Артем Анфиногенов - Мгновение – вечность
А может быть, искал он сейчас название монографии, «Летопись военного неба»? Или шире: «Военное небо России»? С первого дня войны до последнего. Факты, факты, одни факты… Раскрытые так, чтобы выступил и вызвал мороз по коже и восхищение безмерный труд народа, чтобы стало видно всем, какой ценой оплачен перелом в ходе войны, перелом судьбы России к лучшему… И – память. Короткая память свойственна благодушию, а выгоды из нее извлекает бессовестность. Красной нитью: память не должна быть короткой…
Встреча в «предбаннике» укрепила историка в том, что замысел его важен и нужен.
Выступая сейчас в роли посредника между лидерами-бомбардировщиками и летчиками-истребителями, инструктор политотдела намеренно обходил такую специальную сторону дела, как боевые строи и порядки. Он полагал свое назначение в другом. Когда собираются на аэродромах разномастные группы молодого летающего народа, дух состязания, коренящийся в недрах авиационной жизни, рвется наружу, смущая пылкие души желанием отличиться, блеснуть мастерством, удивить товарищей. Этого следовало избежать. Скромность своих профессиональных познаний инструктор политотдела старался покрыть деликатностью обращения, пониманием интересов представленных сторон. Лидеры в гордыне как будто не заносились, истребители, чего особенно опасался «сват-капитан», против флагмана не задирались. Как и должно в серьезном деле, летчики не чинились, все шло складно. Инструктор, осмелев, спросил сержанта-истребителя: «Ваша задача?» — «Дойти до Ростова!» — «Способ контроля пути?» — «Контроль – пальчиком по карте», — несколько смешливо, как показалось инструктору, к удовольствию товарищей ответствовал сержант. Во всяком случае, все заулыбались, а сержант для пущей наглядности показал, как он, сантиметр за сантиметром, будет вместе с движением самолета продвигать свой ноготок с отросшими заусеницами по линии пути, нанесенной на карту. Инструктор ждал такого ответа, не раз слышанного от летчиков-сталинградцев, но остался им недоволен. Сержант мог бы высказаться серьезней и развернутей.
Капитан Горов, отправленный со своими летчиками «на выселки», то есть в дальний конец аэродрома, очереди дальневосточников не знал, но все шло к тому, что вспомнят о них не скоро. «Как бы нас вообще не позабыли», — думал Алексей.
Места в первом эшелоне, отбывавшем на Ростов, были по справедливости отданы истребителям-фронтовикам. В их порывистом старте проглянуло озорство. Поначалу, будто страшась покинуть оазис весенней пыли, «маленькие» кружили над ним, как на привязи, смиренно ожидая, пока лидер, согласно принятому здесь порядку, поднимется и впряжется в лямку. Кротость и послушание олицетворяли собою «маленькие». Но потом, выманив провожатого в небо, заручившись надежным поводырем, они вели себя, по мнению Горова, бесцеремонно и нахраписто. Третируя уставные порядки, не признавая благородной симметрии авиационного строя, фронтовики обкладывали «пешку» со всех сторон, охватывали ее пчелиным роем и – на Ростов!..
«Мы вам покажем сбор, — думал Горов, хмурясь в ожидании своей минуты. — Изобразим, как это делается!» Чувство единения с летчиками эскадрильи, пережитое в Москве, грело его. Москва позади, с Москвой он простился, как было задумано, другое близко – главное. Выскобленный безопаской, как на смотр, в хромовых, приспущенных сапожках, извлеченных из вещмешка вместо тяжеловатых по такой погоде унтов, в темно-синих галифе с голубым кантом и в меховой, не до конца застегнутой куртке, под которой светлел полосатый шарфик из вискозы, Горов своим молодцеватым, от головы до пят авиационным видом вписывался в интерьер весеннего аэродрома.
Переменчивый в симпатиях, открывая бездны достоинств то в одном знакомом, то в другом, увлекаясь ими, презирая себя за неспособность быть таким, как другие, он в своем главном выборе, именуемом авиацией, был гордый однолюб. Сегодня, сейчас авиацию представлял не столичный ЦА, а этот базовый аэродром на тысячекилометровой трассе, где пели боевую песню моторы едва ли не всех авиазаводов, набравших силу в разгар войны. И капитан Алексей Горов, держась бок о бок с фронтовиками, смотрелся здесь как свой. Самолеты его эскадрильи помечены, пронумерованы мелом. Такая же маркировка, торопливое напутствие заводского двора, на машинах фронтовиков. Снег, ветер, весенние дожди смывают мел – в конце пути всех ждет единое тавро, именно: бортовые номера масляной краской, какие в боевых частях получает техника, штампуемая через трафаретку… Да, они следуют бок о бок одной дорогой, Амет-хан, правда, откололся, ушел, — ну так Амет-хан во всех смыслах вырвался на три корпуса вперед. Остальных летчиков запрет уравнял. И он, Горов, в самой их гуще. Принят ими. Принят, но не признан. Признание – как гражданство. Право на фронтовое гражданство он пока не получил. Признание – в бою. Не исключено, что сегодня же они пройдут до фронтовой площадки, а завтра… Очередность, которой здесь придерживаются, показывает отношение к нему, к его эскадрилье… Что делать! Грань, отделяющая его от фронтовиков, не перейдена. В их великое сообщество он еще не вошел.
Надо терпеть!
Выбритость щек подчеркивала худобу тронутого ранним загаром, освещенного внутренней лихорадкой лица. «ЯК» капитана, заправленный по пробку, выкатился из общего ряда вперед. «ЯКу» тоже не терпелось.
Но время дальневосточников пока не подошло.
Ростов сообщил: «Петр второй» с девяткой «маленьких» сел благополучно».
— Интересно, — задавался во всеуслышание вопросом сержант Житников, — какого лидера мы получим? Времени в обрез!
Времени было с избытком – день впереди. Но тех, кто вместе с Горовым видел, как экипажи лидеров совсем недавно сговаривались здесь с истребителями, и слышал теперь их донесения из Ростова, долгое ожидание утомляло и расстраивало.
— Представят, — говорили одни.
— Не обязательно, — возражали знатоки превратностей авиационной жизни. — Лидер есть лидер. Опытный летчик, опытный штурман, все средства связи на борту… Назначат – и все. «Идите!»
Большинство считало так: на него возложено – пусть тянет. Наше дело за хвостом болтаться.
«Приняты еще два „наряда“, — докладывал Ростов.
В донесения ворвался текст, вызвавший пересуды: «Шубочкин позабыл у хозяйки подушечку и бритвенный прибор…» Начальник связи, на слух распознав радиста, тут же пообещал «бандиту эфира» пять суток ареста. «Бандита эфира» дружно осуждали, вспоминая другие его прегрешения, но сама проделка, хохма, текст поданной им радиограммы как бы подтверждали надежность переброшенного воздушного моста.
Трасса обжита, истребители Горова повеселели.
— Житников, когда ориентировка считается потерянной полностью?
— Когда летчик и штурман не узнают друг друга… Вообще-то пора бы ему объявиться! — Житникову не нравилась проволочка с выделением лидера. Как будто нарочно.
— Можно подумать, — скривил губы Горов, еще более болезненно, чем сержант, воспринимая, как их, тыловиков, манежат, — что мы сами до Ростова не дойдем…
— Действительно!
— А коли так, — продолжал капитан, чувствуя в себе силы для пролета, Амет-хану разрешено, а ему, тыловой крысе, нет, — извольте обеспечить, как положено. По всем статьям! — добавил Горов с вызовом, не зная, правда, какие тут существуют правила, поскольку за чужим хвостом никогда не ходил, привык в ответственном, всегда сложном для истребителя навигационном деле полагаться на свое умение. — Заслужил, а не позволено, видишь как? — апеллировал он к сержанту, не вполне, впрочем, уверенно: выпустили Амета, но еще раньше выпустили Чиркавого. Запрет вызван неудачей такого зубра, как Чиркавый.
Амет увлекал дальневосточника, провал Чиркавого страшил, в затянувшемся ожидании было что-то для него унизительное.
Но «качать права», теснить кого-то локтями, ломать сложившийся порядок – не в натуре Алексея.
Скорей бы кончали жевать резину!
«Терпеть, ждать своего часа», — говорил он себе. Ибо хуже «резины», хуже всякой волокиты, самое последнее дело перед вылетом – смена решений, чехарда «указивок».
Он послал на КП сержанта.
— Сгоняй, разведай, что они там колдуют… Житников исчез, а перед Горовым предстал Павел Гранищев.
— Ну и загнали же вас! — начал Павел, пристроивший свой «ЯК» возле самого КП. — Мне так объясняли: «Бостона», трехногого американца – знаешь?» — «Только что принимал из Тегерана». — «Тогда дуй, никуда не сворачивая, мимо городошников, на выселки, до той „америки“, а как в „Бостон“ упрешься, спроси. Они там прячутся, носа не кажут…» И то правда: «Бостон» нашел, вас никто не знает…
— Прошу представиться! — прервал его капитан.
— Лейтенант Гранищев!
— В чем дело? — Манера лейтенанта держать себя со старшим показалась Горову развязной.
