Егор Лосев - Багряные скалы
– Представляешь…, – продолжал Минька, – приезжаешь в какую-нибудь дыру, копаешь, копаешь и вдруг: хлоп, находишь древний город.
– Или копаешь, копаешь и ни хрена не находишь. – Настроение у Дмитрия в тот день оставляло желать лучшего.
– Тоже бывает… – философски согласился Минька, разделывая очередной апельсин.
– Что ж с крепостью делать… – тоскливо протянул Дмитрий, – где ж ее искать?
Крепостями мальчишек заразил историк Циммерман, организовавший школьную экскурсию по разным интересным развалинам.
Дмитрий и Минька сговорились отыскать остатки какого-нибудь замка, никому не известного, а потом рассказать о нем на уроке истории.
Друзья облазили все окрестности их родной Кфар Сабы и соседних поселков, заглянули в арабскую Джальджулию, исходили русло и притоки Яркона, но кроме развалин водяной мельницы, и заброшенных английских ДОТов ничего не нашли.
– Может, Бориса попросим? – предложил Минька помощь старшего брата, – он нас подвезет.
Борис занимался доставкой овощей, товар он развозил на собственном ржавом "шевроле".
– Куда?
Минька уныло пожал плечами.
Минут десять друзья молча жевали. Наконец Минька поднял голову.
– Знаешь… а меня есть идея.
– Ну, валяй. – Дмитрий с интересом посмотрел на приятеля.
– Если англичанам так важно было охранять мосты через Яркон, значит и крестоносцы их в свое время как-то охраняли. Замок не ДОТ, его куда попало не воткнешь. Надо искать где-то там, у истоков реки.
– А что, – поддержал Дмитрий, – В случае чего оттуда можно по реке до Яффы сплыть, да и Циммерман рассказывал про Древний караванный путь на Иерусалим где-то в тех местах. Пряности там и все такое…
– Завтра? – подмигнул Минька.
– Завтра! – Дмитрий согласно хлопнул друга по спине, – Если мать разрешит…
Мать разрешила. Даже снабдила бутербродами в дорогу.
Когда Минька свистнул под окном, Дмитрий уже натягивал ботинки.
Они вышли из города и зашагали на юг в сторону Петах-Тиквы. Достигнув Яркона, двинулись вдоль реки шагая по полям и апельсиновым плантациям, пробираясь сквозь камышовые заросли. Здесь лежали руины водяной мельницы, брошенной арабами в 1948-м, рядом возвышался мавзолей какого-то мусульманского святого.
То и дело попадались насосные станции, подававшие воду на поля. Река здесь дробилась на протоки, разбегающиеся и сливающиеся среди камышей и осоки.
Они миновали баптистский дом сирот: ветхий трехэтажный особняк и маленькую скромную церковь.
Дальше начинались болота, где в прошлые разы мальчишки поворачивали в обратный путь. На юг тянулись посадки эвкалиптов, с помощью которых, как им объяснили в школе, министерство сельского хозяйства пыталось эти самые болота осушить. Где-то за эвкалиптовыми рощами раскинулся Рош Ха Айн: унылые однообразные ряды жестяных и деревянных бараков, заселенных репатриантами из Йемена.
Удача улыбнулась им, когда они устало брели по краю рощи, разглядывая ярко-желтые головки лилий, сплошь покрывающие заболоченные заводи. Впереди, среди деревьев вдруг забелели какие-то постройки.
А когда они подошли ближе, отчетливо увидели выступающие из леска башню и стены.
– Ура!!!! – заорал Минька и побежал вперед. Дмитрий рванул следом.
Крепость оказалась довольно большой, в форме правильного квадрата. Три полуразрушенные башни возвышались по углам, от четвертой башни уцелело лишь массивное основание. Со стены открывался шикарный обзор на всю округу. В отцовский бинокль отчетливо просматривались однообразные бараки Рош Ха Айна, утопающие в океане цитрусовых деревьев домики Петах Тиквы. На востоке карабкались в гору, налезавшие друг на друга постройки арабского села Кфар Касем.
Из ложбины между холмами, южнее Рош Ха Айна, столбом поднимался белый дым, гулко бабахали какие-то то ли взрывы, то ли удары.
– Каменоломня, – предположил Минька, оторвавшись от окуляров.
– Похоже на то, – согласился Дмитрий.
Они облазили крепость и окрестности, обнаружив в роще много интересного. Здесь находился какой-то заброшенный завод с большими бетонными отстойниками. На крыше главного здания торчал неизбежный ДОТ английской постройки.
Рядом с заводом зеленели палатки, обнесенные изгородью из колючей проволоки. Несколько солдат играли в волейбол, натянув вместо сетки веревку.
Мальчишки искупались в заводи и тронулись в обратный путь. Солнце повисло над верхушками эвкалиптов.
На улице у Минькиного дома Борис мыл свой тарантас.
– Чего это у него? – поинтересовался Минька, – На лобовом стекле?
И действительно изнутри на лобовом стекле белела бумажка: буква "бег" в черной рамочке.
– Здорово, орлы! – Борис говорил по-русски чисто, почти без акцента, сказывались военные годы, проведенные в партизанах, с советскими разведчиками.
– Мы замок нашли! – похвастался Минька.
Борис швырнул тряпку в ведро и распрямился.
– Замок, говорите… – он потянулся, так что мышцы забугрились под грязной майкой, – а я завтра утром в Тель-Авив еду, хотите со мной прокатиться?
– Угу, – усмехнулся Минька, – Иерусалим уже посмотрели!
– Тьфу! – Борис выудил из ведра тряпку и принялся тереть облезлый бок "шеви", – подумаешь, влипли, с кем не бывает?
– А это чего за хреновина? – Минька ткнул пальцем в наклейку.
– Это, – буркнул себе в бороду Борис, – экономия бензина. Теперь каждому автомобилю один день в неделю запрещено ездить. Он смачно сплюнул под ноги и тоскливо добавил: – Нам вот, понедельник достался…
Распрощавшись с братьями, Дмитрий зашагал домой.
С Иерусалимом действительно получилось целое приключение. Борису понадобилось зачем-то поехать в те края и мальчишки, сбежав с уроков, присоединились.
Они немного покатались по Иерусалиму, а потом Миньку осенила идея поглазеть на Кнессет.
Сказано-сделано, покрутились на площади Циона, поглядели на невзрачный трехэтажный дом, где заседали парламентарии, на полицейских у дверей, на расфуфыренную публику в кафе "Вена".
А на обратном пути, отъехав от площади всего метров на сто, застряли в пробке. Улицу запрудила толпа. Дмитрий с Минькой влезли на крышу фургона и поняли, что торчат они посреди огромной демонстрации.
Над головами плыли транспаранты и плакаты с непонятными лозунгами:
"Не забудем, не простим!" – прочел Дмитрий на одном из транспарантов.
Минька прочел на другом: "Не забудем Бабий Яр!".
– Чего это они? – поинтересовался Борис у водителя соседней машины, так же застрявшей в сплошном человеческом море.
– Вы что газет не читаете? – спросил тот, перекрикивая рев толпы, – Демонстрация против немецких репараций.
Люди пробивалась к дверям Кнессета, туда, где чернели мундиры полицейских.
В толпе скандировали, орали, вдруг притихали, прислушивались к речи кого-то влезшего на ящик и размахивавшего руками.
В какой-то момент поведение толпы изменилось, крики стали более агрессивны, лица стали злее. У дверей закипела драка, мелькнули полицейские дубинки и палки демонстрантов. Полетели булыжники, зазвенели стекла.
– Влипли… – помрачнел Борис.
Люди рекой текли мимо них. Какой-то важный толстяк в кепке подскочил к Борису и заорал, брызгая слюной:
– Вы чего здесь прячетесь, вам, что дела нет!?
Борис, молча, схватил толстяка лапищей за грудки, притиснул к себе, а потом вдавил в дощатый борт "шевроле", глаза толстяка округлились, но этого Борису показалось недостаточно и он второй лапищей ткнул жертву в подбородок, так что тот стукнулся затылком о доски и кепка свалилась под ноги.
Сделав зверские глаза, Борис для убедительности выждал секунд десять, а потом прошипел:
– Вали отсюда пока кости не переломал! Понял?
Толстяк лихорадочно закивал. Борис ослабил хватку и тот плавно осел на мостовую, нашарил кепку, нетвердо поднялся и втиснулся в толпу.
Им пришлось проторчать в Иерусалиме до поздней ночи, но поездка выдалась познавательной во всех смыслах.
Фридманы снимали одну комнату в двухэтажном доме в конце улицы Ха Шарон. Дом был относительно старый, да и бесчисленные поколения квартиросъемщиков отнюдь не способствовали сохранности.
Дом, как впрочем, и соседний, принадлежал немецкому еврею господину Тристану Шульцу.
Старые Рубинштейны со второго этажа и "Косая" Элишка из однокомнатной помнили Шульца еще с довоенных времен, как улыбчивого пожилого человека, всегда щегольски, с иголочки одетого, фанатично пунктуального, настоящего "йеки".
Однако, Фридманы застали опустившегося неряшливого старика, вечно что-то недовольно брюзжащего. Хотя, в общении с ним все еще ощущалась былая воля и характер.
О причинах столь резкой метаморфозы, Дмитрий узнал от соседей. Сыновья. Оба младших Шульца погибли: один на Русской высоте в Гуш Эцпоне, другой – при штурме Бейт Махсира.
