Збигнев Домино - Блуждающие огни
— Я вас не подведу, пан командир.
Сокола ликвидировали во время короткого послеобеденного сна — Матрос убил его выстрелом в затылок. Вечером, переодевшись в штатское, Рейтар покинул лагерь. Вскоре после этого Барс повел своих людей к лежащей у самой железной дороги Седльце — Хайнувка деревне Мокрой.
В последнее время Элиашевич чувствовал себя далеко не самым лучшим образом. Его мучил сухой, резкий кашель, от острой боли раскалывалась голова, а по вечерам поднималась температура. Он глотал одну за другой таблетки аспирина, то и дело пил крепкий чай — одним словом, держался из последних сил, лишь бы не выбиться из рабочего ритма. Но это помогало ненадолго — порой он впадал даже в полузабытье. К тому же с наступлением осеннего ненастья у него расхворалась мать и вот уже месяц как не поднималась с постели. А Элиашевич, в руках которого сосредоточились главные нити по делу Рейтара, не мог позволить себе даже на короткое время отлучиться из отделения. События, связанные с этим делом, следовали одно за другим.
Всего несколько дней назад Жачковский с помощью Ставиньского ликвидировал группу Угрюмого, и тут же, как бы в отместку, банда совершила налет на деревню Мокрую. Элиашевич отправил на место происшествия своего заместителя. Вместе с ним поехали Грабик и два отделения солдат Корпуса внутренней безопасности под командованием старшего сержанта Покшивы.
В ожидании донесений о результатах операции в кабинете Элиашевича сидели Жачковский и Боровец, готовые в случае необходимости оказать немедленную помощь высланному отряду.
Элиашевич с трудом сдерживал приступы кашля.
В кабинет вошел только что вернувшийся из Мокрой Грабик.
— Ну наконец-то! Докладывайте, товарищ Грабик.
Тот, расстроенный, махнул рукой и тяжело опустился на стул.
— Что тут докладывать, товарищ Элиашевич! Да пропади все пропадом! Опять трое убитых. Представьте себе, почти всю семью вырезали.
— Кого же?
— Канюков, отца и двух сыновей. Члены партии, ормовцы. Младший только что вернулся из армии. У тебя служил, Боровец. Я его хорошо помню. Вы тоже, товарищ капитан, его, наверное, помните, чернявый такой, высокий, красивый парень. Участвовал в операции по делу Годзялко да и в других операциях.
— Как же это произошло?
— Банда вошла в деревню вечером: видимо, она была хорошо проинформирована, потому что несколько бандитов сразу же направились к дому, а остальные к кооперативному магазину, где работал продавцом старший из братьев. В магазине они застали обоих братьев и прикончили их. Над капралом, похоже, еще и глумились: на парне не осталось живого места от побоев и он весь был изрешечен пулями. Те, что направились в дом, убили старика отца. Оставили, как всегда, приговор и — только их и видели. Страшно смотреть на все это — трое убитых в одной семье, мать и сестра Канюка обезумели от горя, народ бурлит.
Боровец не мог прийти в себя от всего услышанного. Теперь, когда не оставалось никаких сомнений, что убит его бывший капрал, его охватила бессильная ярость. До каких же пор?!
— А ведь он меня на свадьбу приглашал. Ну и жизнь! — вздохнул он.
— Изверги, человеческая жизнь для них ничто, — возмущался Жачковский. — Мне показалось, товарищи, что вы назвали фамилию Годзялко, или я ослышался?
— Нет, не ослышался. Эту супружескую пару убили в июне бандиты. Знаем, что это дело рук банды Рейтара, но, кто конкретно убил их, не знаем.
— Угрюмый. Я слышал это собственными ушами. Рейтар приказал убрать Годзялко, а тот уже сам решил прикончить заодно и его жену.
— А за что их убили?
— Годзялко заявил о них в милицию.
— А откуда они узнали, что сделал именно он?
— Кто-то из деревенских видел, как Годзялко ездил в Чешанец, а к вечеру в деревню явились солдаты. Этого было достаточно для них.
Затрещал телефон.
— Элиашевич слушает. Да, да. Потери есть? Слава богу. Ну что же, раз так, то давайте хотя бы этих двоих. Только побыстрее, товарищи, ведь дорога́ каждая минута. Ждем.
Он повесил трубку, записал что-то в блокноте.
— Звонил мой заместитель. Они наткнулись на банду около Журобиц. Оказалось, что это группа Барса. В перестрелке убиты три бандита: Барс, Ришард и Тигр, а Кракус покончил с собой. Взяли живыми Матроса и Ракиту. Я попросил, чтобы их как можно быстрее доставили сюда.
— А Рейтар? Где же Рейтар? — спросил Жачковский.
Элиашевич только развел руками.
Известие о ликвидации группы Угрюмого произвело на Рейтара ошеломляющее впечатление, но в присутствии Барса он старался не выдавать своих чувств. К мысли об Ольге, о будущем ребенке и их судьбе прибавилось еще сознание близкого конца. Его отряд, столь многочисленный еще несколько месяцев назад, с ликвидацией группы Угрюмого практически перестал существовать и был на грани полного уничтожения. Мираж, в который он пытался подсознательно верить, исчез при столкновении с суровой действительностью. Связи с заграницей у него не было; он потерял поддержку местного населения; не хватало оружия, провианта, боеприпасов, людей. От идеи, которой он хотел служить, либо, по крайней мере, внушал это себе, остались одни воспоминания, избитые фразы, лицемерие. Политика, которую он хотел проводить, на деле превратилась в сплошную цепь жестоких преступлений. От людей, которые когда-то шли за ним, остались лишь жалкие горстки заросших грязью, вшами, окончательно опустившихся, потерявших человеческий облик подонков.
Что делать? Что же делать? На этот вопрос он не находил ответа. Опустошенность. Безволие. Страх. Подавленность. Моральное убожество. Дно.
Сознание того, что даже Сокол мог их предать, заставило Рейтара по старой привычке предпринять какие-то действия. И видимо, распоряжение убрать Сокола, а также операция в деревне Мокрой были его последними обдуманными приказами. Последующие его решения, включая назначение Барса своим заместителем, принимались уже механически и были своего рода камуфляжем, дающим ему возможность полностью выйти из игры, хотя Рейтар до конца не хотел в этом признаваться даже самому себе. Пустить себе пулю в лоб? Бежать? А Ольга? Ребенок? Попытаться увести в лес пособников из конспиративной сети? Рейтар не мог найти ответа на возникавшие вопросы, у него было одно желание — бежать.
Он быстро шел по лесным просекам, пересекал кратчайшим путем опустевшие осенние поля. Но от навязчиво преследующих мыслей не убежать… «Хамы, проклятые хамы! Куда же девалась их шляхетская гордость и честь, приверженность традициям? Я же ради них поломал свою молодую жизнь, ради них брожу, как волк, по лесам, и вот чем они мне за это платят! Хамы, проклятые хамы! Их с потрохами купила коммуна; только и думают об электричестве, своих хозяйствах, школе, дороге, лошадях, коровах. Где уж им бороться! Хромой Молот был не таким уж дураком, каким казался. Он их хорошо раскусил». Рейтар поднял воротник, закрываясь от хлеставшего в лицо ветра. В голове у него звучали слова Молота. После нас остается только одна кровь, говорил он. Вот уже который год мы не знаем ни минуты покоя ни днем ни ночью. То-то, что мы с тобой натворили за эти годы, власти нам не простят, а того, к чему мы стремились, никогда не достичь. Хватит себя обманывать. Самым разумным выходом было бы распустить ребят по домам, пусть роются себе в навозе, а самому пустить пулю в лоб. Пулю в лоб, пулю в лоб, в лоб, в лоб. Ветер воет, свистит, уговаривает. Пусти себе пулю в лоб, Рейтар. Повесься, Рейтар. Повесься, повесься. Холодный пот. Страх. Рейтар бежит, бежит, изо всех сил, бежит до полного изнеможения, спотыкается, падает ничком в картофельную борозду. Лежит неподвижно, тяжело дыша. Прижимается разгоряченным лицом к холодной, пахнущей осенним дымком земле. «Остаться здесь, остаться. Нет, нет! Ни в коем случае. А Ольга, ребенок? Да, да. Увезу их отсюда в безопасное место, устрою как положено, а сам вернусь обратно. Тогда вы еще обо мне вспомните». Встает. Идет навстречу ветру. Ноги сами тащат его в знакомую сторону. Валькова Гурка. Родной дом. «Школы вам захотелось. Как бы не так, взбунтовавшиеся хамы. Я вам покажу школу!»
Ветер крепчает. Пронзительно скрипит раскачивающаяся на оторванной петле калитка. Рейтар рывком подбегает к стене. Осторожно обходит дом. Поблизости никого нет. Локтем выдавливает стекло в окне, просовывает руку и откидывает крючок. Порыв ветра распахивает окно, и Рейтар проскальзывает в дом. Садится в углу на старый табурет. Вокруг тишина, только иногда прошмыгнет по комнате напуганная пришельцем мышь. Шум ветра за окном усиливается, через выбитое стекло тянет сквозняком. Сердце стучит как колокол. Воспоминания. Знакомые запахи. Он выходит в сени. Бредет как лунатик во сне. Из сеней забирается по деревянной лестнице на чердак. Повсюду валяется сено, мякина, сломанная мебель, всякое тряпье. С яростью хватает одну, другую, третью охапку сена и бросает вниз. Спускается, разбрасывает сено по всем комнатам, по всем углам. Открывает дверь в кладовку. Нащупывает в темноте жестяной бидон. От него пахнет керосином, что-то еще плещется на дне. Обрызгивает сено керосином. Распахивает настежь окна, чтобы лучше тянуло. Наклоняется, чиркает спичкой. Пламя вспыхивает и, подхваченное ветром, жадно лижет пятна керосина.
