Владимир Тюрин - Слушать в отсеках
— Товарищ старшина? — удивился Федя. — Я чего-нибудь не так делаю?
— Нет, все так. Я пришел, чтобы вам одному скучно не было, — пошутил старшина и улегся животом на ребристые маховики клапанов. В трюме работать можно было только лежа.
Уже потом до Феди дошло, что старшина, помогая ему, одновременно показывал, как удобнее и быстрее работать в этой теснотище. Без старшины Федя не управился бы и до ужина.
В общем, молодым помогали, учили, поддерживали. Больше всех занимался с Федей Киселев. Они вместе на животах ползали по магистралям, ужами пробирались в самые дальние и неудобные уголки и щели трюмов. И все это старшина делал лишь для того, чтобы показать Феде какой-нибудь клапан или пробку, чтобы Федя и глазами проследил, и руками прощупал, где что стоит и куда загибается та или иная труба. Старшина допекал Федю занятиями, сам сидел с ним по вечерам до отбоя, требовал от него знания на память всех систем, клапанов, приборов, трубопроводов, расположенных в моторном отсеке.
Поначалу Федя не находил ответа на вопрос: зачем все это нужно старшине, если он уже начал собирать чемодан к увольнению? Не все ли равно ему, хорошо или плохо будет служить Федя после того, как он сам уйдет с флота? Но вот как-то в море во время обеда с мостика дали команду приготовить правый дизель на зарядку аккумуляторной батареи. Федя заторопился и убежал в моторный отсек, оставив миску с кашей на коробке с предохранителями. Через несколько минут старпом по трансляции вызвал Киселева в центральный пост. Старшина вернулся расстроенный, в руках он держал злополучную миску. Федя был готов провалиться от стыда. Малость выждав, пока старшина остынет, Федя спросил:
— А вас-то, товарищ старшина, старпом за что?.. Ведь это я виноват, я миску оставил.
— За то, что пока не научил вас быть подводником. Плохо учил.
Вот тогда-то, с того самого дня, Федя и влюбился в старшину. Скажи ему Киселев: Федя, прыгни с борта лодки в ледяную воду — и Федя с восторгом прыгнул бы. Вот такая вспыхнула у него любовь!
Утром, заступив дневальным по команде, Федя улучил минуту, когда Ларин куда-то вышел из кубрика, и подошел к Киселеву.
— Все-таки демобилизуетесь, товарищ старшина?
— Да, Федя. Поеду вместе с Иванычем на Тюменщину.
— А жалко… — На простеньком конопатом лице Зайцева застыло огорчение.
— Что жалко? — не понял его Киселев. Но повнимательней приглядевшись к Феде и уловив его тоскливый взгляд, начал что-то понимать. — Э-э, Федя-я… У нас в команде все ребята хорошие, дружные. В обиду тебя не дадут.
— Я не об обиде… Все равно без вас будет не так.
— Это почему же? — Киселеву стало немного смешно и немного грустно, ему показалось, что от Феди повеяло каким-то легким теплом, как от ласкового чистого ребенка. Старшина скрыл улыбку.
— Вы не такой, как все. — Федя задумался, не зная, как точнее выразить свои чувства, засмущался и выпалил скороговоркой: — Вы лучше всех. — И улыбнулся по-детски светлой, чистой улыбкой.
* * *Шукарев со всего маху трахнул дверью своего кабинета, с тонкой дощатой перегородки обвалился очередной кусок штукатурки. Стаскивая тесные, чтобы облегали руку, перчатки, Шукарев зло фыркал. Этот день он запомнит надолго: с утра перевернутый гюйс, потом навал лодки, а только что он вынужден был снять и наказать дежурного по бригаде.
Когда-то очень давно, в первые послевоенные годы, когда он был еще старпомом и, как всякий старпом, был до полного обалдения задерган каждодневной текучкой и лавиной различных ценных, более ценных и еще более ценных указаний, он жил исступленной мечтой о том времени, когда сам станет командовать лодкой. И не потому, что командирское звание обеспечивало заметную прибавку к семейному бюджету. Совсем нет. Оно давало несравненно большее — новое качество, а с ним и командирские привилегии. Отныне и навсегда ему по утрам докладывали о состоянии вверенного ему (ему!) корабля; все непременно подавали команду «Смирно!», когда он входил на борт или сходил с борта его (его!) корабля; его командирскую каюту на лодке или его место за столом в кают-компании никто и никогда не имел права занимать. Никто и никогда!
Все эти привилегии для Шукарева были выстраданными и свято незыблемыми, потому он без малейших колебаний снимал дежурного по бригаде, если ему, комбригу Шукареву, из-за невнимательности дежурного забывали подать команду, когда он появлялся на собственной бригаде.
Перчатки наконец сдернулись. Шукарев аккуратно сложил их вместе, ладошка к ладошке, и положил на край стола. Сел расслабленно в кресло и с легкой досадой подумал: неужто вот этому капитан-лейтенанту Олялину, которого он только что снял с дежурства за то, что тот прозевал его появление на бригаде, не ясны элементарные требования службы? Детский сад!..
В дверь кабинета кто-то очень деликатно постучал, затем она приоткрылась — в проеме показалась голова капитана второго ранга Радько из отдела кадров флота. Прежде чем войти, Радько извиняющимся голосом произнес:
— Прошу разрешения войти, Юрий Захарович.
Шукарева такими манерами не проведешь, не объегоришь. Он с грохотом двинул из-под себя кресло и — весь сияние и радость — бросился навстречу нежеланному гостю.
— Что за китайские церемонии, Валентин Иванович! Проходите, ради бога! Вы же знаете, я человек простой. Мой кабинет — ваш кабинет!
В отделе кадров флота Радько курировал подводников. То есть над подводниками он был если и не бог, царь и воинский начальник, то фигура значительная. От того, КАК он доложит о тебе по начальству, тебя могли вознести или понизить. Так что с ним безопаснее всего было находиться в добрых отношениях. Но общаться с ним для Шукарева всегда было сущим мучением: никогда не знаешь, чего от него можно ждать. А Шукарев ребусов не любил.
Он помог Радько раздеться, заботливо расправил его промокший плащ на плечиках, трусцой подрулил к столу, выдвинул для гостя стул. И никак нельзя было подумать, что этого самого Валентина Ивановича комбриг не то что не любил, даже не уважал. Командиром лодки, по мнению Шукарева, Радько когда-то был так себе, без перспективы, и потому поторопился списаться с лодок, как только у него появился повод — забарахлило зрение. Покомандовал лодкой он всего года полтора-два.
Радько аккуратно присел на краешек стула, перегнулся, вдавив себе в живот сжатые кулаки, сморщил высохшее лицо, на котором, казалось, щека ела щеку, и, просидев так минуту-другую, пожаловался:
— Опять язва разыгралась. Как непогода — так хоть на стенку лезь. — Лицо у Радько было болезненное — бледное с синевой, словно он всю жизнь провел в подземелье.
Шукарев, зная пристрастие Радько к собственным болячкам, не дал ему сесть на своего конька и, едва тот успел закрыть рот, заговорил сам.
— Прямо-таки осатанела погода… У меня три лодки в пятьдесят седьмом полигоне на отработке задачи. Так не знаю, что и делать: отзывать их в базу — жаль истраченного времени и моторесурса, оттуда, сами помните, сколько до базы идти, оставить там — душа будет не на месте…
— Да, да, — поддакнул Радько. — И у меня, как такая погода, язва покоя не дает… — И пошел, и пошел…
Шукарев с тяжелой тоской посмотрел на худющего, прозрачного, как вяленая камбала, кадровика, подумал: «Господи, и как с этим нудягой жена живет? Выматерился бы ты, что ли, для разнообразия!» — и предложил:
— Может, коньячку пять капель, Валентин Иваныч? Говорят, язву успокаивает.
— Спасибо, Юрий Захарович. Я, как говорится, при исполнении. Потом не откажусь. А сначала дело.
— Я — весь внимание, — насторожился Шукарев и подумал: «Уж не о моем ли звании?» И сердце его жалобно трепыхнулось в дурном предчувствии. — Слушаю вас, Валентин Иванович.
В голосе комбрига промелькнули совсем не свойственные ему заискивающие, просящие нотки. Радько заметил это. Он вообще был человеком наблюдательным, хорошим психологом. Словом, в кадрах он оказался на своем месте. Мимо его внимания не прошла подчеркнутая забота хозяина о его плаще, вовремя прямо под него подсунутый стул, робость, вдруг обуявшая Шукарева, всегда громкого и нахрапистого. «Об адмиральском звании беспокоишься», — усмехнулся про себя Радько.
Он хорошо помнил, как когда-то, когда он еще командовал лодкой, Шукарев наорал на него площадно при всех и обозвал раззявой за то, что он допустил ошибку при швартовке. Помнил и решил сейчас малость поиграть на шукаревских нервах, потянуть немного, не сразу выкладывать цель своего приезда.
— Интересные явления происходят с кадрами. Мы у себя как-то проанализировали и сравнили общеобразовательный уровень старшин и матросов настоящего времени и десятилетней давности. Перемены просто разительные. Нынче уже до сорока процентов моряков имеют среднее или средне-техническое образование. Остальные — восемь-девять классов. И вот с ростом общеобразовательного и культурного уровня моряков особую актуальность приобретает педагогическое мастерство командиров, знание ими основ педагогики и психологии. Работать с людьми, с одной стороны, стало вроде бы проще — они легче и быстрее усваивают материал, лучше разбираются в том, чему их учат. А с другой стороны, труднее. — Радько умышленно нудил, нудил, а сам зорко приглядывался к Шукареву. — Диапазон их мышления стал намного шире, жизненные запросы многогранней, характеры сложнее. И теперь для них важно не только то, что сказал их командир, но и как сказал. Если за его словами они не почувствуют силу личного примера, глубокой убежденности в том, что он им внушает, то все его самые хорошие и правильные слова превратятся в пустой звук, мыльный пузырь, способный лишь вызвать у них усмешку и чувство внутренней неудовлетворенности.
