Григорий Василенко - Крик безмолвия (записки генерала)
Гришанов упрекал себя в наивности своих задумок, о которых он мог только мечтать. Он тоже перестал ей напоминать о сборах в дорогу.
Ольга ушла в отпуск. Сопровождение не состоялось. Геннадий Иванович почти месяц ничего не знал об ее отъезде, он мог только догадываться, что она уехала, хотя могла ему позвонить и сказать, что уезжает. Его не покидала успокаивающая его мысль, что если она и уехала, то одна. Размышляя об этом, он убеждал себя, что был бы ей большой помехой, создал бы трудно объяснимую ситуацию, когда пришлось бы рассказывать о себе тетке — кто он такой и зачем приехал? Она неизбежно бы осудила Ольгу и его и им обоим не удалось бы избежать не только деревенских пересуд. Ему даже приходили на ум слова: «У тебя же есть какой‑никакой муж… Как же ты так?..»
…Прошел месяц, Ольга вернулась из отпуска в самом радужном настроении с чуть загорелым лицом, посвежевшей, и как она призналась ему при первой встрече, соскучившейся по нему. С распростертыми руками, как с расправленными крыльями, в его любимом голубом платье с крылышками, прикрывавшими плечи, она бросилась в его крепкие объятия. Он долго не отпускал ее от себя, как всегда не веря самому себе.
— Это ты?
— Это я, милый, это я…
— Куда же ты так надолго пропала? Рассказывай. Как говорят немцы — я весь превращаюсь в слух.
— Ты же знаешь, я ездила в деревню. И какая же я… Так долго не была в родных, милых сердцу местах. Поплакала на могиле матери… Теткин домик совсем ушел в
землю. Даже не верится, что я в нем жила под бабушкиными иконами в красном углу. В деревне почти никого не осталось. Разбрелись, разъехались, как и я, по белу свету. В запустении доживает деревня и люди. Только по ночам кричат филины.
Тетка несказанно обрадовалась моему приезду. Мы с ней бродили по полям вокруг деревни, я собирала алые маки и твои любимые васильки, ни на минуту не забывая о тебе, мой Василек. Мне там легко дышалось и хотелось остаться с добрыми, простыми людьми.
Ольга, рассказывала о подруге ее матери, жившей в соседнем селе. Когда она узнала о ее приезде, тут же прибежала, обняла ее как родную со слезами на глазах.
А Ольга глядя на ее постаревшее, обветренное лицо» хотела расспросить о матери. Ведь она с ней дружила, слышала ее голос, знала, какой она была.
— Я почувствовала в ней близкого мне человека, помнившего маму. Все о ней говорили хорошо, тепло, с сожалением, что так рано умерла. Мамина подруга приглашала меня в гости к себе. Я собиралась, но мне так и не удалось с ней не спеша поговорить.
— Почему же ты не побывала у нее?
Ольга замялась, виновато потупила глаза. Что‑то ей мешало сразу ответить на этот вопрос.
— Я же была не одна.
— Не одна?.. — сразу догадался Гришанов, кого она имела в виду.
Догадка поразила его, как блеснувшая поблизости молния. Он помрачнел. После молнии должен был последовать гром, но Геннадий Иванович не дал ему прогреметь. Ольга все это видела, догадывалась, что творится в его душе.
— Мы ездили вдвоем. Какой разговор в присутствии его. Ему все это безразлично, не нужно. — Она не произнесла слова — муж, не называла его по имени и это ее подчеркнутое отношение к нему несколько успокаивало Г ришанова.
— Зачем же он поехал с тобой?
Вопрос для Ольги был трудный, она не знала, что на него ответить. Геннадий Иванович стоял около нее, она держала его руку, но он смотрел в окно, под которым привольно рос еще молодой клен, широко раскинувший свои ветки, затемнявший кабинет. Погода, словно почувствовав недоброе, нахмурилась и скоро зашумел проливной дождь, обмывая зеленые кленовые листья, с которых срывались
на мостовую крупные капли. Какое‑то время они стояли молча, прижавшись так близко, что он чувствовал, как учащенно от волнения бьется ее сердце. Гришанов был глубоко уязвлен тем, что он услышал от нее. В нем помимо его воли копилась буря, но он только глубоко вздыхал.
— Иди домой, — сказал он ей. — Тебя ждут.
— Никто меня не ждет, — ответила она тихо со слезами. В них был ее немой ответ на невысказанный Гришановым упрек. Ему хотелось верить ее жестоким словам, которыми она хотела объяснить многое, но на этот раз он не воспринимал их, они пролетали мимо него.
Ольга ушла обиженной, не проронив ни слова. Как только он остался один и заходил по кабинету, задымив сигаретой, пришел к тому, что сердиться на нее не мог, как и не имел никакого права упрекать ее, но все его существо протестовало против того, что она как бы тайком уехала с мужем.
Все остальное связанное с этим, Гришанов додумывал сам, в чем ему помогала его безудержная фантазия, заводившая нередко в тупик, из которого он каждый раз мучительно искал выход.
После этой неожиданной для обоих размолвки, время шло тягостно, Гришанов замкнулся, избегал встреч и объяснений с Ольгой. И все же они мимолетно встречались. Лицо ее было обиженным, но на нем не было и следа надутости. Она старалась поздороваться с ним ласковым голосом, даже улыбнуться, как будто между ними ничего не произошло. Видя мрачное настроение, Ольга стремилась вывести его из затянувшегося тягостного состояния.
Вскоре и он почувствовал себя виноватым перед ней. «Какое я имею право требовать от нее исполнения своих несбыточных желаний? — Никакого!» — повторял он про себя. Извиняясь, он сказал ей об этом, но Ольга, выслушав его, запротестовала:
— Я даю тебе это право.
Эти неожиданные властные слова не только его разоружили, но он еще и еще раз почувствовал, как жестоко с ним поступила судьба. Не смилостивившаяся над ним даже в таком скромном его желании, как побыть вместе в отпуске.
Преднамеренно или нет, но Ольга вернулась к своей поездке в деревню, что он встретил весьма настороженно и даже хотел просить ее ничего больше не рассказывать.
— Ты меня еще раз прости, — прервал он ее.
— За что?
— За то, что вторгаюсь в твою жизнь.
Ольга помолчала. Снова начались объяснения.
— Я тебе доставляю столько мучений. И мне тоже нелегко. Что же мне делать? — в который раз она спрашивала его.
Ответа не последовало. У Гришанова его не было, хотя он и надеялся на что‑то, но и сам не представлял это «что‑то».
Ольга понимала Василька, догадывалась, что его так сильно задело и поэтому хотела как‑то рассеять сгустившиеся над ними грозовые тучи.
— Ему там было не интересно со мною. Я приехала на свою родину, а он бездельничал, днями скучал, посматривал на всех свысока, не понимая меня, людей, ехидно подсмеивался не только надо мной, но и над теткой, относился к ней с пренебрежением, доставлявшим ему удовольствие. Меня же переполняли воспоминания детства, хотя и трудного. Я там словно оттаяла в чистом деревенском воздухе, пропитанном запахом полей. Мне хотелось побыть там подольше, а он торопил меня с отъездом. Так что все радостное отравлялось его желчью.
Гришанов не совсем верил ей. Для него камнем преткновения оставалось то, что он был с ней и она ему об этом сказала после возвращения. Это бросало его то в жар, то в холод, но он упорно молчал.
— Нас провожала на станцию тетка. Ехали мы автобусом. До станции километров двадцать. Казалось, что мы с ней не наговорились за те несколько дней, которые я провела у нее. Она видела его отношение ко мне, переживала за меня, но старалась не вмешиваться. Я понимала тетку по ее лицу, по ее намекам, понятным только мне. Назревал скандал.
— И ты приложила все усилия, чтобы его не было, — проронил Гришанов, думая о своем.
— Я старалась как‑то сгладить, уговорить его не ворчать, угомониться… Мне не так легко было.
— Но ты угомонила его…
Ольга не совсем понимала его. Гришанову хотелось еще добавить к тому, что он сказал, слово «лаской», но он спохватился и не произнес его.
— Приехали мы на станцию. Он прошел с чемоданом в вагон, а я осталась с теткой на перроне. Тетка, видя, какая у меня жизнь, расплакалась, жалея меня как девочку- сиротку. Я тоже не удержалась.
Гришанов снова и снова хотел, чтобы она не рассказывала эти подробности, причинявшие ему боль, но Ольга посмотрела пристально ему в глаза, собираясь открыть тайну, которую поведала тетке.
— Я решилась сказать хоть одному человеку на земле, что у меня есть в жизни… Я призналась ей… — — опустив глаза, тихо говорила она.
Гришанов насторожился после этих слов, спросил:
— В чем? Извини, я не настаиваю на ответе, — спохватился он.
— Что я люблю одного человека и он меня тоже любит. Я только не назвала тебя.
Широко открытыми глазами, со слезинками в уголках, покатившимися по ее щекам, она стояла перед ним как на исповеди, считая, что очистилась от всех своих грехов.
Гришанов, никак не ожидавший этого признания, привлек ее к себе и она расплакалась в его объятиях.
Погожим днем бабьего лета в добром расположении духа позвонил Геннадий Иванович, приглашая меня на рыбалку к однополчанину, председателю колхоза.
