наши подопечные, тоже пообедав, успокоились. Отдыхали. Мы уже освоились с обстановкой и чувствовали себя спокойно. Приближался вечер. Вернулись связные и с ними командир взвода, который рассказал, что пушку уже подкатывают, что наша задача - после выстрела пушки не дать возможности уйти живым ни одному немцу из охраны, если такие будут. Мне, наконец, разрешили уснуть.

Кажется, веки еще не сомкнулись, как меня уже разбудили. Приказано - всей командой выдвинуться вперед, к самому берегу реки. Дальность до цели должна быть минимальной.

Смеркалось и заметно стемнело. Движения по дороге не было. Мы залегли у самого обрыва берега. В это время резануло уши. Выстрел и разрыв слились воедино. На месте полуземлянки немецкой охраны взметнулся черный столб земли вперемешку с бревнами и досками.