Александр Проханов - Восточный бастион
— Вот и приехали! — воскликнул Кугель, узнавая место, где, по-видимому, неоднократно бывал. — И все это, представляете, там, где еще недавно были барак и помойка!
Городские кварталы отпрянули, открылось пустынное сумеречное поле с опушкой туманного лесопарка, и в синем вечернем воздухе возник дворец, жемчужно-белый, женственный, с нежной колоннадой, овальным парящим куполом, каменными наличниками и парадным крыльцом, над которым чернели чугунные резные решетки. Он был слабо освещен жемчужным светом и, казалось, парил над снегами, не касался земли. Был готов оторваться от зыбких опор и взлететь над лесом, вознестись в синем московском небе и, уменьшаясь, превращаясь в туманную млечную звезду, вернуться в мироздание, откуда на время спустился на землю.
— Прекрасно! — вырвалось у Белосельцева.
У ворот с глазками телекамер их встретили стражи с автоматами, отдали честь вернувшемуся хозяину. На крыльцо выскочил дворецкий Василь Василич, без пальто, огромный, зыбкий, как блюдо студня, всем своим видом, — и тем, что по первому звуку подъехавшего экипажа ринулся без пальто встречать, — выражал преданность, гостеприимство, желание услужить.
— Слава богу, Федор Арсентьевич, а мы уж так волновались! Кушаньям нельзя остывать!
Пропускал их в прихожую, теплую, пахнущую уютным жильем. Помогал снимать шубы, развешивал их по медным крюкам.
Уже прихожая поражала роскошью и изысканной, продуманной до мелочей красотой. Светильником из фиолетового старинного стекла с хрустальными гирляндами. Мраморной, с позолотой лестницей, уводящей на второй этаж. С картиной в золотой раме, изображавшей какую-то южную бухту под луной, с парусником на лунной дорожке, — работа кисти старого мастера, потрескавшаяся от времени. Вердыка с удовольствием потирал руки, замечая, какое впечатление производит его дом на Белосельцева.
— Покамест Василь Василич хлопочет с ужином и покамест генерал Ивлев в дороге, повожу я вас, Виктор Андреевич, по моим покоям, чтобы вы сказали, не вклад ли это в русскую культуру и самобытность.
Они двинулись из комнаты в комнату, и все здесь было безукоризненно, богато, выполнено с величайшим знанием стиля и духа той исчезнувшей эпохи, которая, казалось, навеки канула, погребенная под пеплом империи, но теперь чудодейственно, неизвестно какими усилиями и каким волшебством воскресла.
— Это гостиная, — проводил Вердыка гостей сквозь белоснежные, украшенные золотом двери. — Здесь у меня бывали Никита Михалков, Илья Глазунов, посещали меня отпрыски рода Романовых. Цесаревич Георгий сказал, что только здесь, в этой усадьбе, он понял, что такое Великая Россия, которую мы потеряли. А мэр Москвы, который сидел вот на этом диване, сказал, что это жилище достойно графа Шереметева…
Нежно-бирюзовые обои из шелка были с тонкой золотой искрой. Пол был инкрустирован драгоценными породами дерева. Кресла, диваны и тумбочки, бонбоньерки, подставки для ваз, столы, конторки и столики были в стиле безукоризненной классики, из красного дерева, с золотыми имперскими знаками. Повсюду красовались античные вазы, мраморные бюсты греческих и римских героев. Малахитовые часы на камине, изготовленном из яшмы и мрамора, были увенчаны золоченым грифоном. На стенах висели картины в тяжелых узорных багетах — мифология, битвы богов, амазонки, кентавры, наяды.
Белосельцев шел по паркету, как по золотистому льду, в котором отражался лепной плафон с люстрой в виде ослепительно ярких подсвечников.
— А это мой кабинет. Здесь я не думаю о бизнесе, не подписываю деловых бумаг. Здесь я думаю о России. Уверен, в России восторжествует монархия. Только монархия сделает Россию великой. Здесь, как вы видите, все навевает мысли о Великой Российской империи…
Стол из карельской березы. Диван и кресла, обитые пурпурной царственной тканью, с золоченой бронзой, геральдикой, многократно повторенным двуглавым орлом. На стенах портреты царей. Петр Первый в доспехе из синей стали. Екатерина Великая в кринолине, усыпанная алмазами, с маленькой драгоценной короной. Павел Первый в парике, с красной лентой и шпагой. И снова камин из полупрозрачного голубоватого мрамора с античными золотыми часами. Подсвечники в виде черных арапов, поддерживающих светильники. На столе фолиант, рассказывающий о трехсотлетней русской монархии. Книжные шкафы с прозрачными стенками, дремлющие тускло-золоченые корешки.
Белосельцев любовался убранством. Ему вдруг захотелось остаться одному в этом кабинете. Погрузиться в удобное кресло, опереться на ручку с бронзовой рогатой головой священного овна. И здесь, в этом кабинете, под тихие шорохи каминных часов еще раз обдумать случившееся с ним за последнее время. Смысл его появления здесь. Смысл неясной ему интриги.
— А это моя домовая церковь. Я ведь великий грешник, и мне надлежит каждый день замаливать грехи. Здесь митрополит Ювеналий отслужил молебен за спасение России, за низвержение ее врагов, за воссоздание православной монархии…
Они стояли посреди овального пространства, увенчанного высоким куполом. По стенам от пола до потолка, сплошь, огненно-красные, медово-золотые, смугло-коричневые висели иконы. Здесь было несколько Спасов с огромными, черно-сияющими глазами. Богородицы, в Успении, на воздушном, как ковер-самолет, Покрове из облаков, с Младенцами, чьи руки нежно обнимали материнскую шею. Никола в клетчатом одеянии держал священную книгу, воздел руку с благословляющими перстами. На алом и белом конях ехали Борис и Глеб. Смотрел из пещеры закутанный в козьи шкуры Илья Пророк. Ангелы с тонкими копьями опустили до земли алые крылья. Святители в долгополых одеждах с золотыми нимбами выступали из сиреневой тьмы. И вся зала была пронизана потоками незримой энергии, от которой становилось жарко щекам, начинало теплеть под одеждой в области сердца, будто кто-то прижался губами, сделал долгий неслышный выдох.
Белосельцев ощущал силу и красоту икон, собранных из множества разоренных и погибших церквей, спасенных от огня и скверны. Лики святых и пророков свидетельствовали молчаливую грозную весть о незыблемости святынь, о нетленности вероучений, о неотвратимости небесных воздаяний за земные проступки. Подумал: если бы ему оказаться до скончания дней среди этих божественных ликов, оставшиеся ночи и дни смотреть в недвижные, сиреневые, как ночное небо, глаза, то, быть может, перед смертью открылся бы ему великий Замысел жизни и он бы понял Закон, от которого по неведению столь часто отступал.
И он вдруг снова вспомнил безногого подполковника, сидевшего в тесной клетке, поющего песню про кандагарский спецназ. Испытал к нему чувство вины и неясной любви.
В глубине дома, в прихожей, раздались голоса.
— Должно быть, генерал Ивлев приехал, — спохватился Вердыка. — Пойдемте встретим Григория Михайловича!
Ивлев был оживлен, обрадовался, увидев Белосельцева.
— Мне передали, что будете вы. Поэтому все дела отложил и приехал.
— Мне приятно, лестно принимать у себя таких двух знаменитых людей, — сказал Вердыка. — Нам будет о чем побеседовать.
— Хорошие люди должны встречаться в хорошем месте, — вставил Кугель, довольно оглядывая всех добрыми голубыми глазами.
Наверху, на мраморной лестнице, раздался мелодичный звон. Это Василь Василич гремел в бронзовый колокольчик.
— Ужин подан, — сказал Вердыка, жестом приглашая гостей на мраморные ступени. — Предлагаю подняться в трапезную и там продолжить приятную беседу.
Столовая имела поистине царский вид. Сияющие колонны с ионическими капителями поддерживали высокий потолок с хрустальной солнечной люстрой. Огромный овальный стол на двенадцать персон сверкал стеклом и фарфором из музейных коллекций. На стенах висели портреты царей. Повсюду, на колоннах, на зеркалах, на каминных часах, красовались двуглавые орлы. На столе в высоких золоченых подсвечниках горели свечи. Множество разносолов, закусок, китайских салатниц с деликатесами, рыбообразных блюд с осетриной и семгой, бочонок с красной икрой, бутылки с замороженной водкой — все это теснилось на белой скатерти с вензелями императорского дома. Торжественный, в черной паре, в белых перчатках Василь Василич придирчиво оглядывал стол, помогал гостям усаживаться. Сам, не допуская молодого, в малиновой ливрее лакея, разливал в хрустальные рюмки искрящуюся водку.
Вердыка, осчастливленный знатными гостями, гордый своим богатством и великолепием, поднялся для произнесения тоста:
— Я счастлив принимать у себя людей, которыми гордится Россия. Я вижу в вас, Григорий Михайлович, и в вас, Виктор Андреевич, моих учителей, у которых хочу поучиться служению Родине. Вы же, Яков Львович, не первый год являетесь моим бесценным советником. Давайте выпьем за нашу дружбу, которую используем во благо Отечества. За ваше учительство! И чтобы Россия, наша единственная и ненаглядная, была великой и счастливой!
