Анатолий Баюканский - Заложницы вождя
— Раскинь мозгами, Игорь Валерьянович, — начальник попросту игнорировал вопрос капитана, и это означало, что взрыв в цехе — сущий пустяк по сравнению с новым заданием, — как лучше обнаружить гнойник, как оперативнее вскрыть его. Саботажники на особо секретном военном предприятии — это пятая колонна в нашем тылу. И она, без сомнения, существует, вернее, будет существовать. Любой фурункул начинается с маленького прыщика, даже просто недовольные, прибыв на оборонное предприятие, сразу станут вредить Красной Армии, способов и средств в цехах для этого имеется предостаточно. Что думаешь по этому поводу?
— Конечно, наивно предполагать, что немки рады выселению, — неуверенно начал Кушак, — они обозлены на Советскую власть, на органы, им не светит ковать оружие для фронта, для победы над немецко-фашистскими оккупантами, своими единокровными братьями. — Кушак сделал паузу. Его вдруг остановила мысль о том, что ссыльные еще не получили допуска в секретные цехи, а начальник уже толкует о вредительстве, хотя… на то он и начальник, чтобы видеть дальше, чем он, капитан Кушак. И еще он подумал о том, что обязан обнаружить подполье, сделать все, чтобы ссыльные не вышли живыми из цехов, не сделали достоянием фашистов наличие огромного оборонного предприятия в тылу. А если подпольной группы не существует, то… Ему стало страшно от одной мысли: если ее не существует, следует подполье создать и затем разоблачить.
Имант Иванович, ничего больше не говоря, раскрыл папку, достал бумаги, протянул капитану. — Вечером внимательно ознакомься со спецразработками. А пока… не жалей денег, продуктов, подкармливай, умасливай, создавай агентуру в их среде, но… не торопи события, дай плодам хорошо созреть.
Начальник достал из стола начатую бутылку водки, намазал свиную тушенку на хлеб. Затем налил водку в две рюмки, также оказавшиеся в столе. Придвинул рюмку капитану.
— Давай, за удачу! И за победу. Смерть немецко-фашистским оккупантам!..
Кушак впервые за много лет пил вместе с начальником горотдела и внутренне ликовал. Это означало безграничное доверие всегда осторожного полковника. Однако Имант Иванович не стал долго рассусоливать. Решительно убрал со стола водку и рюмки, запер сейф, одернул неизменный синий пиджак и сказал:
— Теперь поехали!..
За всю дорогу от Красного проспекта до ворот Сиблага начальник горотдела не проронил более ни слова, то хмурился, то вдруг начинал что-то про себя шептать, видимо, мысленно проигрывал новую ситуацию. Про Кушака, казалось, вообще забыл. Капитана подмывало спросить, куда он направляется, но не стал форсировать события. Машина остановилась за углом единственного кирпичного здания на территории лагеря. Имант Иванович наказал шоферу ждать их, первым выбрался из машины и повел капитана в сторону от дороги, к служебному входу лагерной больнички. «Зачем приехали в больницу? — недоумевал Кушак. — Может, здесь явочная квартира?».
Имант Иванович по — хозяйски ввел капитана в кабинет главного врача. Навстречу им встал импозантного вида пожилой мужчина в очках, в белоснежном халате, как старым знакомым пожал сотрудникам органов руки.
— Как она? — сразу спросил Имант Иванович.
— Нормально.
— Жалобы, претензии высказывала?
— Нет, ведет себя тише травы. — Главный врач, видимо, хорошо знал Иманта Ивановича, возможно, даже сотрудничал с органами, хотя Кушак видел его впервые. — Ну, что, позвать сюда?
— Будь другом!
Главный врач вышел, плотно прикрыв дверь. А спустя несколько минут в кабинет вошла молодая женщина в заношенном вязаном пуловере, поверх которого было накинуто серое больничное одеяние. При виде Иманта Ивановича серые глаза незнакомки залучились откровенной радостью.
— Ну, здравствуй, Цецилия! — Имант Иванович, оказывается, был уже знаком с этой больной, хотя Кушак все еще не мог связать воедино посещение лагерной больнички с появлением знакомой начальника НКВД.
— Рада вас видеть. — Женщина, которую назвали Цецилией, не спрашивая разрешения, села в кресло главного врача, предварительно по-хозяйски закрыв дверь на ключ. — Сижу тут затворницей, жду, а ко мне никто не идет.
— Не обижайся, пожалуйста, — виновато сказал Имант Иванович, — нужно было все хорошенько продумать.
— Мне кажется, все продумано в Москве. — Спохватилась, недоуменно глянула в сторону ничего не понимающего Кушака. Имант Иванович перехватил ее взгляд.
— Да, разрешите вас познакомить: капитан госбезопасности Игорь Кушак! — кивнул в сторону капитана. — А это… Представься сама. Кушак будет исполнять должность начальника режимной зоны, жить намерен в вашем бараке, но… каждый из вас занимается своим делом, затем вместе скоординируем и примем окончательное решение.
— Извините, но окончательное решение примет наркомат! — Цецилия вежливо, но основательно поставила полковника на место. — Мы с вами, капитан, встречаемся в исключительных случаях, — приказным тоном сказала она Кушаку. — Сигнал для встречи будет таков: я заявляю, что заболела и потребую врача. Вы делаете вид, будто меня совсем не знаете. В бараке постоянно будет человек, который является связным между управлением и мною, а также между мною и вами. Ждите мои сигналы каждую среду. До счастливой встречи! — Цецилия отворила дверь и змейкой выскользнула из кабинета…
На следующий день в управлении НКВД капитан Кушак снова был приглашен в кабинет начальника горотдела на доверительную беседу. Имант Иванович рассказал об агенте, с которым ему отныне предстояло вести работу по выявлению вражеской группы среди немецких ссыльных. Кушак понял, почему так свободно вела себя Цецилия в присутствии полковника Калныша, обрывала его, ставила вежливо на место. Цецилия происходила родом из семьи немецкого коммуниста, который в тридцатые годы вынужден был бежать из Германии в Советский Союз, опасаясь преследований гестапо. Старый коммунист, один из организаторов восстания в Гамбурге в двадцатые годы, воспитал дочь в духе идей товарища Сталина. После учебы Цецилия была направлена в специальную школу НКВД, работая агентом в Германии, сотрудником наркомата. Во время войны получила назначение в действующую армию, где была переводчиком в СМЕРШЕ, а также вела пропагандистскую работу среди немецких войск, как говорили тогда, работу по разложению войск противника. Об остальном капитан Кушак догадался сам. Коль сам Иосиф Виссарионович занимался этими предателями, то высшее руководство НКВД, конечно, продумало все до мелочей. Вероятнее всего, когда началось массовое выселение пособников врага из Республики Поволжья, секретного агента Цецилию доставили из Москвы, а быть может, даже из самой Германии, и незаметно внедрили в разношерстную, разволнованную и ничего не замечающую толпу ссыльных, с ними, в одном эшелоне Цецилия и прибыла в Сибирь, естественно, не вызвав никаких подозрений.
«Что ж, поучимся у столичных», — удовлетворенно подумал Кушак, — тщательно запер все четыре ящика письменного стола, сдал деловые бумаги под расписку в секретную часть. Капитан Кушак не без сожаления вернул коменданту горотдела табельное оружие, без которого сразу почувствовал себя сиротливо.
Когда все формальности были соблюдены, Кушак зашел в кабинет следователей, чтобы попрощаться с сотрудниками, с которыми успел сдружиться. Каждому пожал руку, а молодого следователя Герасимчука, недавно прибывшего с фронта по ранению, потрепал по кудрявым волосам и, чтобы слышали все сотрудники, беспечно проговорил:
— Не скучайте без меня, хлопцы! Вернусь из командировки, всех свожу в ресторан за свой счет. Ну, а ежели на улице попадется некто, напоминающий меня, знайте: вы — обознались.
— Мы думали, что вы едете в дальнюю командировку, — простодушно заметил Герасимчук, — за пленными фашистами, а вы…
— Меньше спрашивай, фронтовик! — Кушак шутливо щелкнул сотрудника по носу и вышел.
Когда за начальником отдела закрылась дверь, следователи многозначительно переглянулись…
«С И Б Л А Г»
— А ну, пошевеливайся! Пошевеливайся, мать вашу так и разэ-так! Ишь, раскудахтались, колонистские наседки! — Маленький офицерик в фуражке с наушниками, поочередно, то правой, то левой рукой тер замерзающие уши. — Вам здесь страна Сибирия, а не фатер-матерлянд! Небось, радовались, когда ваши арийцы пленных в газовые камеры заталкивали, а теперь ноете. У, трусливое племя!
Фрау Гретхен — худая, нервная, с глубоко запавшими глазами, крепче прижала к себе дрожащую Эльзу, заставила отвернуться от грозного офицера в фуражке, прижала лицо дочери к своей груди.
Эльза была единственным ее богатством. Гретхен ничего не могла понять — головная часть длиннющей колонны вдруг начала приостанавливаться, женщины не желали двигаться дальше. Почему? Отчего? Лично она просто мечтала, наконец, прибиться к одному месту, ноги дрожали от усталости. И немудрено — дорога от дома, от Волги, казалась бесконечной. Не представляла прежде, какая огромная у нас страна, жаль, для них нигде не находилось места. Когда их выселили из Республики Немцев Поволжья, сославшись на то, что фашисты вышли к Волге, предполагалось, что немецкие семьи поселят в тыловом городе, но… Сначала их привезли в Среднюю Азию, не в город, даже не в кишлак, а ночью высадили посредине огромного поля. Стояла осень, неделю шли дожди, грязь была такой, что ноги буквально разъезжались в разные стороны. Почти месяц ютились они на этом безлюдном поле, видели только над головами степных стервятников. Высушили поле своими телами, осмотрелись, доели запасы. Солдатам, что охраняли ссыльных женщин, каждое утро привозили на верблюдах откуда-то из-за кургана горячий обед, их же кормили «сухим пайком» — заскорузлым хлебом и протухшей водой. Никто ничего не знал, зачем их сюда пригнали? Что будут делать? Долго ли? У женщин создалось впечатление, что о них просто забыли. Но однажды под утро в степи появился конный обоз. Их спешно погрузили на подводы. Привезли на крохотный полустанок с непонятным казахским названием, вновь загрузили в «телячьи» вагоны. Стены их были рассохшими, истрескались, ветер гулял от стены к стене. Окна оказались забранными стальными прутьями, в углах вагонов стояли оцинкованные ведра, на деревянных крышках — язвительная надпись «ватер-клозет». И опять застучали колеса, замелькали за окнами бескрайние степи, кишлаки с круглыми шатрами, причудливые городские мечети. За трое суток, несмотря на их просьбы, им ни разу не дали размять ноги, хотя порой стояли по часу. Наконец прибыли в загадочную Сибирь, высадились на шумной станции на берегу широкой реки под названием Обь. И вот уже три с лишним часа, навьюченные мешками и свертками, бредут по едва различимой в снежной метели дороге в неизвестность — промерзшие до костей, голодные, абсолютно ничего не понимающие.
