Гусейн Аббасзаде - Той победной весной
На звуки выстрелов в комнату вбежали старшина и еще несколько солдат. Увидев пистолет, в моей руке и фашистского офицера, лежащего на полу, они поразились:
— Кто это, товарищ лейтенант? Как он сюда попал? Что я мог ответить? Откуда я мог знать, каким образом гитлеровец оказался в шифоньере?
Старшина поднял пистолет фашиста, вытащил магазин.
— Пусто! Вам повезло, товарищ лейтенант! — констатировал он.
Да, на этот раз мне действительно повезло — гитлеровец выпустил в меня последнюю пулю.
Когда убитого повернули на спину, чтобы вытащить из-кармана документы, старшина внимательно вгляделся в его лицо и ахнул:
— Товарищ лейтенант, да ведь это же наш старый знакомый! Тот самый, который вчера сбежал!
— Не может быть!
— Точно он! Посмотрите.
Я наклонился, всмотрелся в лицо офицера. Да, старшина не ошибся — это был тот самый капитан. Как он попал в занятый нами дом? Почему спрятался в шифоньер? Хотел там пересидеть до темноты, чтобы перебраться к своим? Или ждал, что мы пойдем дальше на запад, а он сможет найти убежище понадежней? Это осталось для нас загадкой. Ясно было одно — уйти от нас — гитлеровцу все же не удалось.
УЗЕЛОК
Мы заняли небольшую немецкую деревню и стали располагаться в ней. Ко мне подошел сержант Али Сарыджалы, который размещал раненых в уцелевшем доме на окраине.
— Товарищ лейтенант, там, в комнате, старая немка, Совсем слабая. Подняться не может…
— Ну и что? Пусть остается. Ты ребят устроил?
— Нет.
— Почему?
— Не могу, товарищ лейтенант.
— Ничего не понимаю, почему не можешь? Кто тебе мешает?
— Старуха.
— Ты же сам говоришь, что она совсем слабая. Как она ухитряется мешать?
— Старуха хоть и больная, но на язык вполне здорова. Кричит, вопит, никого близко не подпускает.
— Пусть кричит, сколько ей угодно, делайте свое дело.
Сарыджалы помотал головой и начал объяснять:
— Понимаете, товарищ лейтенант, в доме три комнаты — кухня, спальня, столовая. На кухне и в столовой негде повернуться от всякого барахла. Раненых там не разместишь. Свободна только спальня. А там старуха. И никого туда не пускает. Как только подходим к двери — кричит так, будто ее режут.
— Может, она боится вас? Дайте ей понять, что вы ее не тронете.
— Да мы и так успокаивали, уговаривали… Старшина даже по-немецки пытался с ней заговорить… Но она, проклятая, ничего и слышать не хочет.
— Ну и ну! — удивился я. — Что же там за ведьма такая? Пойдем поглядим. — И мы вместе направились к дому старухи.
Легко раненные в утреннем бою, солдаты расположились во дворе и грелись под теплым апрельским солнцем. Мы с Али поднялись по ступенькам на крыльцо. Когда сержант открыл дверь прихожей, откуда-то сверху раздался такой громкий крик, что я вздрогнул.
— Видите, товарищ лейтенант, мы только двери открываем, еще к спальне не подошли, а она уже так орет. Знаете, как она завопит, когда мы войдем… Я остановился, Сарыджалы тоже.
— Кажется, тут у нас ничего не выйдет. Придется искать другое место.
— Потерпи, сержант, рано отступать. Посмотрим, что там за пугало.
Не обращая внимания на крики старухи, я направился к спальне. Услышав шаги, старуха стала кричать еще громче. Голос у нее был резкий, визгливый и неприятно резал слух. Но что она кричала? Даже говоривший немного по-немецки старшина Папков и тот ничего не мог разобрать.
— Не понимаю ее слов, товарищ лейтенант. Ну да что обращать на нее внимание, пусть себе кричит сколько влезет. Может, ей нравится собственный голос.
Я открыл дверь спальни и заглянул в нее. Возле окна рядом с кроватями лежала на ручной тележке старая, дряхлая женщина. Лицо у нее было худое, бледное, все в морщинах, волосы совершенно седые. Она столько кричала, что охрипла.
Не обращая внимания на вопли, я подошел к ней. На вид старухе можно было дать все девяносто. Годы высушили ее до предела, лишили возможности двигаться, превратили в высохший живой комок, приковали к постели. Тележка длиной немногим больше метра, шириной и того меньше стала последним ее пристанищем. Оставшиеся до кончины дни старухе предстояло провести на ней. Мы не знали, кто из потомков старухи жил в этом доме — сын ли, дочь, внуки, — но удивляло, почему, когда они бежали, оставили ее здесь. Хоть и доживала она свои последние дни, она ведь была матерью или бабушкой, и кому известно, сколько детей родила и вырастила…
Рядом с тележкой я увидел тумбочку. На ней лежали три сухарика, стояла банка компота, ^стакан воды. При желании старуха могла дотянуться до них.
Задыхаясь от кашля, старуха как безумная замахала высохшими, костлявыми руками, словно силясь оттолкнуть нас от себя; что-то снова хотела закричать, но уже, видно, не могла, не было сил.
— Вот как бывает, когда не знаешь языка. — Я наклонился, чтобы хоть по глазам понять, что она хочет сказать нам.
Старуха, задыхаясь, хрипя, показала на ноги, закутанные в одеяло, и закрыла глаза. На лице ее было выражение ужаса. «Там что-то есть!» — догадался я и потянулся к одеялу.
Сарыджалы опередил меня:
— Я посмотрю, товарищ лейтенант. Он поднял уголок одеяла, но, кроме подагрических ног старухи, ничего там не увидел.
— Эта ведьма издевается над нами! — не выдержал сержант. — Почему она показывает на ноги и закрывает глаза? Что у нее, ноги болят?
— Если б у нее болели ноги, она не стала бы кричать, увидев, как мы входим, — резонно рассудил я. — Здесь что-то другое.
— Вас ист хир? — попытался снова явить свое знание немецкого Папков.
Старуха сделала знак: мол, посмотрите внутрь тележки, и снова закрыла глаза руками. Али поднял край тюфяка, и мы увидели небольшой узелок. Сержант взял этот узелок, развернул его.
— Да это же бомба, товарищ лейтенант!
— Бомба?..
Али осторожно поднес находку к уху, заволновался.
— Тикает, товарищ лейтенант! Часовой механизм внутри! Наверное, в определенное время грохнет…
— А ну подальше ее отсюда! — распорядился я.
Сарыджалы поспешил с бомбой к выходу; подбежав к речке, которая текла недалеко от дома, что было сил швырнул свою находку в воду. И в тот же момент раздался взрыв. От грохота вздрогнул дом, зазвенели стекла в окнах.
— А ведь старуха-то оказалась хорошим человеком, — вернувшись в дом, улыбнулся сержант. — Не вопи она, не дай нам знать, плохо могло кончиться. — Он вытащил платок и вытер со лба пот.
Увидев Али, старуха дрожащей рукой осенила себя: крестом. Теперь всем нам стало ясно, почему она никого не пускала в дом: она с минуты на минуту ожидала взрыва. Было ясно и то, что бомбу под старуху подложили отступающие гитлеровцы. Они хорошо знали, что в тех местах, которые мы занимаем, мы всегда приходим на помощь беспомощным, калекам, старикам, детям. Для нас и была приготовлена эта бомба…
СРЕДИ ВРАГОВ
— Товарищ лейтенант, куда мы попали? Здесь же кругом немцы!..
— Ерунду говоришь, — успокоил я связиста, который шел за мной.
— Не верите, послушайте.
Я остановился. Мы были в лесу. Связист спрятался за толстым деревом и прошептал мне:
— Идите сюда, а то нас увидят.
Я зашел за ствол соседней сосны и стал слушать. Справа и слева от нас раздавались голоса. Разговаривали — в том уже не было сомнения — по-немецки. Я был поражен: откуда тут взяться немцам?
— Что же теперь делать будем?.. — волновался связист.
Что будем делать? Если б я знал, что делается в таких случаях…
Стояла полночь, и в темноте непросто было что-нибудь различить, не то немцы давно бы обнаружили нас и открыли огонь или попытались взять в плен.
Я не переставал удивляться: как мы попали к немцам?
Откуда они тут взялись? Час назад начальник штаба полка майор Атаманов вызвал меня и, разложив передо мной карту, ткнул пальцем в квадратики населенного пункта: «Вот это село занято сегодня утром. Возьмите с собой связиста и сейчас же идите туда! Пехоте нужна наша поддержка. Будете корректировать огонь…» Я тут же вернулся из штаба в батарею и, оставив вместо себя Сашу Коневского, отправился вместе со связистом в названное майором село. Здесь должен был располагаться наш наблюдательный пункт, откуда мне надлежало передавать по телефону команды своей батарее.
То, что мы оказались в расположении врага, не укладывалось в сознании. Что это значит? Почему начальник штаба послал нас в еще не занятое нашими село? Ошибся? Странная ошибка!
Положение было, прямо скажем, идиотским. Сдвинься мы с места, нас тут же могли обнаружить… А возможно даже, что немцы нас уже видели, но в темноте принимали за своих и потому ничего не предпринимали. А двинься мы назад — это могло вызвать у них подозрение. Ничего не оставалось, как стоять и ждать. Но до каких пор? До рассвета? А что принесет рассвет? Ведь когда рассветет, нас обнаружат наверняка! И что тогда?.. Вступить в бой?.. Что ж, наверное, так и придется сделать!
