Василий Щур - Пограничными тропами
Отец и мать пилили во дворе дрова. Мать увидела бледное лицо Ванюшки, часы и все поняла. Тихо вскрикнула: порезала пилой руку. Отец побежал в дом, принес флакон с одеколоном, залил рану, бережно перевязал.
— Неужто разбил, сатаненок? — закричала мать.
— Ты это зря кричишь, Маруся, — остановил ее отец. — Ну-ка, покажи.
Ванюшка протянул часы, все еще не веря, что не получит трепки.
— Ничего, починим, — сказал отец. — Ты что же, хотел узнать, как это устроено?
— Хотел, — признался Ванюшка.
— А мы вместе посмотрим, — похлопал его по плечу отец. — Вот закончу с дровами и посмотрим. Жизнь, брат, штуковина очень интересная.
Вечером они долго сидели вместе. Семен дал сынишке подержать в руках револьвер.
— А ты по врагам стрелял? — поинтересовался Ванюшка.
— Пока нет.
— А будешь стрелять?
— Полезут к нам — пожалеют.
— А не побоишься?
— А когда ты станешь бойцом, побоишься?
Ванюшка посмотрел ему прямо в глаза и твердо сказал:
— Не побоюсь!
…А вот в ту осень отец не приехал.
Однополчанин Петр Илюшенко, появившись в селе, пошел не к себе, а прямо к Пашенцевым:
— Крепись, Елисеевна. Сложил голову твой Семен. На озере Хасан.
И вспомнилось Ванюшке, как упали часы, остановились стрелки…
Под вечер на заставу приехал секретарь райкома партии.
— Вот что, Иван Семенович, — сказал он. — Привез я тебе весть. Собирайся, поедем.
Газик проворно спустился по дороге к озеру, промчался вдоль берега и запетлял по склону сопки.
— Вот, почитай, — секретарь протянул Пашенцеву конверт. Письмо было из Владивостока.
«Много героических подвигов совершили наши воины на священной хасанской земле. Героям возданы почести. Но есть и такие, о которых еще не знают. Например, секретарь партбюро противотанковой батареи Храмов и член партбюро Пашенцев. Я служил и воевал вместе с ними. Это настоящие коммунисты. Очень прошу возложить на их могилу венки. Они находятся…»
Газик остановился. Впереди был топкий ручей.
— Дальше не проедем, — сказал Пашенцев.
Они вылезли из машины и пошли пешком. Над озером нависли черные тучи. Ноги утопали в рыхлом песке. Сухие трескучие камыши преграждали путь. Но они шли упрямо, молча.
Пришли на участок другой заставы. И на невысоком взгорке увидели белый простой обелиск. Глаза Пашенцева впились в надпись.
«Героям, отдавшим жизнь в боях 6—11 августа 1938 г.
Храмов Н. А. 1912
Дмитриев А. А. 1914
Пашенцев С. А. 1907
Конджария Г. Н. 1913».
Над взгорком взметнулся ветер. Пашенцев припал к обелиску губами.
— Отец…
Возвращались к машине в темноте.
Однажды Пашенцева вызвали к телефону. Звонили из штаба отряда.
— Учебная! На участке вашей заставы обнаружены следы. Координаты…
Пашенцев поднял заставу в ружье. Возглавил поиск.
Над озером свистела пурга. Пограничники скользили по обледенелым склонам, срывались вниз, вязли в топких местах.
И вдруг — следы! Едва приметные, запорошенные снегом, но следы!
Офицер штаба, услышав доклад Пашенцева, удивленно спросил:
— Ты что, мне тоже вводную даешь? Разыгрываешь?
— Нет, не разыгрываю. Самые настоящие следы. И, судя по всему, самый настоящий нарушитель.
Да, это была уже не учебная тревога…
Началось преследование нарушителя. Люди выбивались из сил. Устало вытирали пот с лица. Сбросили полушубки.
Рядом с Пашенцевым бежал ефрейтор Воинов. Когда до нарушителя оставалась сотня метров — сбросил сапоги.
Воинов, тот самый Воинов! Бывший шахтер, он не сразу «уложился» в рамки строгих военных уставов. В свое время в компании бесшабашных дружков привык «закладывать». Из первого увольнения пришел навеселе. Можно было, конечно, закрыть ему дорогу в поселок. Пашенцев поступил иначе. Сдружил его с Жолдыбаевым. Крепкий, честный парень хорошо повлиял на него, удерживал от дурных поступков. И если раньше Воинов в ответ на вопрос: «Как провели время в увольнении?» — мог запросто ответить: «Был в кино», — хотя и духу его там не было, то потом никто не смог бы уличить его в обмане. Стал учиться в вечерней школе…
И вот теперь — молодец молодцом. Сейчас настигнет нарушителя. Осталось пятьдесят метров. Двадцать. Десять. Все!
Усталые, возвратились на заставу. Кто-то из молодых солдат вздохнул:
— Ох и досталось!
— Ничего, выдюжим, — сказал Пашенцев. — На то мы и коммунисты.
— А мне… можно в партию? — тихо спросил Воинов.
— Подавай заявление, — ответил Пашенцев. — Рекомендацию дам. И, думаю, коммунисты будут голосовать «за».
И ушел в канцелярию. Отдыхать было некогда. Ввели нарушителя. Пашенцев в упор смотрел на его недоброе, изможденное лицо, на обмякшую фигуру. И неожиданно вспомнил слова «Полезут к нам — пожалеют!»
Пашенцев и раньше бредил Хасаном. Читал книги — участники боев рассказывали о себе и о своих товарищах. С волнением листал подшивки пожелтевших газет — каждая строка о хасанских событиях была для него такой же близкой и дорогой, словно сам он, приникнув к панораме «сорокапятки», вел огонь по захватчикам.
А потом, когда пришел служить в эти края, особенно полно почувствовал, что в долгу, в очень большом долгу перед памятью тех, кто отдал свою жизнь за свободу и независимость Родины.
Нет, он не был здесь просто туристом, решившим пройти по памятным местам боев. Он охранял границу. И охраняет ее сейчас. И тот клочок земли, на котором стояла батарея отца и где он пролил свою кровь, и всю нашу землю, которая зовется Советской Страной.
Его застава ни разу не пропустила врага на эту священную землю.
Фотографии, письма, вырезки из газет. Иван Семенович и его жена Раиса Александровна часто перебирают их, вспоминают о людях, что служили на заставе, а теперь трудятся в разных концах страны.
За окнами — ночь, а в комнате нет-нет, да и слышится:
— Помнишь?
— А ты помнишь?
Раиса Александровна долго рассматривает одну фотографию. На снимке крепко сбитый широкоскулый парень. Пришел на заставу замкнутый, неразговорчивый. Вырос без отца и матери. И Пашенцев стал ему вторым отцом. Даже после демобилизации следил за его судьбой, писал, помогал советами. Как-то парень сообщил, что живет хорошо, чуть не каждый вечер бывает в ресторанах. Пашенцев разволновался: не по той дорожке пошел бывший солдат. И по-отцовски разругал его.
«Не в этом счастье, — написал ему Пашенцев. Счастье в труде. Праздная жизнь до добра не доведет. Учись, парень, — вот задача. Трудись для народа — вот цель».
И спрашивал:
«Не женился еще? Женишься — приглашай в гости, приедем. Новосибирск далековато, но ничего»»
И что же? Поехал Пашенцев с женой и сыном в отпуск, повидался с парнем. Обрадовался: работает, поступил в заочный институт, собирается завести семью.
…Время — далеко за полночь.
— Пора спать, — говорит Раиса Александровна. — Ведь завтра день у тебя особенный.
Да, завтра день особенный. На склонах Заозерной большой митинг трудящихся в память о хасанских боях.
Он выступит на этом митинге, капитан Иван Пашенцев. Он скажет:
— Будьте спокойны, отцы! Сыновья не подведут.
Хасанские ветры… О многом могут рассказать они. О мужестве и честности. О верности и отваге. О дружбе и стойкости.
Они, эти ветры, проносятся над Хасаном — спокойным, когда светит солнце, неистовым, когда над ним нависают злые тучи. Проносятся над Заозерной — высокой, намертво сросшейся с землей сопкой. Тупые лбы хищников разбились об нее вдребезги. И даже ветры обходят ее стороной.
Они знают: и эту ставшую легендарной сопку, и всю нашу землю берегут сыновья героев.
Берегут, как велели отцы.
Алексей Белянинов
ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ МИНУТ
Толстые глинобитные дувалы отсекали от просторной долины правильный четырехугольник.
Пустыня подступала к нему почти вплотную.
Но во двор, за широкие деревянные ворота заставы, выкрашенные зеленой краской, пустыню не пускали. Отбрасывая густую тень, ранней весной и летом до поздней южной осени здесь шумели листьями деревья, посаженные пограничниками у небольших арыков. Рукав, прокопанный от ближней речки, наполнял водой небольшой бассейн, в который приятно окунуться раскаленным летним днем, усталым вернувшись с границы.
Деревья росли и вдоль казармы, защищая ее окна своими ветвями от безжалостного солнца, деревья выстроились, словно на проверку, и возле длинного приземистого здания, в котором помещались канцелярия заставы и ленинская комната.
Этот маленький клочок выгоревшей земли на три года стал домом для молодых солдат Анатолия Курсакова, Николая Александрова, Михаила Сорокина, для многих их товарищей, вместе с которыми они служили на границе.
