Григорий Покровский - Развал
Он поднял бокал и чокнулся первым с Бурцевым, а не с Туровским. И все понеслись со своими бокалами к комдиву и Бурцеву, забыв про Туровского.
— Как же так, — думал Бурцев. — Они меня принимают за командира полка. О, как лжив и льстив человек! Как они могут говорить такое при живом командире. Колесников не виноват, что лежит в госпитале, и здоровье не позволяет ему тут быть на этом застолье. Он назначен на эту должность приказом министра и только приказом министра может быть снят или переведён на другую должность.
Ещё несколько раз поднимали бокалы за звёздочки Туровского. Наконец,
насытившись, сделали перерыв. Мужчины расположились группками и стали курить. Комдив и начпо с жёнами пошли по дорожке, протоптанной вглубь леса.
Зазвенела музыка. Возле палатки закружились пары. Бурцев подошёл к стоящим возле палатки заместителям командира полка. Зампотылу достал пачку сигарет и протянул Бурцеву.
— Закуривай, Василий Петрович.
— Спасибо, я не курю.
— И давно так?
— Почти всю свою сознательную жизнь. Пробовал в Афганистане, когда уж слишком кошки скребли. Но, это было так, баловство. А, чтобы серьёзно, то никогда.
Бурцев каким-то чувством ощутил, как изменилось отношение к нему после тоста комдива. Даже старый зампотылу раньше его называл Вася, а теперь по имени-отчеству. Какое-то чувство недоверия и полоса отчуждённости пролегла между ними. Зампотылу стоял полуоборотом к нему и демонстративно вёл беседу с Туровским.
— Красивая дочь у комдива, — сказал Туровский.
Если ещё будет практичная как мама, тогда тушите свет, — сказал зампотылу.
— А, что мама практичная?
— О, Саша, ещё какая. Я в дивизии с лейтенантов, скоро увольняться буду, так что все тут повидал. На моих глазах многие выросли, в том числе и комдив. Он командиром танковой роты был, вечно грязный ходил.
— Ты, что, Владимир Владимирович, с ним в одном полку служил? — спросил Туровский.
— Да, я был начпродом, а он командир роты. Такой же, как и он, раздолбай, у него и старшина был. Солдат приедет из отпуска — его забудут на довольствие поставить. На совещании настучу командиру полка, он их как коз дерёт. А теперь он меня. Ха. Ха… Ха.
— Вспоминает старое? — вмешался в разговор Бурцев
— Нет, ни разу не вспоминал, — ответил зампотылу, не поворачиваясь лицом к Бурцеву. Она работала в городе в ателье, со штаба армии генеральшам наряды шила. Генералы Толика двигали. У неё, знаешь, сколько знакомых в Москве. Она свою дочку в ВУЗ вмиг устроила и папашу, наверное, скоро генералом сделает.
И тут до Бурцева дошло, к чему этот произнесённый тост и появившееся отчуждение офицеров к нему. «Наверное, офицера, пытавшегося сделать карьеру через сватовство к дочери комдива, не стал бы уважать и я» — подумал Бурцев.
У солдатской кухни, помешивая черпаком, колдовал повар. Запах свежей ухи разносился по всему лесу. Это полковые умельцы ещё на утренней заре сетями наловили щук и окуней, и сейчас полковой повар завершал начатое им дело. Наконец уха была готова и Туровская стала приглашать гостей к столу. Две девушки официантки разносили в тарелках дымящуюся уху. Банкет продолжился. После ухи гостей потянуло на танцы. Нежный и тонкий запах ухи ушёл и вместо него разносился запах поджаривающегося на углях шашлыка. Комдив приложился к бутылке. Начпо увлёкся молоденькой женой начальника клуба полка, и всё время тащил её танцевать. Бурцев пригласил Любу на танец.
— Где вы учитесь? — спросил Бурцев.
— В Москве, в инязе.
— В прекрасном городе учитесь, — сказал он.
«Облака вокруг.
Купола вокруг.
Надо всей Москвой-
Сколько хватит рук».
— Нет, не так, — засмеялась она.
«В дивном городе сем.
В мирном городе сем
Где и мертвой мне
Будет радостно».
— Вы, наверное, москвич?
— Нет, не москвич. Учился в Москве, почти пять лет прожил в первопрестольной. Любите Цветаеву?
— Обожаю, и не только её. Боже, как я люблю стихи Окуджавы. Его песни, это что-то не-земное. «Эта женщина в окне в платье розового цвета».
— Это он о вас писал стихи, — Бурцев улыбнулся.
Люба взглянула на рукав розового платья и застеснялась. Лицо ее покрылось румянцем. Боковым зрением он заметил, что за ними следят две пары глаз: комдивши и жены начпо.
Чтобы сгладить неловкость, Бурцев продолжил:
«Потому, что на земле
Две дороги, та и эта».
Но в это время закончилась кассета в магнитофоне, и он вынужден был отвести Любу к тому месту, где стояли комдивша и Алла.
Елизавета Павловна поняла, что дело сделано и является только помехой, решила уехать домой, а Любу оставить здесь. Но к Любе, как ненужный репей, цеплялся подвыпивший парторг, почему-то оказавшийся без жены.
— Алла, мне кажется, нам пора ехать, а то мой скоро налижется, а твой за молоденькой ухлёстывает, того и гляди, в кусты поведёт. Женщины взяли своих мужей и направились к машинам.
— Василий Петрович, — сказала Алла, — мы на вас Любашу оставляем. Просим доставить в полной сохранности. Шутливо погрозив пальцем, она улыбнулась.
— Привезём, все будет в полном ажуре, — кричал пьяный парторг.
— А мы вас и не спрашиваем, — раздражённо ответила комдивша, — мы оставляем Любочку под ответственность Василия Петровича.
— Не беспокойтесь, я лично привезу домой, — не понимая сути дела, вмешался Туровский. Бурцев всё понял, улыбнулся.
— Не беспокойтесь, всё будет хорошо. Люба уже взрослая, и к тому же такая умница, — сказал Василий.
— Вам понравилась моя девочка? — глаза Елизаветы Павловны загорелись.
— Мы с ней очень хорошо о поэзии поговорили. Она стихи любит.
— Что вы, она в детстве их запоем читала. Я ее, бывало, ругаю, что уроки
не делает. А она как будто делает, а сама спрячет книжки и читает. Воевали мы с нею за это дело. Так, я на вас надеюсь, Василий Петрович? — она положила свою руку на кисть его руки и слегка прижала.
Вечеринка продолжалась допоздна. У Любы было много ухажёров. Подвыпившие молодые политработники один перед другим, забывая про своих жён, увивались возле дочери комдива. Ей было весело и интересно. Она была так тронута столь большим к ней вниманием, что вдруг почувствовала себя королевой бала, где-то там, в том далёком прошлом, девятнадцатом веке, она скользит в длинном платье по паркету и сам Петя Ростов, юный, как и она, её приглашает на танец. Она забыла обо всём: о наставлениях матушки относительно Бурцева, об инструкции опытной интриганки Аллы Филипповны и с какой целью оказалась в этой компании. А Бурцев всё стоял и разговаривал с офицерами. Иногда захмелевшие жёны тянули его на танец. Того контакта, о котором мечтала Елизавета Павловна, не получилось.
По окончанию вечеринки Туровские отвезли Любу домой. Мать с нетерпением ждала её. Когда зазвонил звонок, она кинулась к двери. Захмелевшая Люба почти ввалилась в прихожую.
— Боже, — схватилась за голову мать, — девушке разве прилично так напиваться. Что он подумает?
— Перестань мама, там все пьяненькие были. А где батя?
— Храпит твой батя, нажрался как свинья и храпит. Они у нас ещё добавляли. Славик оттуда бутылку с закуской прихватил.
— Он, что со стола взял? Как он мог?
— Нет, Туровский подхалимничал, пакет в машину положил. Ну что, у тебя с Василием Петровичем дружба завязалась?
— Нет, какая дружба, пару раз танцевали. Он всё с офицерами стоял и разговаривал. Бормоча себе под нос, Люба раздевалась, готовясь лечь под одеяло.
— А ты где была!? — вся раздражённая вскрикнула Елизавета Павловна.
— Ой, мама, так весело было.
— На кой черт тебе эти женатики?
— Ты не права, там и холостые были.
— Я же тебе говорила, не отходи от него ни на шаг.
— Зачем мне нужен этот старик!?
— Какой он старик — всего лет на десять тебя старше. А потом, он не сегодня-завтра командиром полка станет. Отец ему поможет. Или ты хочешь остаться без квартиры, да по гарнизонам потаскаться, как я с твоим отцом.
— Да, немного-то вы и таскались — всё пределах Минской области. Я же помню. Когда в академии батя учился, тогда уезжали, а потом сюда вернулись.
— А ты знаешь, сколько мне труда стоило, чтобы сюда вернуться! — закричала Елизавета Павловна.
— Ма! чего ты так расстроилась, ещё ничего не потеряно. Всё только начинается. А, вообще-то, он душка. — Люба зевнула, натягивая на себя одеяло.
Елизавета Павловна продолжала бормотать об отцовских генах, и что без матери ни отец, ни дочь ничего не способны сделать.
— Мам, дай поспать, — уже себе под нос сказала Люба и засопела.
Прошло несколько недель. Однажды Бурцев был в городе. Проезжая на своей бежевой «шестёрке», он увидел идущую по тротуару Любу. Она была в коротеньком лёгком платьице. Шалун-ветер подхватывал слегка подол, оголяя загорелые ноги почти до самых ягодиц. У Бурцева, давно не державшего в руках женщину что-то затрепетало в груди и защекотало в ноздрях. Он обогнал Любу метров на десять, прижался к тротуару и высунул голову в окно, при этом почти лёг на сидение пассажира.
