Андрей Ефремов - Кавказ в воде
Также в корне изменилась и разговорная речь: словарный запас стал богаче, заковыристей, как-то бюрократически цветастее. Фразы обрели форму лозунгов, каждое слово имеет некую подоплеку. Если нечего сказать, то и молчал как-то многозначительно. И откуда что берётся? Картину портит и то, что человек имеет только власть, а вот авторитета, или на худой конец уважения коллектива — никакого.
Следует отметить, что должность даётся человеку только на срок командировки, по возвращении домой он остается в той же должности, в которой пребывал до того. То есть никаких привилегий по месту основной службы это не даёт, но память у ребят долгая, крепкая. Некоторые этого не понимают.
Но и Топорков — не есть главное в представленном опусе, просто будем данный факт иметь в виду. Тем более что мыльные пузыри, как показывает практика, имеют свойство рано или поздно шумно лопаться. Так оно собственно и случилось, поэтому, думаю, дальше раскрывать образ Топоркова не стоит, пусть сам по себе существует — для связки глав.
* * *— Да, братцы, во всякой заднице, таки, бывал, но чтобы в такой… — Роман Григорьевич среди ночи проснулся в насквозь прогнившей десятиместной солдатской палатке сапёров, куда его поселили гостеприимные командиры войсковой группировки вместе с Владиславом Сылларовым, тоже бойцом отряда, — мужики, да что вы так печку то раскочегарили? Ну, невозможно ведь, моченьки нету терпеть!
Во тьме, врытой в землю палатки, тут же раздался разгневанный голос кого-то из «дедушек»:
— Эй, на фишке!
На общих, сколоченных из необструганных досок, нарах, возникло шевеление проснувшихся, с «улицы» донёсся чёткий отзыв постового-дневального:
— Ийя!
— Мы тут потеем, а ты там, понимаешь, прохлаждаешься!?
— Никак нет, товарищ сержант! — голос бодрый, но в то же время недоумённо-обиженный.
— Ну, п`ям, как в бане, ёпти… — это Влад зашевелился, закурил.
— Дверь приоткрой, пусть проветрится, — сержант тоже закурил, — и прекращай так топить, людям же жарко, твою маму! — дело в том, что в обязанности постового входит также и подкормка буржуйки дровишками, — если у кого есть желание поворчать со своей задницей, давайте на улицу шуруйте!
— Серёга, — тормозит сержанта Роман, — не ругайся…
— Нехрен расслабляться!
Послышался хруст снега под сапогами солдата, палатку разрезал клин звёздного неба — это дневальный откинул в сторону полог палатки:
— Так пойдёт? — посвежело.
— Фу-у, благода-ать, — облегчённо вздохнул Рома, — спасибо, Костя!
— Да чего уж там, Григорьич. — ответил постовой.
— Минуты через две прикроешь! — лениво бросил Сергей, — поал?
— Ийесть, товарищ сержант!
У тех, кто проснулся сон сразу не идёт, некоторое время нужно и лясы поточить:
— И что вы так топите?
— Жар костей не ломит!
— Надо же оптимальную тэмпературу поддерживать, тыкскызыть, приемлемую.
— Ну, п`ям как в па`илке, ёпти, — повторил Владик, — ни поспать, ни отдохнуть по-человечьи.
— В итоге нервы расшатываются, — вставил Рома, — психика, таки, страдает.
Из сумрака вылетают не раз битые фразы:
— А что, за ночь пропотел, утречком полотенчишком обтёрся, и — чистенький!
— Тоже вегно, ёпти.
У артиллеристов долбанула самоходка. Слышно как крупнокалиберный снаряд со специфическим звуком штопором буравит небеса, и через минуту-другую эхо доносит с гор долгое эхо разрыва.
— Это называется точечный удар, — произносит кто-то во тьме, — минут через десять ещё будет.
— Ладно, мужики, давайте спать.
— Только сон приблизит нас к увольнению в запас…
Рано утром, утершись ветхими полотенцами и придав с помощью артиллерийской ветоши донельзя стоптанной обуви подобие чистоты, личный состав группировки вышел на построение. В это время демократичные менты с молодыми армейскими «дедушками» только-только начинают просыпаться, потягиваться, наиболее смелые, в смысле — не боящиеся холода, идут на узкую: в два прыжка перепрыгнуть можно, но очень бурную горную речку сполоснуть кончики пальцев в ледяной воде.
Рома между делом мужественно стирает в речке с обледеневшими бережками свои трусы с тельняшкой и, изрядно посвежевший, вывешивает на палаточных растяжках для просушки.
— До завтра высохнут, — дышит в застывшие ладони Роман. На лице его светится полное удовлетворение от проделанной полезной работы.
В самой палатке тоже происходит шевеление — уборка-приборка-печка-чайник.
— Оп`с! — К Владу подошёл тот самый сержант Сергей, кончиками чистых пальцев снял с лацкана его куртки нечто микроскопическое, — Бэтр!
— Что за «бэтыг»? — Недоумевает Владик.
— Вошь.
— Да ну нах`ен! — Влад не желает верить живому факту.
— Смотри.
— А почему «бэтыг», Сегёга? — Спрашивает Влад, разглядев на ладони у срочника микроскопическую животину, и убеждается что это не шутка, — в`оде не было у меня никогда.
— Это, Владик, вошь шовная обыкновенная, — со знанием дела объясняет, вероятно съевший в этом деле уже не одну собаку, сержант, — восемь ножек у неё как у БТРа и живёт во швах одежды.
Кстати, собаки в отряде были, аж две злющие штуки. Бойцы их привезли из Дагестана. Через неделю кавказские овчарки пропали без вести и без шума, поиски опытных оперативников ни к чему не привели. Ни следа! Особо проявляли старание в поисках разведчики из ДШР. В итоге все знакомые солдаты дружно сошлись во мнении, что здесь явно просматривается пресловутый чеченский след. В отряде закипели страсти, появился лишний повод для мести.
— Ух ты-ы, — восхищается Влад, — вошь!
Кто-то из солдатиков заносит в палатку котелки с ещё тёпленькой, водянистой, но весьма, надо признать, питательной и полезной гречневой кашей:
— Кушать подано! — поставив посуду прямо на нары и вытерев руки об куртку, воин проявляет живейший интерес, — что, господа, вошь нашли? — При этом особо чистоплотные и те, кто только что проснулся, начинают аккуратно сворачивать свои постельные принадлежности: замусоленные спальные мешки и плащ-палатки, подальше, к изголовью. Матрасы… матрасов с простынями нет и не было, — в печку бросьте насекомое, нах, так оно размножаться не сможет.
— Ох, и вредная же эта тварь…
— Кто мою ложку слямзил!?
— …В местных условиях плодится в неимоверных количествах.
— Потрясающе!
— Чайник готов?
— Все жизненные соки у нормального человека выпивает.
— Обалдеть!
— Хлеба нарежь, нах.
— А где мясо?
Рома, кажется, всё-таки не выспался, потому как, судя по интонациям, весьма раздражён:
— Повторяю таки вопрос: кто слямзил мою ложку!? — брезгливый, однако, человек этот Рома: никак чужой ложкой лопать не может. Оно и понятно: мытьё ложек чаще всего сводится к тщательному облизыванию.
Но Ромины мелкобуржуазные вопросы никого не волнуют:
— А мясо — в чеченском Смольном[5], нах.
— Ну ладно, — бурчит Рома, накидывая на себя куртку, — схожу, тушенку принесу.
Эту фразу, которую Рома произнес весьма тихо, все почему-то расслышали чётко:
— Тги банки!
— Ну нах, больше тащи!..
Пустая гречневая каша хоть и необычайно полезна, но насытиться ею — ну никакой возможности, а каждый день, да через день этот деликатес попросту вызывает отвращение и стойкую неприязнь, многие бойцы её просто выкидывали. Страшно представить — а если бы каждый день чёрной икрой кормили?
Кстати, эта мысль совершенно недалека от истины, рассказывали: в одной из центральных группировок на складах находилось неимоверное количество консервов «язык говяжий», так со временем на этот вкуснейший деликатес никто спокойно и без содрогания смотреть не мог, не то, что кушать. А многие отряды снабжали так называемой «красной рыбой» — «килька в томатном соусе», по возвращении домой бойцы устраивали натуральные, довольно шумные скандалы своим жёнам, неосторожно купившим эту «рыбу» на ужин.
Удивительно, но если солдатам срочной службы в малых количествах попадались подобные славные продукты, никто от них нос не воротил: неприхотливый, однако, народец, крепкий. Правда, странно — со временем, все без исключения, неважно что откушивавшие бойцы, начинали страдать различными заболеваниями желудка, печени, поджелудочной железы.
— О, Рома, привет! — свидетельствует свое почтение всегда улыбчивый Ваня Буцак стоящий на сутках у отрядной вещевой палатки, — как жизня?
— Пучком, — отвечает Роман, уже войдя на склад, — тушенку взять надо, жрать таки хоца. Тут у нас ложки в запасе есть?
— Вон в том ящике.
Рома парень запасливый, решил взять две штуки.
— Сколько берёшь? — на складе нарисовался Топорков собственной персоной, тоже набирает. Решил напомнить о лимите, — на рыло по одной банке! А то, смотрю, ни одной сгущёнки не осталось…
