Сергей Бетев - А фронт был далеко
— Может, зайдешь? — попытался я пригласить его к себе.
— Что ты! И так от матушки попадет, что день где-то прошатался, — отговорился он. — Так что завтра в пятнадцать ноль-ноль.
В тот вечер я долго не мог заснуть. В нынешний приезд в Купавину все приобретало какое-то беспокойное значение: и настоятельный вызов к празднику, и встреча с Васькой Полыхаевым, как будто случайная, но, оказывается, вовсе и нет, так как его тоже просили приехать ко времени. Из-за этого и завтрашний день стал казаться несколько таинственным, потому что вместе с открытием памятника заключал в себе еще какой-то особый замысел. Невольно вспоминались прежние наезды домой с единственным желанием увидеть стариков. Что касалось купавинских новостей, так они узнавались от них же, потому что в гости ходить было не к кому, а коли долетали слухи об одногодках, то за ними бегать и в голову не приходило: они в наш дом являлись сами.
…А думы все не давали подступиться сну. Пришлось признаться себе, что разговор с Васькой Полыхаевым не на шутку разбередил душу. Ведь я, хоть и не сознался в том своему другу, тоже, где бы ни был, а по Купавиной тосковал.
Видно, не четыре стены обозначают мир отчего дома.
Не потому ли мы испытываем радость волнения, когда через много лет встречаемся с любимой лесной опушкой, со знакомой прозрачной речкой, дорогим воспоминанием, неповторимость которых навсегда запечатлена в нашей памяти? И не потому ли такой острой болью откликается сердце на каждую утрату, что случается по вине людей, равнодушных к чужому прошлому?
Наконец я задал себе еще один вопрос: почему в возрасте, которому должны сопутствовать опыт и умудренность, мы часто возвращаемся памятью в свою юность — беспечную пору увлечений и мечтаний? Не потому ли, что, устав от жизненных передряг, от равнодушия и жестокости, от лицемерия и подлости, нам хочется прикоснуться к той чистоте и тому человеколюбию, что рождали в нас высокие помыслы, с которыми мы уходили в жизнь? Или повиниться перед прошлым за дни сегодняшние?..
Вопросов много. А где ответы на них?
Последнее, о чем подумалось, был завтрашний день с предстоящим событием. Он, как и праздник, связывался с прошлым. Но, в отличие от предыдущих, обещал явиться из минувшего в сегодняшний день зримо.
Что он принесет? О чем расскажет?
Особых праздничных приготовлений на станции было не видно. Даже флагов и лозунгов, не в пример другим красным дням, вывесили куда меньше. Народ, в основном ребятня да мужики, тянулся в Клуб железнодорожников, где в фойе была устроена фотовыставка «Железнодорожники — фронту!». В читальном зале библиотеки на отдельном стенде выстроились книжки о войне.
Люди вежливо обходили выставки. И по тому, как они, празднично одетые, старались соблюсти степенность, как усердно хранили на лицах особую серьезность, с какой внимательностью чаще обычного обращались к своим часам, было ясно, что они заняты важным ожиданием.
Ожидание это угадывалось и по домам, где хозяйки до испарины старались управиться со всякой стряпней и приготовлениями к празднику не как всегда — к вечеру, а пораньше. Да и отглаженные платья, развешанные на стульях, разложенные на кроватях, вытащенные из коробок туфли, не говоря уж о тугих повязках на головах, скрывавших заранее прибранные волосы — все свидетельствовало о том, что никто из купавинцев не намерен опаздывать к торжеству ни на одну минуту.
…Купавина преображалась.
За час до означенного времени со всех сторон — через дворы больших домов, по проезду к Клубу железнодорожников и даже из парка — к памятнику потянулись нарядные группы людей. Шли деды, шли сыновья, шли внуки… Начало мая не баловало цветами, но у всех, кто подходил на митинг, они были: хотя бы по одному в детских руках, а у остальных — в горшках: видно, заранее вырастили для сегодняшнего дня. Приближались к площадке перед памятником не сразу, надолго останавливались для разговоров со знакомыми. А подойдя ближе, незаметно табунились уже по-другому: центр ненастырно заняли машинисты, по правую руку от них пристроилась немогучая кучка путейцев, по левую — движенцы. Путейцы сегодня выглядели торжественными: Макар Заяров состоял в их артели.
Еще пустовала трибуна, казавшаяся в многолюдье меньшей, чем на самом деле, а собрались уже все, кто должен прийти и кто мог.
У машинистов последним появился Иван Артемьевич Кузнецов. Был он совсем стар, передвигался маленькими шажками, поддерживаемый двумя внуками-машинистами. А когда подошел, затихли купавинцы, только молчаливыми поклонами встречали великого работника. Непонятно откуда вынырнула табуретка и установилась в самом центре, определяя место дяде Ване.
Тяговики стояли солидным мужским строем. Здесь мужиков было заметно гуще: их почти не брали на фронт. По-иному взглянула война на другие службы: путейцам и движенцам оставила к этому празднику больше вдовьих юбок.
Мы с Василием остановились немного в сторонке от своих. В эти минуты мы забыли друг о друге.
Являлась Купавина…
Минутное волнение тронуло путейское крыло, когда подошли Мария Заярова с Еленой…
Я не встречал ее после войны. Еще вчера, зная, что жена и дочь Заярова станут на этом торжестве первыми людьми, я думал, что мне будет трудно сохранить спокойствие.
Но красивая женщина с пепельными от седины волосами, вольно откинутыми за плечи, не обращала особого внимания на окружающих. Она оберегала свою мать, очень постаревшую. Когда ей приходилось отвечать на приветствия, глаза ее теплились ласковым светом. В одно из таких мгновений я замер: Елена Заярова столкнулась с моим взглядом, словно запнувшись, испытующе всмотрелась в меня и отпустила милостиво.
«Не узнала…» — подумал я, не понимая, огорчился или обрадовался этому.
Мне о ней было известно почти все из случайных разговоров во время прошлых приездов. После болезни, на второй год войны, Ленка Заярова устроилась в станционный детский сад воспитательницей, а через год стала заведующей. Она уберегла от голода ребятишек военной поры и потому, наверное, стала едва ли не самой уважаемой среди купавинцев.
Жила она с матерью. О знакомствах ее или попытках устроить свою судьбу не поминали. Скорее всего, их не было.
— Ты что уперся в одно место? — подтолкнул меня Василий. И сообщил, довольный, словно об открытии: — Ты только приглядись… Сегодня не митингом пахнет, а парадом: Купавина-то прямо-таки построилась, да как интересно!..
— Ну, уж и парад, — из чистого противоречия сказал я. — Это даже не митинг: тут не больше двухсот человек.
— Эх, Саня! Не военной ты косточки. — И он как-то радостно сверкнул глазами: — Парад. Да еще какой!..
До митинга оставалось несколько минут. Пестрая толпа купавинцев утопталась перед памятником и трибункой в аккуратную подкову и, являя привычку к дисциплине, притихла в ожидании главного события. Я видел знакомые, малознакомые и вовсе незнакомые лица и по каким-то необъяснимым приметам легко определял семьи.
— Не семейный ли парад ты углядел? — спросил я Василия.
Он оглянулся и, все так же улыбаясь, посоветовал:
— Ты гляди лучше, гляди…
Теперь, всматриваясь в лица купавинцев, я узнавал почти всех. И еще начинал понимать смысл Васькиного замечания: Купавина разбиралась на свои команды…
Позади дяди Вани Кузнецова плечо к плечу стояли Иван и Костя Захаркины. В сторонку от них отодвинулись их жены с детьми: парнем постарше и двумя девочками, казавшимися одногодками. Тут же была и Надежда Захаркина, полная седеющая женщина с удивительно чистым и добрым лицом. Она держала на руках ребенка. «Интересно, чей это?» — подумал я. И обратился к Ваське с вопросом:
— А где же Анна-то дяди Вани? Не вижу что-то…
— Не спроси еще у кого-нибудь, — шепотом отрезал Васька. — Умерла она… давно уж.
…Рядом с Кузнецовыми по долговязому и худому Павлу Глухову я узнал еще одну семью. Сам Павел года два назад ушел на пенсию, не продолжив, по примеру дяди Вани, на станции своей фамилии. Глуховы вырастили сына и двух дочерей: сын жил и работал на Новом заводе, а девки вышли замуж в Красногорск. Может, оттого и стоял сейчас среди них Павел, задумавшись о чем-то своем, и казался не то серьезным, не то сердитым…
В то время как я разглядывал старых купавинских машинистов, в стороне, где табунились мужики помоложе, из толпы выбрались, прихрамывая, два коренастых паровозника, бесцеремонно заняв место впереди всех. По их виду можно было предположить, что по пути сюда они где-то наткнулись на буфет.
— Вот, пожалуйста! — подтолкнул меня Васька. — Узнал?
— Вроде знакомые… — отозвался я, напрягая память.
— Да не майся ты, — помог он мне. — Поп с Петром это.
— Неразливные, как прежде…
— До старости дожили, а не унялись, — почти с одобрением сообщил Васька. — Ты ведь помнишь: они уходили вместе с Заяровым. Ну, вот… Оба попали в Добровольческий танковый, больше того — в одной роте оказались механиками-водителями. Сначала, значит, один сгорел, потом — другой. Разбросало их по госпиталям, а в Купавиной объявились через два дня один после другого: у Попа правая нога маленько короче левой, у Петра — левая…
