Аркадий Первенцев - Над Кубанью Книга третья
— Подожди, мать! — крикнул отец, растроганный прощанием. — Сейчас запряжу коней, добежим до Совета, до вторых проводов. Дай только Мишку сдать Батурину…
Он пошел рядом, держась за седельную луку. Миша видел его широкую, натруженную работой руку, темный вершок шапки и крепкие стариковские плечи, обтянутые сатиновым бешметом.
— Вот что, Михаил, — говорил отец, — приходилось мне служить немало и видеть походы и смерти. Запомни наш боевой казачий наказ. Сам погибай, а товарища выручай. Лезь вперед, хотя бы передних били. Не бойся гибели, как бы ни было тебе трудно, — наверное побьешь. Ежели трудно тебе, то врагу не легче, только ты у него трудного не видишь. Духом никогда не падай, будь смелый, упрямый, помни, что победа сразу не дается, враг тоже бывает стойкий. Шашкою зря не махай, а всегда с толком. Не ожидай, пока тебя рубанут, а старайся рубануть раньше. При защите завсегда лучше всего напасть первому. Понял, сынок?
Миша кивнул. Внимательно слушал он новые для него заповеди войны и запоминал их легче, чем заповеди любви и смирения, которые скучно проповедовал в школе священник-законоучитель.
— Ежели с одного раза не одюжишь, бери врага со второго раза, с третьего, в четвертый лезь. Пока не повалишь. Погибай, но своего добивайся, и знай всегда, что в хорошем бою; нету смены, а только поддержка. Не бойся врага. Даже если он на тебя навалится нежданно-негаданно, днем аль ночью, не забывай одного: бить его можно клинком и огнем. Из двух выбор не трудный, а строй сам построится. Близок враг — в шашки его, подальше — огонь, а потом обязательно в шашки. Знай, Мишка, что нету сильнее в мире оружия, как казачья шашка, бо она никогда не подведет и не даст осечки, и нет у казака лучшего друга, как его боевой конь. Он завсегда тебя выручит и от неволи и от смерти. Сам недоешь, а коня накорми, сам недопей, а его напои, сам недоспи, а коню дай отдых… Ну, вот и доехали, Мишка.
Отец опустил руку. На луке седла остался след его потных пальцев. На улице, возле батуринского двора, были привязаны верховые кони, и вскоре на крыльце появился и сам Павло, готовый к походу, сопровождаемый семьей и однополчанами. Немного подвыпивший Писаренко докладывал Павлу:
— Галагановцы точно идут, попасенцы идут, с Песчаного хутора тоже идут, а с Ганжджи-хутора пристали до акмалинцев, а может, и не пристали…
Батурин перебил сбивчивую речь Писаренко, обратился к Шульгину:
— Как камалинцы?
— Камалинцы чего-сь крутят, Павло Лукич, — сказал Шульгин, хмуря густые рыжеватые брови.
— Крутят? — переспросил Павло. — С чего ж это их закрутило?
— До их с Мечстинской лазутчиков подсылали, от Деникина.
— Гунибовцы?
— Гунибовцы вроде тронули на Армавир. Как бы наперед нас не заскочили.
Павло улыбнулся.
— На войне места всем хватит. А вот насчет камалинцев не дюже ладно… Про лазутчиков потверже узнай. Остаешься почти один, ложки некогда будет выстругивать.
— Опять за ложки, — Шульгин укоризненно покачал головой, — дались они вам, Лукич.
— Павло Лукич, — покачиваясь, сказал Писаренко, томившийся тем, что его оттерли от разговора.
— Ну, чего ты? — нетерпеливо спросил Павло.
— Может, супротив их идти несподручно. Может, заслать переговорщиков, а? Пошлешь меня переговорщиком… Хочешь, я пойду до его переговорщиком?
Павло покусал губы. Его тяжелый и сразу же недружелюбный взгляд остановился на Писаренко.
— Спужался?
— Спужался? — Писаренко округлил глаза. Потом ударил себя в грудь. — Ты же не одного со мной полку. Слухам веришь. Вот увидишь, какой до боя Писаренко лютый…
— Лютой до боя — Шульгин, — сказал Батурин, — а ты?.. Ну, пошли…
Павло заметил Мишу:
— А, Михаил Семенович! Готов уже?
Павло мимоходом пожал ему руку. Огийченко подвел коня, подарок генерала Гурдая, передал повод Павлу.
К Батурину, уже взявшемуся за луку седла, подошел отец.
— Павлушка, — сказал он, тронув сына за локоть, — может, карого конька подседлать? Жалко гнедого.
— Нет, батя, — ласково трепля коня, сказал Павло, — Никита Севастьянович для войны коня назначил. Не могу генералу, да еще родычу, перечить.
— Зубы скалишь, — упрекнул Лука, — перед отцом зубы скалишь; гляди, пеший снова не заявись, да еще с червивым пузом.
Перфиловна пыталась успокоить мужа, но Лука зло цыкнул на нее. Сердито согнал мальчишек с колодезного журавля. Подозвал Карагодина.
— Зря своего отпускаешь, сосед. Дите еще.
— Пущай попробует.
— Шибеник он. — Лука наклонился ближе: — Полковые сундуки огласил! А? Какое ему дело? Кто его за язык тянул? Поверь моему слову, не простят твоему сынку такой шкоды. Уже поговаривают старики.
— Что ты! — Семен отмахнулся. — Такое сказал.
— Да, да. Заберет Барташ весь скарб с собой. Воров в отряд пристроил. Шкурка-то идет. Работник мой, Франц, тоже идет, а? Поверь мне, все до последней скобы растащать. Пущай бы уж лучше в земле сундуки прели.
Зазвонил колокол станичной церкви — сигнал сбора. Павло попрощался с отцом, с матерью и выехал со двора. На улице казаки построились и рысью поскакали к мосту. Миша скакал в общем строю, рядом с Лучкой и Огийченко, которые не смеялись над его юностью, а, точно по обоюдному согласию, приняли его в свою семью. Они скакали к площади, откуда всегда отправлялись боевые казачьи сотни. Миша знал, что там их ожидают станичники, вчера утвердившие поход. Вынесут из Совета старинные знамена и регалии, проиграет оркестр полковой марш, блеснут клинки, и вытянется на Армавирский шлях отряд Павла Батурина. Вот под копытами прогудел мост, промелькнули мимо дымчатые вербы, и знакомая крыша дома Шаховцовых скрылась из глаз. Вспомнил мальчик, как скромно вчера пришла Ивга, вспомнил ее горячий шепот на лавочке, возле их дома. Она что-то сунула ему в суму. Какой-то подарок. Ее сегодня не будет на площади — она предупредила его.
Батурин свернул к Совету. Приветственные крики народа выплеснулись на мальчишку. Все мысли улетели. Он приосанился, и ему казалось, что это им восхищенно любуется народ, что ему кричат приветствия и в честь него неустанно играет оркестр, звучат литавры жилейских полков.
…Двести двадцать тысяч отборного войска оккупантов, растоптав поля Украины, подходили к окраинам молодой Республики. По бывшим чумацким шляхам скакали тяжелые эскадроны, методически и страшно шагала пехота, катились автомобильные и мотоциклетные команды авангарда, снабженные скорострельным оружием. Пылала Украина, павшая жертвою многих предательств. Ту же участь готовили и казачьим областям Дона, Кубани и Терека. Казалось, неумолимо надвигается мрак новой батыевщины и среди русских людей не найдется нового Дмитрия Донского.
Но поднимались на защиту родины свободолюбивые окраины, спешно подходило к весеннему Дону ополчение, и вез казак Павел Батурин в кованом сундуке жилейского полка грамоту в багряном сафьяне. «К оружию, донцы! К оружию, кубанцы! Смерть врагам народа! Гибель предателям!» Так было написано в той грамоте великим Лениным, вождем партии, возглавившей борьбу народа за свободу и независимость…
ГЛАВА V
Походно-эшелонным порядком Батурин довел отряд до станицы Кущевской, где уже находилось главное командование Северо-Кавказской армии. В Кущевке сообщили о прибытии в Ростов посланного Лениным чрезвычайного комиссара юга России Орджоникидзе. Жилейцам фамилия Орджоникидзе не была известна, но Ленина, пославшего его, знали, поэтому и к нему отнеслись с доверием. Батурин же лишний раз убеждался, что начинается борьба очень важная и центральная власть выполняет свои обещания казакам о поддержке. Немного смущали анархисты, в панике отступавшие с Украины. Они разносили лживые слухи о разгроме армий Сиверса, Киквидзе, о гибели колонны Ворошилова. Казаки, привыкшие к дисциплине и серьезному отношению к войне, мрачно наблюдали этих людей.
Сгрузившись на третьем запасном пути, Батурин направился с отрядом в станицу. Колесный обоз он увел с собой, категорически отказавшись сдать его в резерв армии. В станице им пришлось разместиться с большим трудом. На новом фронте были подтянуты войска из Екатеринодара и Тихорецкой.
Плохо было с фуражом. Не желая трогать вьючный запас, Батурин с большим трудом добыл два воза сена и десяток мешков ячменя. Разбив в широких дворах взводные коновязи, казаки задали лошадям сена и выставили дневальных. Батурин решился держаться кучно и осторожно. Запретив отпуска, он приказал сварить кулеш в медных полковых казанах, предусмотрительно захваченных из дому. Поужинав, казаки расположились на ночлег рядами, подстелив толстые походные полости.
Запелн казаки старинные запорожские песни. Невдалеке посвистывали паровозы, поднимались столбы дыма, очевидно от костров, разложенных беженцами вдоль железной дороги. Пока все находилось в томительном и неясном ожидании. С минуты на минуту должен был появиться Барташ, уехавший в штаб армии за распоряжениями.
