Николай Бирюков - Чайка
— Не верь, дядя, фашистской брехне и соседям накажи, чтобы не верили. Жива Красная Армия! Крепче, чем до войны, стала. Ни одному немцу под Москвой не дает голову из окопов высунуть. Ждут бойцы приказа Сталина — двинутся и так ударят, что от «господ» немцев только грязь останется… И отряд Зимина жив, от верных людей знаю. Это ему старик возил довольствие, его боятся гитлеровцы.
Семен посмотрел на нее с недоверием и промолчал. Поднялся ветер, и по обе стороны дороги закачались, зашумели сосны. Катя глядела, как он собирал на желтую от мозолей ладонь по табачинке, а из мыслей ее не выходила нарисованная им картина бандитского налета на Жуково. Как обезвредить их? Конечно, надо будет говорить о них в деревнях, может быть специальную листовку выпустить… Самое верное — уничтожить бы всю банду, а главаря расстрелять на глазах у народа. Но где их найти? Пойманные отрядом два бандита наотрез отказались указать местонахождение своего логова, а три разведки не дали никаких результатов.
Из глубины леса неожиданно донесся женский плач. Семен вздрогнул.
— Уволокли трех, а наутро прибежала только одна, — сказал он глухо.
Катя порывисто схватила его за рукав куртки.
— И она знает, где они… эти «красноармейцы»?
— Еще бы не знать!
— Скажи мне, дорогой… фамилию этой девушки?
— А тебе зачем?
Катя не нашлась сразу, что ответить. В лицо Семена хлынула краска.
— Чего допытываешься? — И он замахнулся кнутом. — Говори, кем послана ко мне, не то всю как есть исхлестаю.
— Что ж, отведи душу, — спокойно сказала Катя. Под ее взглядом он смутился и опустил руку.
— Дочь моя… А какая у меня фамилия — это тебе ни к чему.
Ветер сдунул с его ладони старательно собранную махорку. Семен рассвирепел окончательно.
— Слазь! Мне попутчиков не надо. Шпыняет тут глазищами сквозь спину до самой души, как спицами… Прокатилась малость — и хватит. Вытряхивайся!
В глазах Кати была нерешительность: открыться? Сам Курагин не внушал ей опасения, но он может проболтаться кому-нибудь «под секретом», что она в здешних местах, и «секрет» легко может дойти до немцев. Оцепят они ближайшие села и хутор Лебяжий, на который она сейчас пробиралась, и схватят.
Катя покосилась на руку Семена, крепко стиснувшую кнутовище. По его нахмуренным бровям нетрудно было угадать, что он в самом деле готов осуществить угрозу.
— Не торопись, дядя, — сказала она мягко. — Гонишь — слезу. Села я к тебе случайно, никто не подсылал. А когда узнала, что ты из Жукова, решила до конца вместе доехать. Есть у меня одно дело секретное в этом селе.
— Какое еще дело?
— Дело-то… — Катя замялась. — Лицо у тебя хорошее: сразу видать — мужчина твердый, с характером. Вроде и можно довериться, а боюсь…
Семен выжидательно молчал.
— Не проболтаешься?
— Не из болтливых. Язык к месту пришит — не балалайка.
— По лицу видно, — сдерживая улыбку, согласилась Катя.
Семен не смотрел на нее, но не только лицо, а и вся его щупленькая фигурка с гордо поднятой головой выражала чувство оскорбленного достоинства и как бы говорила: «Хоть говори, хоть нет, — мне наплевать. Почище люди, Егор те за ногу, доверием не обижали».
Катя рассказала ему, что целую неделю прожила с партизанами. Как к ним попала и зачем — просила не выпытывать. Алексей Дмитриевич и Чайка живы и здоровы. Отряд готовится к большим боям. Перед боями решено установить связь со всем народом. От каждого селения намечено пригласить по одному человеку. И от Жукова тоже. Когда уходила, Алексей Дмитриевич попросил ее заглянуть в это село и найти там… Семена Курагина. Семен даже подпрыгнул, натянув вожжи, крикнул:
— Тпру-ру!..
Лошадь остановилась. Бросив вожжи на передок, он вытер разом вспотевшее лицо.
— И чего, к примеру, сказать ему? Катя покачала головой.
— Только лично с глазу на глаз самому Семену Курагину могу передать.
— Да я — он и есть! — Семен рассмеялся. — Чего глаза вытаращила? Я и есть, Егор те за ногу! В селе нас только двое Курагиных, брат еще… А Семен — один я!
— На слово в таких делах не верят.
— Да, пожалуйста, кто хошь… — Он огляделся по сторонам, позабыв вгорячах, что вокруг одни сосны, которые, может, и знают, что он Семен Курагин, да сказать не сумеют. — Придется, видно, до села, — сказал он огорченно. — Это как же, Егор те за ногу, Семен я или не Семен? Да в селе каждая собака, ежели б по-человечьи умела, подтвердит, каждая кошка меня знает.
Он взял в руку вожжи и опять бросил их.
— Обожди.
Суетливо порывшись в карманах, вытащил из брюк засаленную, потрепанную книжечку.
— Вот пачпорт.
Катя развернула и вслух прочла: — «Курагин Семен Герасимович, год рождения 1889-й».
— Теперь поверю. Глаза ее улыбнулись:
— Дело вот какое, дядя Семен: придет к тебе девушка и проводит к тому месту, где будет поджидать Алексей Дмитриевич. Все остальное от самого узнаешь.
— Когда придет-то? — дрожа от волнения, спросил Семен.
— Сегодня вторник? Жди в четверг, а может быть, завтра. Будешь ждать?
— Еще бы не ждать!
Катя оперлась рукой на обочину саней.
— Вытряхиваться?
— Да нет, что ты! Это я вроде в шутку, Егор те за ногу. А вдвоем ехать отрадней для души. Девка-то ты, как бы это сказать… Оглянешься — и вроде весна за спиной. Сиди, дочка, не обижай.
Он дернул вожжами, и лошадь лениво тронулась.
— Как жизнь-то в отряде? Чего родные поделывают? Много ли их?
— Про такие вещи, дядя Семен, не рассказывают.
— Это так. А ты молодец: держать язык на привязи — первая заповедь… Только я ведь от души спрашиваю, без умыслу: как, мол, они там?
Катя молчала.
— Да я не выпытываю, — сказал он и опять огорченно вздохнул. Ресницы его заморгали, и губы дрогнули в улыбке. — А Лексей Митрич — это голова! И знает, кому доверие оказать… Что ж, поглядим друг на дружку, посоветуемся. В мирное время я кой-куда повозил его. Не все на машине ездил: и лошадью не брезговал. По дороге, бывало, то да се, сам слово скажет, моих десять послушает…
Улыбка его становилась все шире.
— И Чайку возил, приходилось, но реже, правда. Она пешечком больше… А ездить с ней хорошо — веселая! И езду любила веселую, чтобы ветер в ушах свистел… Живы, значит! Спасибо, дочка! Прямо скажу: радость на душу положила. Ждать будем… Глядишь, опять пронесу их на рысачке — Лексея Митрича и Катерину Ивановну… Опустил народ было голову, да теперь…
Из глаз его побежали слезы.
— Эх, милашечка, наподдай! — крикнул он радостно и, хлестнув лошадь, запел:
Трансва-аль! Трансва-аль!..
— …аль… аль… — откликнулось лесное эхо.
— Наверное, тебе в удивление? — спросил Семен, вытирая рукой глаза. — С дочерью такое дело… и вообще все прочее, а я с песней… Не суди — душа поет, хотя от злобы и в судороге вроде.
Он понизил голос до шепота:
— Конец ведь, девка, немцам-то скоро! Окончательный. Это уж безошибочно. Ты ненароком не встречала ее?
— Кого?
— Предвестницу-то?
В глазах Кати отразилось удивление. Семен заглянул в них и удивился не меньше.
— Вот те раз, Егор те за ногу! То больно все знаешь, а тут такое дело, и ты… Везде говорят о ней. Взять хоть бы наше село — в любую избу зайди… И песня-то у меня от этого. Неужто и в самом деле не знаешь? — Он пожал плечами. — Красоты, говорят, она неописанной.
От шумящих сосен на освещенную солнцем дорогу падали пугливые, вздрагивающие тени. Солнце светило Семену прямо в глаза. Он улыбался, и на ресницах белели пупырышки прихваченных морозом слез.
— Глянет на тебя, и чуешь, Егор те за ногу, — в огне душа. Ходит больше по ночам… Придет, сбегутся к ней люди, и она говорит… Что доподлинно, этого я не скажу тебе. Только большие слова у нее и горячие.
Он долго возился с кремнем, высекая искру. Наконец шнур задымился.
— И чуешь, девка, вливаются в тебя силы ба-аль-шие. До нее пня боялся. Увидишь немца — дрожишь, а слушаешь ее — и чуешь: да ведь богатырь ты! И такая лютая злость в тебе к немцу…
От радостного изумления все лицо его порозовело, белесые брови изогнулись дугой; Катя начинала догадываться и заволновалась.
— Откуда она, дядя Семен, не знаешь?
Семен глянул вокруг и шепнул:
— От Сталина!
Глаза его торжествующе сверкнули.
— Сказывают, дочь его…
— Дочь?
— Ходит еще слух, будто это Чайка наша. Ее, предвёстницу-то, тоже Катей звать, да я не верил. Многие Катерину Ивановну в живых не считают. И я так думал. А теперь, как ты говоришь, жива Катерина Ивановна и в отряде, — выходит, снова не она. Есть у Сталина дочь Катя?
— Нет.
— Ну, тогда, может, и не дочь — племянница, — нерешительно проговорил Семен. — Одно доподлинно — от него.
