Андрей Серба - Тихий городок
Казалось бы, стали мы с ним соседями, да только полковник есть полковник, а фельдшер есть фельдшер, так что об этом Чумарзине я только слыхивал, а в глаза не видывал. А вот единственного сынка его привелось и лицезреть…
Дело было осенью сорок второго года. Только собрался я спать ложиться, как вваливаются ко мне три германца из СС, велят брать инструмент и ехать с ними. Доставили меня прямым ходом в усадьбу полковника Чумарзина и приказали заняться ранеными польскими полицейскими. Из разговоров я понял, что сынок полковника спутался с коммунистами, а гестапо удалось их выследить. Вместе с тремя дружками его хотели без лишнего шума арестовать прямо на дому, да не тут-то было. Партизаны стали отстреливаться, и немцы, как у них водится, пустили впереди себя под огонь польских полицаев. Партизаны и всыпали им по первое число. А у германцев из СС такой закон: немецкий врач может оказывать помощь только немцам и прочим арийцам, но не славянам-недочеловекам. Поскольку ближе меня к усадьбе никого из местного медперсонала не имелось, я при раненых поляках-полицейских и оказался.
Бинт кончился, показалась пропитанная гноем и кровью марлевая повязка. Сняв ее, Юлий Остапович занялся раной. В бункере наступило молчание. Хотя рассказ фельдшера интересовал Шершня куда больше, чем даже собственная рана, он ничем не выдал своего нетерпения.
Юлий Остапович закончил обработку раны, наложил на нее новую повязку, стал перевязывать свежим бинтом.
— На чем я остановился? — вернулся он к прерванному разговору. — Да, на том, что полковник Чумарзин отстреливался вместе с сыном и его дружками-поляками. Занятнейший случай! Русские большевики вышвырнули полковника из России, а он с сыном снюхался с польскими коммунистами! Они и лежали перед усадьбой рядышком: три поляка и все чумарзинское семейство: полковник с женой и их сынок.
— Неужто никто не пробился? — равнодушно, словно от нечего делать, спросил Шершень. — Знаю я польских полицаев: великие мастаки бимбер жрать да баб щупать, а не с партизанами воевать.
— Когда в спину германский пулемет смотрит, хочешь не хочешь, а в атаку побежишь, — ухмыльнулся Юлий Остапович.
— А гестапо как такого дурня сваляло: ни одного партизана в плен не захватило, — тихо, будто самому себе проговорил Шершень. — Или был живой улов?
— Нет, одни мертвяки. Шесть тел рядышком: три поляка и столько же москалей.
— Так уж все и мертвяки? — усомнился эсбист. — Может, кто-то был ранен или контужен и валялся в беспамятстве?
— Все до единого были покойники, — убежденно повторил фельдшер. — Их при мне на сей предмет врач-германец осматривал. На моих глазах их всех и в одну яму закопали. Там же, возле пепелища от усадьбы. А перед этим каждому, как это водится в гестапо, за левое ухо контрольный выстрел сделали. Вот почему я никак не уразумею, как покойничек мог сызнова на этом свете объявиться. Воскрес, что ли?
— Не думаю. Просто я позабыл сказать, что тот хлопец не родной сын Чумарзина, а приемный, — соврал Шершень. — С его отцом полковник то ли близкими дружками, то ли дальними родичами были.
— Тогда другое дело. А у меня, признаюсь, уже поганая думка об этом хлопце в голове шевельнулась.
— Родной или приемный, а проверить его все равно надобно, — строго сказал Шершень. И давая понять, что разговор на эту тему закончен, спросил: — Как рана?
— Еще малость гноится, но самое страшное позади. Дело на поправку пошло.
— Ну и добренько. Спасибо за лечение и заботу друже, и до следующей перевязки…
Выпроводив Юлия Остаповича, Шершень прикрыл глаза, задумался.
Ничего не скажешь, веселенькая получается картина! Выражаясь языком Юлия Остаповича, час назад он беседовал с воскресшим из мертвых сыном полковника Чумарзина. А вдруг фельдшер что-то перепутал или попросту домыслил некоторые детали? Как в таком случае перепроверить рассказ Юлия Остаповича? Партизаны и семья Чумарзина мертвы, польских полицейских, участвовавших в том бою, вряд ли теперь установишь и тем более разыщешь, а поскольку операцию проводило гестапо, о ней нет упоминаний ни в местных, ни в центральных архивах польской полиции. Остаются немцы: у этих бумажных душ каждая справка обязательно найдет свое место в надлежащей папке или сейфе. Обратиться за помощью к оберштурмбанфюреру Штольце? Тому ничего не стоит сделать по своим каналам соответствующий запрос в гестаповские архивы, и все сразу прояснится, встанет на свои места.
Нет, не на свои… Конечно, субъект, выдающий себя за сына полковника Чумарзина, может быть обыкновенным мошенником или проходимцем, по тем или иным причинам вынужденным скрывать свое настоящее лицо. Но если незнакомец окажется советским контрразведчиком, его в первую очередь постарается использовать в своих целях Штольце. А этот так неожиданно очутившийся в руках Шершня чекист мог бы весьма и весьма пригодиться ему в собственной игре!
Значит, нужно поступить по-другому. Оуновская СБ всегда действовала в контакте со спецслужбами Германии, теснейшие связи между ними существуют и сейчас. Поэтому интересующие Шершня сведения он может получить и минуя Штольце, правда, затратив на это больше времени. Ничего, он подождет… Появившаяся возможность затеять выгодную для себя игру с советской контрразведкой стоит этого. А нужную радиограмму своему начальству он прикажет отправить сегодня же. Причем с грифом: «Исполнить немедленно». А покуда нужно срочно послать верных хлопцев на место бывшей усадьбы Чумарзиных: пускай проверят, сколько трупов в свое время было закопано возле нее.
Оберштурмбанфюрер почти не слушал Матушинського. То, о чем сейчас говорил капитан, для Штольце давно не являлось тайной, а поэтому он был подготовлен к подобному развитию событий.
— …Еще полковник Ковальский сказал, что «люблинцы» договорились с Россией о создании самостоятельного фронта Войска Польского в составе трех армий. Для формирования новых польских дивизий Советы направили в Польшу со своей территории шестьдесят тысяч призывников, из которых двадцать тысяч — западные украинцы, — доносился до оберштурмбанфюрера голос Матушинського. — Неужели может быть такое? Отдавать своих солдат в чужую армию…
Аковский капитан раздражал Штольце, и он с трудом сдерживался, чтобы не вскочить и не крикнуть ему в лицо: «Как же иначе, капитан? Советские украинцы укрепят польскую армию не только количественно, но и идейно, что позволит «люблинцам» снять с фронта и направить в тыл на государственную и хозяйственную работу сотни и сотни польских коммунистов. Немало из них придет в корпус государственной безопасности и милицию, и тогда дело таких, как ты, мечтающих о власти «лондонцев», будет проиграно окончательно… Только с куриными мозгами можно не понимать этой элементарной истины».
— Считаю, что после встречи с полковником Ковальским майор Хлобуч принял твердое решение перейти на сторону коммунистов, — закончил свое сообщение Матушинський.
— Каковы основания для такого вывода?
— Все время батальоны бригады были рассредоточены и имели самостоятельные базы. Это позволяло нам контролировать большую территорию, делало менее уязвимыми от налетов с воздуха. После встречи с полковником Ковальским майор Хлобуч приказал всем подразделениям бригады стянуться к штабу, прекратить все виды деятельности против Красной Армии и органов новой власти, нести только службу боевого охранения.
— Действительно тревожные симптомы, — согласился Штольце. — Сколько времени, по-вашему, может понадобиться Хлобучу для сдачи бригады «люблинцам»? — поинтересовался он.
— Приказ в батальоны о перемене места дислокации отправлен с нарочными два часа назад. Срок исполнения приказа — к двадцати часам завтрашнего дня. Ночью, естественно, Хлобуч ничего не предпримет, так что все события должны начаться не раньше чем через двое суток.
— Двое суток… — в раздумье повторил Штольце. — Срок немалый. Если, конечно, не терять время напрасно, а действовать быстро и решительно.
Он встал из-за стола, опустив голову, сделал несколько мелких шажков к двери землянки. Развернулся, двинулся обратно. Капитан, не меняя позы, следил за ним. Он привык видеть оберштурмбанфюрера в черной эсэсовской форме, и цивильное платье, в которое Штольце недавно облачился, Матушинського забавляло. Коричневая рубашка с расстегнутым воротом, серый спортивного покроя пиджак, бриджи из грубого сукна, высокие сапоги… Круглое одутловатое лицо с мешками под глазами, редкие светлые волосы, большие залысины… Толстые губы, маленькие глазки под бесцветными ресницами, короткий мясистый нос. Чем не типичный немецкий бюргер или дремучий польский хуторянин с далекой карпатской полонины?
— Что, на ваш взгляд, может воспрепятствовать переходу бригады на сторону «люблинцев»? — спросил Штольце, снова занимая место за столом.
