Юрий Погребов - В прорыв идут штрафные батальоны
— Это мы мигом, гражданин ротный! — метнулся к выходу Тимчук. И уже от порога: — А почему старшинские?
— Делай что сказано! И без лишних вопросов…
Павел как раз расправлял на себе гимнастерку с прикрепленными к ней старшинскими погонами, когда на пороге появился первый из взводных — Сахно. Тимчук при его появлении незаметно растворился за спиной.
Сахно сдержанно поздоровался. Колычеву при этом показалось, к собственному неудовольствию, что, обменявшись приветствиями, оба испытали одинаковое уязвляющее чувство, сродни ревнивой зависти: Сахно, когда выказал деланное безразличие, лишь скользнув пустым взглядом по старшинским знакам различия, и Павел, задетый сделанным не в пользу себя сравнением с форсистым, обновленным обмундированием взводного.
Почти первозданная, новенькая офицерская гимнастерка, голенища наваксенных пушечным маслом хромовых сапог спущены особым напуском — гармошкой, до середины голеней.
«И когда только успевает, где и чем набраться!» — раздражаясь, подумал Павел, страдая еще и оттого, что Сахно наверняка знал, какое удовольствие доставит ротному своим внешним видом, и сейчас, не сомневаясь в произведенном эффекте, с ухмылочным торжеством наблюдал за его душевными коликами.
Сам Колычев притязательностью в одежде не отличался и комплексов по этому поводу за собой не замечал. Приноровленный к жизни укладом детского дома и военного училища, привык обходиться малым. Чем наделяли, тем и пользоваться, то и хорошо. Получил солдатские кирзачи с заштопанной заношенной гимнастеркой — значит, другого нет или не положено. И в других выход за рамки положенного не одобрял. Но и уступать, проигрывать Сахно, быть чем-то хуже не хотелось.
«Не иначе как с ворьем снюхался!» — ворохнулось в душе нехорошее предчувствие, но уже входили в комнату Грохотов с Маштаковым, и Колычев поспешил им навстречу. А там и Ведищев по приступкам спускался.
Выждав, пока взводные рассядутся: Сахно с Ведищевым за столиком, Маштаков с Грохотовым на койке, Павел призвал всех к вниманию, обратился к Маштакову:
— Маштаков! Примешь второй взвод. Вопросы есть?
— Есть принять второй взвод, — буднично, не поднимаясь с койки, отозвался Маштаков. Он услышал то, что и ожидал услышать.
— С сегодняшнего дня конец вольнице во взводах. Дисциплина и еще раз дисциплина. Никаких скидок и поблажек. Уголовники сменили тактику. Днем тише воды ниже травы, а по ночам кто-то по окрестностям шастает, мародерствует. Откуда во взводах шмотье разное по рукам ходит?
— Что значит откуда? Всем известно — с убитых поснимали. Ну и что? Оборванцами, что ли, лучше ходить? — принял вызов Сахно, правильно расценив, в чей огород камешек пущен.
— Как это называется, Сахно, знаешь? Или, может, Ведищева попросить, чтобы он тебе популярней объяснил? Повторяю для особо непонятливых: приказ комбата — железная дисциплина. Начинать с себя. Каков командир, таковы и солдаты. Со дня на день ожидается прибытие пополнения. И это будут в основном трусы и пораженцы, кто побросал оружие в сорок первом и осел на оккупированных территориях, стал пособником фашистов. Из лагерей разрешено брать политических и всякую антисоветскую контру, кто осужден по пятьдесят восьмой статье сроком до десяти лет. А также матерых уголовников из числа бандитов и убийц. Наша с вами задача в короткие сроки создать из этого суррогата боеспособное подразделение, готовое выполнить любой приказ командования.
И дальше Павел, невольно подражая Балтусу и его же словами, изложил основные положения из разговора с комбатом.
— В чем ты, ротный, прав, так это в том, что людей надо знать. Но разложить всех по полочкам, как ты хочешь, не получится. Да и не надо. Всех можно поделить на две части: тех, кто и без наших понуканий грудью на пулеметы пойдет, и тех, на кого никакие воспитательные меры не подействуют. Мертвому припарки. Все равно за наши спины и по щелям будут прятаться, — возразил Сахно.
— В семье не без урода, — признал Павел. — Но от нас и требуется сделать так, чтобы первых было двести человек, а вторых — не больше десятка на взвод. И грош нам цена, если мы этого не добьемся!
— Те, что вышли из боев, — надежные. Их воспитывать не надо. А с теми, что придут с пополнением, разберемся, — самоуверенно пообещал Сахно.
— Не скажи, — усомнился Павел, как раз недооценки и опасавшийся. — Трудно будет разбираться, если придут не во взвод, а на воровскую малину. Посмотрите на урок. Раньше им слово скажи, и видишь, как рука в открытую к ножу тянется. Скопом, угрозами норовили брать. А сейчас что? Тихой сапой, Сахно, подкупом больше действуют. И все в ход идет: и кусок хлеба, и закурка табака, и обещание защиты, и сказки о вольной и красивой воровской жизни. В каждом взводе у них свои люди есть. Гадят исподтишка, сбивают людей с толку. Шестерки из дураков им как воздух нужны. И особо прискорбно, если в дураках у них взводные ходят.
— Ты на что намекаешь, ротный? — вскинулся оскорбленный Сахно.
— Я не намекаю, а говорю открыто. И предупреждаю, смотри, Сахно. Не дай бог им на крючок попасть. А ты, похоже, уже повелся на их приманку.
— Ты, ротный, меня в урки не записывай. Я под их дудочку не плясал и плясать не собираюсь. Зря на меня бочку катишь.
— Хорошо бы, если так, но верится с трудом, — разговор давно уже превратился в диалог между ними двоими, и Павел обратился непосредственно к Ведищеву и Грохотову.
Еще с полчаса намечали и обсуждали планы теоретических и практических занятий. Комбат принял решение раздать по подразделениям трофейные «шмайсеры», обязал командиров рот провести обучение личного состава навыкам их владения. Автоматического оружия во взводах не густо, а в бою оно погоду делает. Предстояло организовать и провести стрельбы, одновременно форсировать работы по обустройству жилья для пополнения.
Уже прощаясь, Павел напомнил:
— Завтра, не позднее четырнадцати ноль-ноль, представить мне списки личного состава взводов с подробным указанием воинских званий, партийной принадлежности, по какой статье осуждены. Против каждой фамилии — краткая характеристика участия в боевых действиях.
Взводные ушли.
Несколько минут Павел отдыхал, удовлетворенный положенным началом. Кажется, сказал и сделал все, как намечал. Можно позволить себе короткую передышку.
— Адам! — громко позвал он в дверь.
Тимчук, похоже, был настороже. Появился тотчас, будто стоял в ожидании под дверью.
— Как по-твоему, Адам, хороший командир был Ульянцев? — захотелось узнать, как ординарец о командирах думает.
— Хороший человек был, чувствительный. Зря не обижал. Не то что комбат…
— А семья у тебя есть? Жена, дети?
— Да как вам теперь сказать — и жинка была, и пацаненок Четыре годка должно вскорости исполниться, в аккурат на седьмое ноября. А теперь не знаю, есть семья или ее нету. Под немцем они остались. Может, все жданки прождали, может, сгинули. Кто знает…
— А из каких мест будешь?
— Минский я, с-под Столбцов.
— Откуда?! — изумился Павел.
— С-под Столбцов. А что? Доводилось в наших местах бывать? — заронясь теплом непонятной надежды, Тимчук загорелся глазами.
— Век не забуду. В сорок первом чудом оттуда живым вырвался.
…Это было жуткое зрелище. Где-то под Столбцами, на переходе из одного лесного массива в другой, остатки тринадцатого мехкорпуса, в составе которого отходил от границы и старший лейтенант Колычев, настиг батальон легких немецких танков. Немцы не стреляли.
Изгаляясь, танкисты гонялись за мечущимися в панике по всему полю красноармейцами, вооруженными лишь винтовками и пистолетами, и давили их, объятых смертным ужасом, гусеницами. Нависнув броней над сшибленным, распростертым бойцом, танк, крутанувшись, как букашку подошвой сапога, плющил и растирал оземь тела и, выцелив следующего, устремлялся вдогон новой жертве.
Павлу повезло. Сообразив, что танк в воду не полезет, он рванулся в сторону клочка камышовой заросли. С ходу влетел в какую-то заболоченную прогалину, забрался по шею в тину.
Около трехсот раздавленных, изувеченных тел осталось лежать на том кровавом поле под Столбцами.
Глава вторая
Ночью с северо-запада пришло первое, по-настоящему осеннее, холодное ненастье. Пошел дождь. Вначале крупный, сильный, с шумом и гулом обрушившийся на расположение батальона, потом — мелкий, накрапывающий, однообразный и никлый, как все скучные и нудные, затяжные осенние дожди.
Проснувшись, как обычно, около шести часов, Павел увидел в окошке вместо привычной сереющей рассветной мути черное провальное пятно ночной темени. Засомневавшись, чиркнул спичкой, высветил циферблат наручных часов: без четверти шесть. Как и должно быть. В семь — завтрак, а к его окончанию Павел намеревался быть в первом взводе у Сахно. Пообщаться с людьми, присмотреться, прочувствовать обстановку.
