Николай Шпанов - Заговорщики (книга 2)
В подземелье царила глубокая тишина.
Было слышно, как перешёптываются трепещущие язычки пламени в фонарях у потолка.
— Уважаемый доктор, — сказала Цяо Цяо и осторожно тронула его за плечо.
Ли открыл глаза и несколько удивлённо обвёл ими лица начальника разведки и коренастого бойца, который принёс девочку и все ещё стоял с закатанными рукавами ватника, словно готов был снова принять драгоценную ношу.
И все увидели, что глаза Ли стали прозрачными, ясными и строгими. Лёгким движением, почти без усилия, он поднялся с кана и стал тщательно, привычным движением хирурга, мыть руки над тазом, который держал боец.
Цяо Цяо помогла доктору Ли натянуть перчатки и полила на них раствором сулемы. Теперь Ли казался ещё более худым и очень-очень высоким, как будто вырос и стал выше всех, кто был в подземелье. Он наклонился над девочкой.
15
27 апреля 1949 года пресс-атташе посольства Соединённых Штатов Америки при правительстве Чан Кай-ши на специальном самолёте прибыл в резиденцию примаса римско-католической церкви в Китае Фомы Тьена и потребовал свидания с кардиналом для секретной беседы. В заключение беседы, проходившей без свидетелей в личном кабинете кардинала, пресс-атташе вручил Тьену составленный американским посольством проект его, Тьена, кардинальского послания папе. В проекте среди ложных обвинений Народно-освободительной армии и коммунистической партии Китая в действиях, направленных против католической церкви, её прав и её имущества в Китае, говорилось следующее:
«…Попирая все законы цивилизации, презирая права и нужды китайского народа, в богохульственном забвении святости дома христова, разбойники, именующие себя партизанами, предали огню и поруганию святой храм миссии блаженного Игнатия в мерзостном устремлении расхитить прекрасные дары американского народа, заключавшиеся в медикаментах и противоэпидемических вакцинах, доставленных благородным американским народом его брату — китайскому народу. Миссионеры-американцы, широко известные своей приверженностью делу распространения веры христовой и праведностью жизни братья Биб и Кароль, самозабвенно защищавшие от злодеев доступ в храм, были предательски схвачены и, покрытые злыми ранами, уведены в плен. Судьба их неизвестна, как и судьба мужественного и благородного паладина веры и чести генерала Баркли, который, не щадя сил своих и презирая опасности, лично доставил в миссию транспорт с указанными прекрасными дарами Америки. Ежечасно вознося всевышнему молитвы об их спасении, я смиренно испрашиваю апостольское благословение вашего святейшества этим невинным страдальцам. Да пребудет ваше пастырское благоволение с ними вечно, и да оградит оно сих честных мужей от зла и напасти. И ещё смиренно испрашиваю вашего указания о предании проклятию с амвона отверженных разбойников и безбожных возмутителей, посягнувших на святыню господню: да ниспошлёт им судья праведный кару жесточайшую в жизни земной и муки вечные.
Одновременно смиреннейше доношу, что миссия святого Игнатия разрушена. Вера христова перестала сиять на этом острове правды и благочестия, как перестал блистать златой крест на старом храме святого Игнатия. Потемнел в божественном гневе лик учителя нашего, как почернели стены его поруганного дома. Испрашиваю вашего соизволения на закрытие указанной миссии и на открытие новой в иных местах, находящихся под надёжной зашитой праведного меча его высокопревосходительства генералиссимуса Чан Кай-ши и под десницею великого друга Китая — Соединённых Штатов Америки…»
Все это было совершенной неожиданностью для кардинала Фомы Тьена, но, ознакомившись с текстом, он заявил:
— Прошу вас, господин атташе, передать мою сердечную признательность господину послу и его штату за любезную помощь. Послание составлено прекрасно, и, разумеется, я приму его за основу своего донесения святому отцу.
При этих словах кардинал выдвинул ящик письменного стола, намереваясь положить туда проект, но американец остановил его.
— Нет, ваша эминенция, — сказал он, — попрошу вас теперь же подписать текст и вернуть его мне для отправки по назначению.
Тьен несколько смешался:
— Позвольте… Но я хотел бы продумать некоторые выражения.
— Что ж тут думать, — бесцеремонно заявил американец, — по нашему мнению, здесь все на месте.
— Но это же должно быть переписано на бумаге с надлежащим заголовком, мне присвоенным!
— Пустяки ваша эминенция. Не стоит терять времени на такие формальности. — И настойчиво повторил: — Благоволите подписать.
— Наконец, — воскликнул Тьен, — моя канцелярия должна хотя бы снять копию.
— Вот она, — и пресс-атташе вынул из портфеля готовую копию. — Подпишите подлинник, и он будет сегодня же передан в Рим радиостанцией нашего посольства.
Тьен молча взял перо и подписал бумагу. Он с обиженным видом едва кивнул головой в ответ на прощальные слова американца и в нарушение всех правил вежливости даже не дал ему обычного благословения. Кардинал сердился на то, что ему не дали возможности стилистически отделать послание, выглядевшее гораздо суше, чем того требовал китайский эпистолярный стиль.
Крест на церкви святого Игнатия действительно перестал сиять своим золотом, действительно почернели от копоти белоснежные стены, сложенные ещё испанскими монахами, пришедшими в Китай несколько столетий тому назад; мёртвыми глазницами смотрели на мир окна, опутанные переплётами чугунных решёток. Но как же это случилось?
По плану партизанской операции подпольщице Сяо Фын-ин, игравшей трудную роль секретарши Янь Ши-фана, после того как она привезёт в миссию этого чанкайшистского сатрапа, следовало тихонько выскользнуть в сад и открыть ворота «кротам», подошедшим к ограде миссии. Но неожиданный приезд японцев вынудил У Вэя сопровождать Сяо Фын-ин, когда она под носом Биба ускользнула под бронированную дверь.
Впущенные в сад партизаны в несколько минут бесшумно сняли японских часовых у церкви, и У Вэй отомкнул её запасным ключом. Партизаны принялись выносить из церкви ящики с американским препаратом чумы и складывали их на лужайке за церковью, чтобы сжечь. Но японцы, расположившиеся в службах миссии, услышали шум, обнаружили партизан и бросились к церкви. Завязалась перестрелка, в которой большая часть японцев была перебита; лишь одному из них удалось подползти к дверям церкви с очевидным намерением разбить ящики и тем совершить непоправимое. Однако, увидев, что добраться до ящиков ему не удастся, японец метнул в них гранату. Она не достигла ящиков, а взорвалась около бидонов со спиртом. Пламя неудержимым столбом взвилось к потолку церкви, и через несколько минут трещал в огне престол, лопались доски ящиков, вспыхивало сухое дерево скамеек. В потоках раскалённого воздуха кверху взлетали покрывала, занавеси, облачения. Партизаны, бросившиеся было тушить пожар, разбежались, увидев, как разваливаются ящики со смертоносным американским грузом. Руководивший действиями партизан командир приказал поскорее поджечь и ту часть страшного груза, которую успели вынести из церкви до пожара.
Закончив своё дело, партизаны исчезли. С ними ушла Сяо Фын-ин. В саду остался один У Вэй. Он продолжал наблюдать за пожаром, пока на ворота не посыпались удары примчавшихся из города многочисленных гоминдановских солдат и полиции. Тогда исчез и У Вэй.
Хотя крест на церкви святого Игнатия больше и не горел золотом и сама церковь вместо белоснежной стояла словно замаскированная тёмными разводами, усадьба миссии служила прекрасным ориентиром большому самолёту, летевшему курсом на Тайюань. Сделав круг над миссией, самолёт стал снижаться с очевидным намерением найти посадку на большом поле, простиравшемся между миссией и ближними подступами к городу.
Персонал госпиталя, оборудованного в доме миссии, в беспокойстве высыпал на крыльцо: приближение большого самолёта американской системы не сулило ничего хорошего. Вся храбрость отряда «Красных кротов», нёсшего охрану района госпиталя, едва ли могла помочь в таком деле, как воздушное нападение. Но крик общего удивления и радости огласил сад: на крыльях самолёта виднелись опознавательные знаки Народно-освободительной армии. Это был первый воздушный трофей таких больших размеров, который приходилось видеть людям НОА. Они смеялись от радости, хлопали в ладоши. Раненые, державшиеся на ногах, высыпали на крыльцо, во всех окнах появились любопытные лица. Общее возбуждение достигло предела, когда со стороны севшего самолёта к госпиталю приблизилась группа людей, во главе которой все узнали генерала Пын Дэ-хуая.
Стоявший на костылях высокий пожилой шаньсиец с рябым лицом и с выглядывавшей из ворота хулой шеей, похожей на потемневшее от огня полено, увидев Пын Дэ-хуая, поднял руку и хриплым голосом запел:
