Илья Вергасов - Крымские тетради
Боев в городе не было.
Догорало то, что было подожжено нами.
Ялта встретила немцев ветром, молчанием, пустой набережной, по которой носились вихрем обрывки бумаг вперемешку с палой листвой.
В узеньких переулках валялся домашний скарб, у разорванных мешков с крупой чирикали воробьи.
Первый немецкий танк, осторожно ощупав улицу Свердлова, спустился к порту, повернул на набережную, для острастки дал два выстрела и остановился у «поплавка».
Из машины высунулся загорелый танкист, спрыгнул на асфальт, размялся и что-то крикнул. Вышел из танка экипаж.
Немцы побежали к морю. Еще два танка подошли, а за ними машины с пехотой.
Солдаты шумели, смеялись, бросали в воду камушки — кто дальше?
Немцы как будто не видели города, его домов, не замечали ярких красок на балконах и амфитеатра гор, броско разукрашенного умирающей листвой.
Они подурачились, потолкались по набережной, кое-кто из них заглянул в покинутые магазины, но они были пусты.
Раздалась команда, танкисты четко выполнили ее, и машины тронулись. Они спешили. Курс на запад, на Севастополь.
Какая-то часть раскинула бивак в городском саду. Задымили походные кухни, солдатня загремела котелками. Играли на губных гармошках, громко смеялись.
И эти немцы отнеслись к городу с полным равнодушием.
Ялтинская пацанва сперва робко, а потом смелее и смелее приближалась к солдатам.
Мальчишек никто не трогал, а наоборот, немцы стали подмаргивать ребятишкам, а один совсем расщедрился и бросил банку консервов.
Ударило горячо солнце, солдаты бурно приветствовали его появление, оголились до пояса и стали загорать.
Двое суток шли передовые части.
А город жил своей незаметной жизнью. Больницы, родильный дом, диспансер… Там люди оставались на своих местах. Жизнь продолжается и в самых невероятных условиях. Помню случай в Венгрии. Это было в начале 1945 года, мы ворвались в заштатный городок. Немцы хотели выбить нас из него, и завязался тяжелый бой. Даже нам, испытанным солдатам, было нелегко. Пушки били прямой наводкой. Я поднял наблюдательный пункт на крутую крышу большого дома. Внизу стоял кромешный ад. И вдруг случайно заглянул в окно третьего этажа соседнего дома. Там целовалась молодая пара, целовалась страстно.
…В Ялте есть хирургическая клиника имени Пирогова, ведал ею кандидат медицинских наук Дмитрий Петрович Мухин. В военные дни клиника заполнилась тяжелоранеными.
Раненых, кого можно было, эвакуировали, а человек восемь-десять осталось; естественно, остался и доктор Мухин со своими помощниками.
В первый день оккупации Дмитрий Петрович пришел в клинику, как всегда, безукоризненно выбритый, собрал сотрудников на пятиминутку, сказал:
— Сегодня оперируем Николаева из двенадцатой палаты и Ускова из четвертой. Клавдия Ивановна, как автоклав?
Хирургическая сестра заявила, что в автоклав проходит воздух.
— Найдите мастера! — сердито приказал Мухин.
После операции Дмитрий Петрович позвал завхоза:
— Как с углем?
— Есть он, только не знаю, на чем доставить.
— На себе перетаскаем. Зима под носом, а время…
В этот же день в ялтинском родильном доме родились две девочки и один мальчик. После полудня хирург спас от смерти женщину с внематочной беременностью.
Жизнь продолжалась, хотя по набережной шли и шли немецкие войска.
Прибыл в город румынский батальон, стал на окраине, в Дерекое.
Солдаты обшарили курятники, прикатили бочонок вина, разделали барана, и начался походный пир.
Там уже раздавался женский смех, жалобно стонала скрипка.
Убрались солдаты передовых частей, и пришла машина оккупации: коменданты, гаулейтеры, гебитскомиссары, гестаповцы, зондер- и виршафткоманды и прочие вешатели и грабители.
Гестапо со знанием дела, с толком и с расстановкой подбирало себе резиденцию.
Нашлось серое, с башнями и бойницами, глубокими подвалами, закрытым двором, железными воротами здание, что-то среднее между рыцарским замком и прусским казематом. Оно было скрыто от глаз высоким каменным забором.
Это здание сохранилось до сих пор. Могу дать ориентир: оно стоит позади новой архисовременной гостиницы с умилительным названием «Ласточка».
Появился и оккупационный комендант.
Прислали фигуру колоритную, заметную, с опытом работы в комендатурах оккупированной Греции, близкую к высшим кругам главной канцелярии гестапо.
Это был родственник приближенного к Гитлеру нациста Кальтенбруннера обер-лейтенант Биттер — высокий, дородный офицер с барскими замашками.
Обычно гитлеровская комендатура начинала с того, что публично предупреждала о введении комендантского часа, потом следовал приказ за приказом с идентичным содержанием: за то расстрел, за это расстрел — за все расстрел.
Биттер не изменил заведенный порядок, но рядом с приказами о расстрелах он поместил объявление: «Уважаемые граждане города Ялты! В доме композитора Спендиарова (Дом культуры медиков. — И. В.) состоится танцевальный вечер. Приглашаются желающие».
Вечер был, играл солдатский духовой оркестр. Мало кто рискнул появиться на нем, но несколько девиц для танцев все же нашлись.
Комендант был вездесущим и многоликим. Ни одно событие в городе не обходилось без его участия.
Он нанес «визит вежливости» ялтинским знаменитостям. А их было немало в городе, особенно среди медицинского мира, да и среди научного.
Комендант не столько интересовался самим городом, сколько тем, что было за его пределами.
А были там знаменитые крымские дворцы. Те самые, что в 1920 году по декрету Совнаркома за подписью Ленина отданы были трудящимся Советской страны и где восстанавливали свое здоровье десятки и сотни тысяч рабочих и крестьян.
Биттер обходил эти великолепные дворцы, что называется, до последнего закоулка.
Дворцы остались в полном порядке, хоть сию минуту устраивай парадные банкеты или сногсшибательные приемы.
Это накаляло алчные страсти грабителей.
Биттер, гебитскомиссар майор Краузе, генерал-каратель Цап в ажиотаже носились по дворцам и корпусам здравниц, что-то прикидывали, рассчитывали.
Немцы, как известно, Крыму отводили особое место и никому не собирались его отдавать — ни туркам, с которыми тогда заигрывали, ни румынам. При любом торге Крым исключался…
Под Севастополем продолжался кровопролитный бой, мало было шансов на ближайший и благоприятный исход его, но дворцы и особняки уже были распределены среди высшей гитлеровской элиты. Воронцовский дворец метили Герингу, Ливадийский — самому Гитлеру, Юсуповский — Гиммлеру или Кальтенбруннеру, Массандровский — будущему гаулейтеру Крыма. Не был забыт и тот, кто взял Крым, а сейчас наступал на Севастополь, — командарм Манштейн. Ему посулили дворец «Кичкенэ».
Но Севастополь вносил генеральную поправку в расчеты оккупантов.
Пришлось в беломраморных залах развертывать госпитали. Провал штурма Севастополя диктовал оккупантам весьма прозаические заботы.
Биттер и здесь пытался ловко извернуться. Он отлично знал, какие возможности таятся на Южнобережье, где люди восстанавливали утраченное здоровье.
Началось обхаживание врачей, среднего медицинского персонала. Они нужны были.
Биттер ездил в открытой машине, бравируя собственной смелостью. Рядом с ним восседала личная переводчица — седая дама, бывшая воспитанница института благородных девиц, врач Севрюгина.
Севрюгина уговаривала своих коллег идти на службу в немецкие госпитали. «Мы врачи, нам политика не нужна, к тому же нам надо жить. Работа даст хлеб».
Люди, как правило, не шли, для отказа находились очень уважительные причины, очень.
Биттер начинал выходить из себя. А тут один случай поставил всю комендантскую игру вверх ногами.
Неизвестные в горах напали на немецкую машину, убили одиннадцать солдат и одного офицера. Это случилось недалеко от города.
Биттер с солдатами гарнизона гонялся за… призраками. Он поднял стрельбу до самой кромки яйлы, потом в городе объявил: «Группа бандитов совершила зверское нападение на германских солдат, убили их из-за угла. Но возмездие настигло их без промедления. Бандиты уничтожены, жизнь в городе идет в полной норме».
Но ялтинцы знали правду, знали, что Биттер в лесу даже зайца не встретил, хотя в это время года они обычно спускаются ближе к морю.
Ялтинцы поглядывали на горы.
Гестапо стало без шума арестовывать горожан, одновременно продолжая приглашать в бывший особняк композитора Спендиарова на танцевальные вечера.
И Биттер, и генерал Цап тревожно поглядывали на Красный Камень, на Стильскую тропу, на Ай-Петринскую яйлу. Они отлично знали, кто там и сколько их. У них был осведомитель, бежавший из Ялтинского партизанского отряда, лесник Грушевой поляны Митин. Гад и трус, но, к нашему несчастью, отлично осведомленный. Он лично заготавливал для партизан продовольствие, прятал его в тайниках. Его мнение было важным и при выборе местности для стоянки партизан.
