Карл Вурцбергер - Туманы сами не рассеиваются
— Я все ей скажу.
— Нет, Фриц, не нужно. Зачем?.. «Фриц? Какой еще Фриц?»
— Пошли, мне пора домой, — сказала девушка.
Юрген приподнялся. Несколько секунд ничего не было слышно. Потом раздались шаги.
Когда девушка и парень вышли из тени, Юрген от удивления так и присел. Да это же Фриц Кан, друг Ганни Манегольд! Но кто же с ним? Юрген узнал и ее. Это была та самая приезжая, которая гостила у учителя.
«Смотри-ка, — изумился Юрген, — в деревне все уже говорят о помолвке, а Фриц за другой ухаживает. Ну и ветрогон!»
Только теперь Юрген уловил смысл невольно подслушанного разговора. Фриц, видно, хотел сказать Ганни правду, а эта приезжая была против. Но ведь гостья учителя приехала в деревню совсем недавно! Когда же они успели познакомиться? Она, кажется, из Берлина. Фриц тоже берлинец. Может быть, они знали друг друга раньше? И все же как мог он так жестоко обмануть Ганни! Эта блондинка определенно вскружила ему голову. Другого объяснения Юрген не находил. Он поднялся и осмотрелся. Фриц и Барбара уже исчезли.
Юрген был не единственным, кто видел в этот вечер Фрица и Барбару. Мария Фобиш лежала у себя в комнате на кушетке и читала. Когда устала, закрыла книгу, погасила свет и подошла к открытому окну. В лицо ей дунул теплый весенний ветер. В мыслях она все время была рядом с высоким стройным юношей, который ей очень нравился, — с Юргеном Корном.
Но почему он всегда, как только увидит ее, сразу теряется? По его взглядам она догадывалась, что нравится ему. Какой же он все-таки нерешительный! Взял бы да и обнял ее хоть раз!
Мария часто ловила себя на мысли, что не может без ревности смотреть, как Юрген веселится и шутит, танцуя с другими девушками. А когда он танцевал с ней, делался молчаливым и краснел. Он ни разу не посмотрел ей в глаза!
Под окном послышались голоса. Мария выглянула из окна. У дома Шубертов стояла парочка. В девушке Мария узнала Барбару Френцель.
Мария не поверила своим ушам, когда услышала голос парня. Это был Фриц, друг Ганни!
Вот это да! Мария вдруг вспомнила, что Ганни, работавшая рядом с ней, уже несколько дней была какой-то рассеянной. Может быть, она уже знала обо всем? Марии стало обидно за подругу.
Как же это получается? Фриц и Ганни любили друг друга, но стоило ему увидеть смазливое личико, как он забыл обо всем на свете. Мария почувствовала, как в ней поднимается волна гнева! И куда только смотрит Фриц!
Мария решила завтра же поговорить с Ганни.
* * *Шелест табачных листьев и негромкое пение заполнили просторный цех табачной фабрики Хеллау. Между столами ходил Эрмиш, мастер цеха. На лице его играла улыбка. Он любил свою работу, любил девушек, трудившихся здесь. Иногда он не мог удержаться от искушения и сам садился за рабочий стол. Девушки сразу же собирались вокруг него и с восхищением смотрели, как быстро он работает.
Около стола Ганни Манегольд Эрмиш остановился. Он внимательно следил за тем, как ее ловкие пальцы быстро сворачивали сигару за сигарой. Ганни и ее подругу, черноволосую Марию, Эрмиш считал лучшими работницами. Мастер дотронулся до плеча Ганни.
— Ганни! Ты что, с возлюбленным поссорилась?
— Нет.
— Я что-то не слышу твоего голоса!
Ганни с трудом заставила себя улыбнуться.
— Я немного простыла, — ответила она после недолгого молчания.
Эрмиш, хорошо знавший своих подопечных, сразу понял, что Ганни сказала ему неправду.
— Ну поправляйся, — пожелал он ей и вернулся к Марии: — А ты, чертенок? Что поделывает твой Юрген?
Мария зарделась.
— Юрген? Какой Юрген?
— Какой Юрген, спрашиваешь? — подмигнул ей Эрмиш. — Посмотрите на этого цыпленка! Воробьи чуть ли не с каждой крыши трезвонят, что Мария и Юрген Корн избегают встречаться, потому что любят друг друга.
— Юрген Корн? Вы меня уморили! Да я с ним ни одним словечком ни разу не перебросилась, и вообще…
— Ну что ж, не буду спорить. Поживем — увидим, — Эрмиш рассмеялся. Наклонившись, он шепнул ей: — Когда можно ждать приглашения на свадьбу или крестины?
Это было уже слишком! Мария погрозила Эрмишу пальцем.
— Послушайте, мастер! Еще одно слово — и я рассержусь на вас! Как вы можете! Да я этого верзилу-юбочника и знать не хочу!
— Смотрите-ка, она к тому же еще и ревнивая! — уходя, крикнул Эрмиш. Мария ничего не ответила и снова склонилась над табачными листьями.
Звонок возвестил о перерыве на завтрак. Мария украдкой взглянула на подругу.
— Пойдем в сад. Там, кажется, теплее.
— Ты думаешь? Ну что ж, пойдем.
Они сели на траву и стали завтракать. Мария решила, что сейчас самый удобный момент поговорить с Ганни.
— Скажи, Ганни, когда ты последний раз виделась с Фрицем?
— Позавчера вечером, на репетиции. Ты же сама там была. А что?
— А вчера? Разве вчера он не приходил?
— Вчера? Нет. С чего это ты взяла, что он должен был прийти?
— Но вчера он был в деревне!
— Вчера? Это невозможно. Он был в наряде.
Мария поняла, что подруга ничего не знает. Она даже пожалела, что начала этот разговор, но отступать было поздно.
— Ничего себе наряд был! — вырвалось у Марии.
Ганни побледнела.
— Что случилось, Мария? Ты его видела? Говори же!
— Сядь, пожалуйста, и успокойся. Мне тоже нелегко, но я должна сказать тебе все. Я видела Фрица с блондинкой, которая гостит у учителя. Чуть в волосы ему не вцепилась, когда увидела. Подумать только, какой мотылечек!
Ганни испуганно уставилась на подругу.
— Мария! Этого не может быть! Фриц… он ведь никогда не обманывал меня!
Мария горько усмехнулась.
— Я тоже так думала. Но я своими глазами видела. — Она взяла Ганни за руку.
В глазах у Ганни стояли слезы.
— Нет, Мария, я не могу поверить. Что-то здесь не так.
Мария попыталась успокоить подругу.
— Поговори с ним! Может быть, это недоразумение, глупая случайность.
— Нет, нет. Раз ты видела их… Я не хочу больше с ним встречаться!..
В цех Ганни вошла с покрасневшими от слез глазами. Молча принялась за работу. Так же молча ушла домой.
Что скажет она родителям? Что скажут теперь люди? Ганни каждый раз была готова разразиться плачем, как только начинала думать о Фрице. Она ощущала пустоту, но ненависти к нему не питала. С опущенной головой шла она домой.
* * *В последние дни пастор Хинцман много думал. Слова пограничника глубоко запали ему в душу, в чем он упорно не хотел признаться. Пастору рассказали, о чем шла речь на собрании в Хеллау. Оно прошло так, как и предвидел офицер. На собрании выступал и учитель Восольский. Он говорил о преимуществах государственного и общественного устройства в ГДР, о свободе вероисповедания и о других вещах.
Хинцман нахмурился. Что за человек этот учитель? Откуда такое двуличие? Чего он хочет этим добиться? Пастор не находил ответа на свои вопросы.
В добрых отношениях, установившихся с некоторых пор между ним и учителем, появилась трещина. Пастор даже стал питать к Восольскому некоторую неприязнь. Хорошо, что он давно не появлялся в часовне. При встрече с учителем пастор с трудом скрывал неприязнь.
Хинцман вышел из часовни и запер тяжелую дверь.
— Добрый день, господин пастор.
Обернувшись, Хинцман увидел Бергена.
— Благодарение господу, господин Берген.
Берген с улыбкой протянул пастору руку.
— Как поживаете? Я слышал, вы простудились и плохо себя чувствовали.
— Ах, да… Спасибо. Сейчас ничего…
— Вы, видимо, часто бываете здесь?
— Да. Здесь тихо. Никто не мешает. Отсюда ближе к господу богу.
— Но сюда, наверно, не так легко подниматься?
Хинцман усмехнулся.
— Я еще не так стар. Благодарение господу, мои ноги еще носят меня. Но… простите, вы, кажется, пришли ко мне?
— Нет. Я случайно проходил здесь и увидел вас.
Хинцман все больше удивлялся тому, какой интерес проявляли к нему в последнее время. Но сейчас пастора волновало одно — грязные следы в часовне. Стоило ли говорить об этом с офицером? Учитель отсоветовал. Но почему?
— Ну что ж, до свидания, господин пастор! — прервал Берген раздумье пастора.
— Нет, подождите. Одну минутку, господин Берген, — решился вдруг Хинцман. — Могу я поговорить с вами наедине? Совсем недолго…
Берген понял пастора и, повернувшись к сопровождавшему его пограничнику, сказал:
— Товарищ Зейферт, подождите меня у опушки леса.
— Я могу говорить с вами открыто? — начал пастор. — Начистоту, как недавно говорил со мной ваш коллега? Не поймите меня, пожалуйста, превратно. Вы верите, что подобные вещи больше не повторятся? Что нас, верующих христиан, оставят в покое?
Берген серьезно посмотрел на пастора.
— Да, я убежден в этом. То, что случилось, было случайностью. Вы же знаете, господин пастор, как мы относимся к церкви. У нас в корне различные мировоззрения, но мы никогда не допустим глумления над чувствами верующих. В то же время мы не допустим вмешательства церкви в дела государства. Вера должна оставаться личным делом каждого человека.
