Андрей Константинов - Если кто меня слышит. Легенда крепости Бадабер
Сам же Глинский лишь улыбался и объяснял «духам», что у него в роду — все потомственные целители. Моджахеды верили — они вообще легко велись на всё таинственное и загадочное, просто как дети…
И конечно же, Борис лечил и пленных, которые постепенно начали слегка оживать. А снять с иглы ещё несколько человек у Глинского получилось вот как: однажды он снова полечил голову «прорабу» Парвану, а когда тому полегчало, ненавязчиво предложил сыграть в коробок. «Прораб» тупо согласился, вынул свой собственный, нераздолбанный коробок и поинтересовался: на что, мол, играть будем?
Абдулрахман на ужасно ломанном языке предложил:
— Сколько раз выигрываю, столько пленных колоть не будут. Сколько проиграю — столько комочков из лепестков принесу. Идёт?
Парван нахмурился, и Борис поспешил снизить ставку (борзеть-то тоже нельзя, не в пионерском же лагере на соревновании):
— Лично вам, уважаемый, я всегда просто так помогу… Но я могу вам дать и для других… Вы сможете продать или подарить…
Парван задумался. Он хотел было сказать этому обнаглевшему русскому, что, мол, и так, безо всякой игры тот принесет столько комочков, сколько ему прикажут… Но передумал. Парван был далеко не дурак, иначе не назначили бы его «прорабом». Он был оборотистым малым и быстро понял, что нет никакого толку брать за грудки этого шурави. Его можно пристрелить, конечно, прямо сейчас — но кто тогда будет делать волшебный массаж головы, от которого уходит боль и проясняются мысли. Можно избить его до полусмерти и заставить всё время делать комочки бесплатно — но, как говорила как-то Парвану мать, даже лепёшку, чтобы была вкусной, надо печь с чистыми мыслями и хорошим настроением. Так то какую-то лепешку, а тут — волшебные комочки! Обидится этот Абдулрахман, натолчёт туда чего-нибудь не того, глядишь — а у тебя через полгода ноги отнимутся… Кто этих колдунов знает? Лучше с этим шурави сделать маленький совместный бизнес. Правда, если об этом узнает старший брат, то он церемониться не станет… В больших семьях старшие братья всегда начеку, ведь младшие всегда норовят подсидеть старших…
А с другой стороны, ну чего такого особенного хочет этот Абдулрахман — чтобы некоторых шурави не кололи? Так это, если разобраться, даже хорошо. Если пленников не колоть, они лучше работают, а от уколов становятся как сонные мухи! А Парвана и так все шпыняли за давно уж минувшие сроки окончания строительства мечети. Сроки-то все прошли, а до купола ещё ой как далеко, не говоря уже о минарете… Так что…
— Хуб, — сказал Парван, — играем…
Честно сказать, шансов у него не было вообще никаких. Ну то есть совсем. Играл-то он не так плохо для научившегося полторы недели назад, но уж слишком был азартен — как любой лох-любитель. А любой профессионал знает, что выигрывают в любую игру прежде всего не удачей и не подтасовкой, выигрывают холодной головой.
Борис каждый раз дарил Парвану иллюзию близкой победы — настолько близкую, что у того просто вспыхивали глаза. Потом, правда, почему-то всё равно выигрывал шурави. Просто везло ему, наверное. Играли долго. Но после ещё одного проигрыша Парван все-таки остановился. Нашёл в себе силы. Видимо, решил, что так и до измены недалеко, если ещё немного…
Слово своё Парван сдержал: сказал брату Азизулле, что ему нужно на стройке пять пленных без уколов, там, мол, ответственный момент, первую балку ставить надо… Брат возражать не стал.
Однако окончательно спасли Бориса от уколов совсем не его «подвиги» в игре в коробок и даже не шаманское целительство лепестками. Ему удалось продемонстрировать «духам» свои технические таланты и навыки, и это действительно подняло его авторитет на невероятную высоту. Ну по шкале узников, конечно…
А вышло всё спонтанно: однажды «духи» в очередной раз приволокли в лагерь совершенно «убитый» «уазик». В лагерь часто таскали разную поломанную технику, поскольку афганские умельцы (подчас, кстати, даже неграмотные) порой творили чудеса и могли чуть ли не БТР собрать из трех велосипедов. Только, чем дольше длилась война, тем меньше таких умельцев оставалось: зачем работать, если привычней воевать?
Но тут эти местные мастера развели руками. «Уазик» хотели уж было на стрельбище отволочь, чтобы сделать из него гранатометную мишень, но тут Абдулрахман откуда-то нарисовался, сунул нос в мотор, а потом стукнул себя в грудь и сказал, что починит двигатель. Моджахеды возражать не стали и даже разрешили шурави взять металлические инструменты — ему действительно уже худо-бедно доверяли…
Борис провозился с этим тарантасом почти целый день и, когда охранники начали было уже раздражаться и терять терпение, всё-таки запустил двигатель. И мало того, что запустил, ещё и проехался на ожившем автомобиле несколько метров. «Духи», что называется, просто обалдели. Загомонили, стали руками размахивать. Кто-то побежал звать Азизуллу. Тот явился, долго ходил с умным видом вокруг «уазика», потом бросил охранникам короткое распоряжение и ушёл, явно довольный.
В тот вечер Бориса впервые накормили почти досыта — разваренным рисом с жирными остатками курсантской шурпы. Честно говоря, много есть Глинский и сам побоялся — не знал, как скукожившийся желудок отреагирует… Но он — ничего, вроде выдержал…
Когда Абдулрахману прилепили «профессиональную» кличку — «Мастери»,[93] он невольно вспомнил почти тёзку — Мастера, но нет, до него, «мобилизовавшего» саму Индиру Ганди для «нештатного» возвращения домой, капитану Глинскому всё же было далеко. Зато к нему теперь, как в мастерскую, стали возить всякую битую и неисправную технику — а она, честно говоря, на границе между Афганистаном и Пакистаном почти вся была такая. Полностью исправную и не битую там найти — это надо было ещё постараться… Так что вскоре Бориса не только колоть перестали, но и постепенно освободили от производства кирпичей и других тяжёлых работ. Ну и кормить стали лучше. А ещё — невиданное дело — его даже пару раз Азизулла лично сигаретами угостил. Даже при курсантском мулле… Нет, правду говорят, что с умелыми руками где угодно не пропадёшь…
Единственное, что все-таки слегка раздражало «духов», это отсутствие у Абдулрахмана рвения к изучению ислама. Не очень давались Мастери мусульманские премудрости, особенно молитвы — плохо запоминал он арабские слова.
Вот и решили «духи» «прикрепить» Абдулрахмана к Абдулле — самому маленькому и молодому из пленных. Этот парнишка ведь был настоящим, «природным» мусульманином, а не «перекрещённым», как русские. Даже непонятно, почему его переименовали с одного мусульманского имени в другое. Природное мусульманство, кстати, давало Абдулле определённые, если можно так сказать, «льготы» — его моджахеды почти не били и, что самое главное, — вообще не кололи. Ведь одно дело — когда «мстишь неверным», и совсем другое — единоверец, которого нужно лишь «подрулить» на путь истинный… К тому же про Абдуллу говорили, что он вроде бы сам пришёл… Моджахеды любили иногда поиграть в «идейность» и всеобщее братство всех мусульман, независимо от их происхождения. Обычно такое случалось на какой-нибудь исламский праздник.
Тогда «духи» проводили с пленными многочасовые «исламские чтения». На этих чтениях моджахеды ханжески делали вид, что все мусульмане «единятся сердцами», однако всё «единение» и всё «духовское» благочестие уходили вместе с праздником. Так что, по правде говоря, Абдулла находился на привилегированном положении не столько из-за своего мусульманского происхождения, сколько потому, что духи сделали его «бачой».[94] Поэтому и жил Абдулла в «двухместной» камере, где у него даже был собственный матрас — кусок поролона, обтянутый грязной дырявой тряпкой. По местным меркам — просто номер люкс в гранд-отеле. Кстати, такой же матрас выдали и Борису, хотя к нему духи с нескромными предложениями не лезли. Наверное, он их не сильно возбуждал — грязный, лобастый, бородатый. А вот у Абдуллы борода и усы не росли, видимо, это и «заводило» охранников, кое-кто из которых и сам в прошлом побывал «бачой». Для тех мест — обычное дело. Как парням и молодым мужчинам удовлетворять свои половые инстинкты, если женитьба — дело сложное и дорогое, просто так с какой-нибудь девушкой не познакомишься на танцах (ввиду их отсутствия в принципе), а пик сексуальной активности как раз и приходится на 20 лет. Что тогда остаётся? Только дрочить, трахать ишаков или таких вот, как Абдулла, делать «бачой».
Странным парнем был этот самый Абдулла. Глинский, когда первый раз его увидел, даже вздрогнул — лицо его смутно знакомым показалось. Но ведь, если Борис его где-то раньше видел, то, значит, и Абдулла видел его… А это ж не шутки, это смертельно опасно, это предпосылка к срыву всей операции. Но сам Абдулла никаких признаков узнавания не выказывал, и Глинский решил, что он обознался, что ему просто показалось… Известное дело — все узкоглазые лица похожи друг на друга, с точки зрения европейцев конечно. Которые, в свою очередь, для азиатов тоже все на одно лицо.
