Владимир Дубровский - На фарватерах Севастополя
— На первый раз я думаю послать на катере Леута и механика Капкина, — сказал Фадеев. — Мало ли что может случиться с катером.
Капитан–лейтенант Леут был командиром дивизиона тральщиков, он отлично знал минное дело, был мужественным и решительным человеком, к тому же пользовался у Фадеева неограниченным доверием. Он был как бы правой рукой у командира ОВР и фактически с началом войны командовал обоими дивизионами тральщиков, то есть бригадой кораблей.
В это время в готовности находился катер–охотник № 0112 старшего лейтенанта Е. А. Коргуна, его и решили послать. На нем шел и командир 2‑го дивизиона катеров. Эти мужественные офицеры во главе с Леутом были первыми, кто вышел опробовать новый метод уничтожения мин глубинными бомбами. Но результатов в тот день они не добились.
На завтра был назначен другой катер № 011, где командиром звена был лейтенант Глухов. Катер тщательно готовился к выходу на бомбометание. После обеда здесь появился высокий и худой флагманский инженер–механик Самарин. Согнувшись, он с трудом втиснул свое длиннее туловище в моторный отсек. Тотчас сыграли аварийную тревогу: «Пробоина в кормовом и течь в моторном отсеках». Натренированная команда работала лихо и с «аварией» быстро справилась.
Инженера сменил флагманский минер Щепаченко: была проверена работа расчетов при бомбометании, дополнительно приняты глубинные бомбы.
Перед вечером на катер пришел комиссар дивизиона полковой комиссар Моисеев.
Каждый из молодых моряков в детство слышал, а позже и сам читал о легендарных матросах, охранявших в Смольном великого Ленина, о балтийских моряках, штурмовавших Зимний дворец, сражавшихся на фронтах гражданской войны. Каждый мечтал встретить такого человека.
Именно таким и был Петр Георгиевич Моисеев, старый коммунист Балтийского флота, начинавший службу еще в царское время и навсегда связавший свою жизнь с флотом. Прошлое старого до костей просоленного матроса, участвовавшего в подавлении мятежа на форту Красная Горка, создавало вокруг Моисеева романтический ореол.
На катере Моисеев побеседовал с коммунистами, а затем собрал всех матросов в носовом кубрике, рассказал им последнюю сводку.
— Враг продолжает наступать на сухопутном фронте, бросает в бой все новые силы, — говорил Моисеев. — Он поднял свою авиацию против Черноморского флота. Вы сами знаете, что фашистские самолеты каждый день налетают на Севастополь. Они набросали магнитных мин, чтобы помешать плавать кораблям Черноморского флота. Вашему катеру, как одному из лучших в соединении, приказано выйти на фарватер и уничтожить магнитные мины. Задача, как видите, новая, трудная и рискованная. Но я знаю, у вас на корабле нет трусов и паникеров. Вы должны помнить, что боец, презирающий смерть, всегда побеждает! Ни при каких обстоятельствах не теряйтесь и не падайте духом, и вы победите!
Моисеев поглядывал на открытый люк кубрика, возле которого столпились матросы с рядом стоящих катеров. Они пришли послушать комиссара, каждому хотелось узнать о тем, что происходит на фронте. Всем им нужно было живое ободряющее слово этого пожилого спокойного человека. К тому же у некоторых моряков, воспитанных на том, что война будет быстротечной, что мы разгромим противника на его же территории и так же энергично и решительно, как это было на Хасане и Халхин — Голе, — наши неудачи на сухопутном фронте вызывали недоумение.
«Надо сегодня же побывать на других катерах», — подумал Моисеев, заметив, как жадно слушают его и те, кто находился на верхней палубе.
Закончив беседу, Моисеев вместе с Глуховым поднялись из кубрика наверх.
Над зеленым морем и спокойной бухтой стояла тишина. Белые облака, как дозорные корабли, медленно плыли над городом, плескалась и журчала у борта светлая вода, и порывистый ветер, врываясь в широкое горло бухты, приносил с моря освежающую прохладу.
На верхней палубе матросы окружили комиссара, и один из них, худощавый и быстрый, с нарукавным знаком рулевого на фланелевке, спросил:
— Разрешите обратиться, товарищ комиссар!
— Да, — сказал Моисеев.
— А вы к нам придете на катер, товарищ комиссар? А то нашего начальства сейчас нет в Севастополе, и к нам давно никто не заглядывал.
— А ты с какого корабля? Что–то я тебя не помню, — спросил Моисеев, внимательно приглядываясь к матросу.
— С бывшего пограничного катера лейтенанта Салагина, доложил тот, — старший матрос Иван Голубец. — По тому, как он говорил, видно было, что матрос он старослужащий и человек бывалый. — Война для нас какая–то странная, товарищ комиссар, — добавил Голубец. — Кто воюет, а мы еще и живого фашиста не видели.
— Ну, это еще успеется, — улыбаясь, ответил комиссар. — Вот завтра катер Глухова мины будет подрывать — разве это не война? Да еще какая! — уже сурово сказал он. — Передай лейтенанту Салагину, что я буду у вас.
Меньше всех, казалось, беспокоился в этот день сам Глухов; он не любил высказывать вслух свои сокровенные Думы.
Уже зашло солнце и стало темнеть, когда на катер поднялся Дзевялтовский. Он прошел прямо в каюту Глухова, и они, не зажигая света, долго вполголоса разговаривали. Облака табачного дыма застревали в приоткрытых дверях каюты, вентилятор не успевал выталкивать его наружу.
Стояла душная июльская ночь. Такая, какой она бывает только на юге, у нагретого щедрым солнцем моря. И береговые предметы, и каменные постройки у мола, и сами корабли, накалившиеся за день, отдавали тепло, увеличивая духоту. Хотелось снять тельняшку и растянуться на еще теплой деревянной палубе, а еще лучше окунуться перед сном в черную и прохладную воду.
Казалось, Глухов и Дзевялтовский совсем не думали о предстоящем завтра выходе в море. Они говорили о годах своей комсомольской юности.
Глухов вспомнил бревенчатый дом над быстрой Шексной, где прошло его детство. Он рано лишился отца, который не вернулся с германского фронта. Когда принести из волостного правления похоронную бумагу, Дмитрию пришлось бросить школу: матери трудно было прокормить четырех ребят.
Работал он на маслобойном заводе. Раз в неделю возил на подводе масло и сдавал на пароход, откуда его по Шексне отправляли в город. Тогда Дмитрий впервые поднялся на корабль. Железная палуба вздрагивала под ногами, внизу, тяжело дыша, работала машина, проходили матросы, здоровенные парни в тельняшках. И Глухов упросил однажды механика парохода взять его учеником машиниста. Мечтал он уже тогда, работая в угарном чаду у машины, о большом плавании, об океанских кораблях. Так стал водником.
Шестнадцати лет Дмитрий вступил в комсомол. Занимался в кружке текущей политики, пристрастился к чтению. И столько открыл для себя неожиданного и нового! Из всего прочитанного больше всего полюбилась ему книга «Овод», и сейчас хранит ее у себя в каюте, в письменном столе.
Года через два послали смышленого паренька в областную совпартшколу. Учился Глухов хорошо и снова собирался по окончании школы вернуться на водный транспорт. Но совсем неожиданно ЦК ВЛКСМ направил его на комсомольскую работу в Узбекистан. Пришлось ехать в знойную Азию.
Два года пробыл Глухов в Узбекистане. Стал привыкать, работа с молодежью увлекала его, но в 1928 году призвали на военную службу. Глухов рассказал председателю комиссии, что хотя призывается из Узбекистана, но сам он природный водник и просит направить его служить на флот.
Так кончилась комсомольская юность Глухова. Он стал военным моряком, полюбил эту профессию и остался ей верен на всю жизнь.
…Возможно, Глухов с Дзевялтовским так и просидели бы, разговаривая, до рассвета, да в полночь начался воздушный налет. Ивану Ивановичу пришлось бежать в штаб. На кораблях объявили тревогу, но огонь не открывали, хотя прожекторы уже нащупали вражеские самолеты. Теперь и на катерах–охотниках умели определить, куда идет самолет, на какой корабль пикирует, и рассчитать, достанет ли до него катерная артиллерия.
Ранним утром на катере Глухова появился штурман Дзевялтовский. Мерно зарокотали моторы, выбрасывая черную копоть, и катер–охотник отошел от пирса, набирая скорость. Штурман шел с Глуховым, чтобы точно провести катер над минами.
Вышли на внешний рейд. Небо было чистое, розовое, море спокойное. Все выглядело обычно, ничто не говорило о той серьезной опасности, которой подвергались люди, о том риске, на который шел маленький корабль. В Севастопольской бухте теснились большие корабли. Казалось, они только и ждали сигнала «Фарватер чист», чтобы выйти в открытое море.
Глухов любил людей, с которыми шел сейчас на опасное дело, и был уверен в них. Но он знал, что неизвестность настораживает и волнует их, да и сам впервые выполнял такое необычное задание. Стоя на ходовом мостике, Глухов чувствовал, что на него внимательно смотрят матросы. Они слышат, как он спокойным голосом подает команду рулевому, они видят, как он плавно переводит ручки машинного телеграфа.
