Лев Квин - ...начинают и проигрывают
— За все! — добавил я.
— А! — Он чуть качнул длинными пальцами, что, вероятно, должно было означать: какие пустяки!
И снова в свои бумаги.
Мне оставалось только закрыть тихонько дверь и идти в палату радовать Арвида, удивляясь дорогой странному умению этого чертова Куранова и всех людей подобного сорта запутывать еще больше и без того непростые человеческие отношения. Ведь доброе делают, доброе, но так, что хочется их же ругать.
А может, они вообще не задумываются о добре и зле и о том, как это выглядит со стороны? Просто делают, что считают нужным — и все!
4
По личной просьбе майора Никандрова нас прикрепили к комбинатской столовой номер пять, которая считалась лучшей в городе. Мы сдали туда свои только что полученные карточки на хлеб, жиры, сахар и прочие жизненные блага, и так как столовая работала круглые сутки, вопрос с питанием можно было считать относительно решенным.
— Вам повезло, — сказал Василий Кузьмич, поговорив о нас по телефону с директором и получив его согласие — Это у них единственная столовая не на территории комбината.
— А на территории разве нельзя?
— Куда сложнее!
— Работникам милиции? — удивился я.
— Даже работникам милиции… Цех «Б», — произнес он коротко и значительно. Я понял: расспрашивать не следует, нечто очень секретное.
Так я впервые услышал о существовании цеха «Б»…
Подходил к концу последний день трехсуточного отпуска, который предоставили нам с Арвидом для устройства всяких личных дел.
Торжественная церемония переезда на квартиру, вернее, перехода, так как перевозить было нечего и не на чем, состоялась часов в пять вечера. В ней приняла участие половина новых жильцов, то есть я; Арвид должен был прийти позднее, он задержался в секторе учета райкома.
За день до этого мы познакомились с хозяйкой Варварой Сергеевной, маленькой, хрупкой, неутомимой и подвижной, как волчок, женщиной — никогда бы не подумал, что вот так выглядит бригадир одной из прославленных в городе фронтовых бригад химического комбината. Мне все казалось, когда я читал в газетах о делах таких бригад, что их возглавляют мужчины или если уж женщины, то обязательно здоровенные, мужеподобные, этакие Поддубные в юбках. Ведь шутка сказать: двенадцать, а то и четырнадцать часов в сутки с отдачей всех сил, почти без выходных! А питание… Мы уже успели на своем опыте познать, как обстоит с питанием в «гражданке».
Варвара Сергеевна, бледнолицая, светловолосая, в белом рабочем халате, мелькала по неприбранной маленькой комнате, как солнечный зайчик, пущенный зеркальцем из дома напротив, — мы с Арвидом едва успевали поворачиваться к ней лицом. Она спрашивала, рассказывала сама и одновременно убирала со стола, подметала пол, затапливала печь, делала мимоходом, или, лучше сказать, мимобегом, еще десяток всевозможных мелких дел.
Количественные изменения тут же, на наших изумленных глазах, переходили в качественные. В комнате вдруг сразу стало чисто, уютно, а когда все скамьи и табуретки были расставлены по местам, то даже и просторно.
Варвара Сергеевна схватила платок с вешалки, сунула мне в руку ключ:
— Одна к вам просьба, ребята. Вечером, когда будете приходить домой, загоняйте с улицы моего пострела. Совсем от рук отбился, прямо беда!
И упорхнула, часто перебирая тоненькими, в латаных — перелатаных валенках, ножками, обратно к себе на комбинат — она отпросилась ненадолго, только чтобы встретиться с нами.
А как звать пострела — сказать позабыла…
Наше новое жилье помещалось в длинном, как океанский корабль, двухэтажном бараке с такими же длинными коридорами на каждом этаже. Внутри сходство с кораблем, только не с комфортабельным лайнером, а с аварийным доходягой, еще больше увеличивалось — по обе стороны коридора, наподобие кают, тянулись бесчисленные комнаты.
На весь коридор горела одна-единственная слабосильная лампочка, и ее малиновая нить не столько светила, сколько позволяла держать правильное направление, впрочем, не без риска ткнуться носом в стенку где-нибудь в дальнем темном конце.
Нем с Арвидом и здесь повезло: дверь комнаты Варвары Сергеевны находилась почти под лампочкой.
Первый раз за войну я открыл дверь собственным ключом. Поставил в крохотном тамбуре оба наших тощих рюкзака, скинул шинель и тяжело опустился на скамью возле входа. Нога ныла капризно и тоскливо, как избалованная грудняшка; почуяла уже койку, про-клятая!
Но я твердо решил не потакать капризам ноги. Хватит, завтра на работу, а она все еще уняться не хочет! К тому же койка не моя, а хозяйская. Наши же с Арвидом персональные места повыше, на полатях над тамбуром. Раньше там спала хозяйка с мужем, а на странной койке, длинной, но совсем узкой, не шире приличной доски — их сынишка. Но однажды по какому-то случаю это положили на сундук, придвинув вплотную стол, чтобы парень не свалился во сне с покатой крышки. С той поры он так и остался на полюбившемся сундуке, ни за что не соглашался вернуться на койку, и после отъезда мужа на фронт ее заняла сама Варвара Сергеевна.
В комнате прочно поселился какой-то знакомый запах, устоявшийся, ровный, не гость, а хозяин — я ощутил его еще в первый приход.
Принюхался, пытаясь разобраться. Какая-нибудь еда? Нет, Варвара Сергеевна не готовит дома. Она ест на заводе, а сынишка — в столовой для детей фронтовиков.
Кожа? Клей?
Не угадать! Вот только знаю, что запах очень знакомый. Давно знакомый, может быть, с детства.
Стало темно. Я зажег свет, прикрыл марлей, заменявшей занавеску, оконце — и тут вспомнил: а загнать пацаненка?
По сравнению с пустынными в вечерний час улицами жизнь во дворе проявлялась куда активнее. Пацаны разных калибров катались на санках, на самодельных коньках, бегали просто так. Их было много, очень много; не один наш корабль плыл по заснеженному морю заводской окраины — целая армада таких двухэтажных кораблей, и большинство пассажиров составляла ребятня. Вот только шуму маловато, все какие-то степенные, негромкие. А ведь во дворах моего детства всегда орали многоголосо и яростно…
Который тут мой подопечный?
В глубине двора кучка ребят возилась с вертлявой собачонкой серо-коричневой масти. Чудо! Оказывается, не перевелись еще на свете такие звери.
— Фронт! Ищи. ну, ищи! — уговаривали пацаны.
Собака извивалась у ног парнишки в пальто, перешитом из военной шинели, как у многих здесь, во дворе, и не отходила от него ни на шаг.
— Фронт! Фронт!.. Пусть он ищет, Кимка!
— Искать! — приказал Кимка, собачий хозяин, и песик, не мешкая, ринулся прямо в мою сторону.
Я посторонился с опаской — кто знает, что там на собачьем уме, еще возьмет и бросится на чужого.
Собака, даже не взглянув, пробежала мимо, вынюхивая что-то на снегу.
И тотчас же я вспомнил. Запах! Запах собаки!
У нас в доме не переводились щенки. Сначала я, потом, когда стал старше, — Катька. Кошек мы оба не терпели за предполагаемое коварство, зато обожали собак за предполагаемый ум и преданность. И мама все время ворчала: «Фу, псиной насквозь пропахли!»
Запах собаки в комнате… С быстротой и последовательностью бывалого детектива я построил целую цепь логических умозаключений.
В итоге вышло — Кимка.
Я крикнул:
— Кимка! Ким!
Имя модное. Откликнулось сразу несколько. Пришлось уточнить:
— Который с собакой.
Он подбежал, следя одним глазом за вертевшимся тут же псом. Раскраснелся, давно не стриженный вихор задиристо торчит из-под шапки.
— Тебе повестка, — сказал я сурово.
— А, стричься! — сразу сообразил он. — Вы наш но вый квартирант, да? Который высокий или который нет?
— А вот попробуй, угадай!
— Как? — заинтересовался он.
— А так! Вот я же угадал, как тебя звать.
— Фокус большой! Вам мама сказала.
— Нет.
— Ну, пацаны.
— И не пацаны.
— Честное слово?… Тогда как?
— Метод дедукции, — сказал я. — Шерлока Холмса читал?
— А то нет! — он смотрел на меня недоверчиво: и поверить хочется, и оказаться в дураках в первую же минуту знакомства нежелательно. — А вот попробуйте угадайте еще, — нашел выход из трудного положения. — Ну… Как его зовут?
Кимка нагнулся и потрепал по шее своего длинномордого приятеля, который, насторожив одно ухо, со вниманием прислушивался к нашему разговору.
— Это трудно.
— Очень! — в глазах Кимки за плясали бесенята.
Я изобразил усиленную работу мысли, потом сказал:;
— У него необычное имя.
Кимка в напряженном ожидании выпучил глаза. Я подгладил собаку; ома дружелюбно завиляла хзостом.
— Фронт — вот как!
Выпрямился и посмотрел на Кимку, победно улыбаясь.
— Здорово! — поразился он. — Хоть не совсем верно, но все равно считается.
