Джурица Лабович - Грозные годы
— А ты помолчи! Какое ты вообще имеешь право вмешиваться в такие серьезные разговоры? Кто ты такой? Обычный мелкобуржуазный элемент! Скажи-ка, ты ведь из кулацкой семьи? Сколько у тебя гектаров? Двенадцать, так ведь? Насколько мне известно, хозяин, имеющий двенадцать гектаров земли, уже использует наемную рабочую силу и живет за счет эксплуатации! Разве ты не использовал полупролетарские элементы в целях обогащения? Так скольких же из них ты довел до нищенства? Скольких ты уморил на тяжелых полевых работах? Скольких убил голодом? Признавайся!
Лицо командира от гнева свела судорога, рука опять потянулась к кобуре. Вытерев капельки холодного пота, выступившие на лбу, он только глубоко вздохнул.
— Товарищи, я не сомневаюсь, вы знаете, — опять раздался громкий голос Рыжика, — что моя личная жизнь абсолютно чиста. А то, что я интересуюсь, как член воинского коллектива, некоторыми вопросами революции, так это право каждого сознательного трудящегося. Разве не так?
Услышав раздавшиеся одновременно возгласы и одобрения и негодования, командир тихонько раздвинул ветки куста. Перед глазами его оказалась полянка, на которой сидели несколько партизан, а над ними возвышалась лохматая голова Рыжика. Он стоял среди них и, как Самсон, рубил противников слева и справа — словами, конечно.
— Слушай, Рыжик, — вскочил с земли огромного роста взводный, — нечего здесь разводить мещанские разговоры да еще требовать, чтобы тебя слушали! Ты, брат, ежели заражен такими предрассудками, которые в корне расходятся с принципами революции, так держи их при себе. Говоришь, что ты безгрешен, а разве это не грех — говорить нам о таких вещах?
— О каких таких вещах? — дернулся Рыжик.
— Болтаешь всякий вздор. Видно, не можешь ты без женщин...
На это Рыжик всплеснул руками и воскликнул в отчаянии:
— До каких же пор мы будем такими отсталыми, товарищи?! Да зачем же нам, классово сознательным бойцам, превращаться в лицемеров? Почему не сказать обо всем коротко и ясно?
— Прежде всего, ты не классово сознательный боец, — сказал взводный.
— А какой же? — вспыхнул Рыжик.
— Напичканный буржуазными предрассудками о жизни, вот какой!
— Значит, так! — выпрямился Рыжик, и глаза у него стали похожи на два раскаленных уголька. — А кто в наступлении первым оказался во вражеской траншее? Кто на горе скосил патруль четников? Кто взял в плен офицера?
— Ну и что? — не сдавался взводный. — Ты думаешь, что храбростью можешь прикрыть гнилое наследие старой жизни, которое накопилось в тебе? Ошибаешься!
— Нет, вы слышали, товарищи? — крикнул Рыжик. — Значит, мы тебе разрешаем во имя пролетарской революции косить вражеских солдат, рисковать жизнью, а когда нужно решить вопрос о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной, тогда ты сразу становишься люмпен-пролетарием с буржуазными предрассудками! А где эти предрассудки, спрашиваю я вас?.. Да он хоть имеет представление о научном коммунизме? Сомневаюсь. В противном случае он так бы не говорил!
И, повернувшись к взводному, Рыжик скорчил такую презрительную гримасу, как будто бы он разбил взводного в пух и прах.
Командир отряда едва сдерживался.
Партизаны прыснули со смеху и стали выкрикивать:
— Тебе бы лучше помолчать, пока не поздно!
— Ты с этой своей философией заваришь такую кашу!
— Люди, этак он в конце концов и против революции повернет!
Но Рыжик никак не прореагировал на эти слова. Весь вспотевший от злости, он медленно двинулся в лес. Сделав несколько шагов, он обернулся и сказал:
— Об этом вы не беспокойтесь. Между мной и революцией вопросы всегда будут решаться мирным путем.
Помрачневший командир отпустил ветки куста и поежился, как от холода.
— Выстрелить бы этому гаду прямо в затылок! — проговорил он тихо и быстро зашагал к своему домику. Подойдя к двери, он крикнул, чтобы к нему позвали Рыжика.
У командира Половины было много неприятностей с партизаном Рыжиком. Все началось в тот день, когда комиссар Метвица решил политически просветить только что прибывшего в отряд партизана. С тех пор голова Рыжика забита разными цитатами, учеными словами, глаза горят как угольки, а уши всегда красные, будто он только что из бани. Он никогда не упускал возможности поговорить о революции и решить какие-нибудь вопросы непременно с классовых позиций. Командир не мог точно знать, что усвоил Рыжик из всего им прочитанного, но то, что он слышал, приводило его в бешенство, поскольку он считал, что разговоры Рыжика могут подорвать дисциплину в отряде. Надо было все это прекратить.
— Сегодня я ему устрою головомойку, — сказал он сам себе, сжав кулаки.
Через несколько минут Рыжик вошел в комнату и стал равнодушно пересчитывать пуговицы на командирской гимнастерке. Не хватало двух пуговиц. Партизан знал, что это признак плохого настроения командира и что их встреча может очень плачевно для него кончиться. Поэтому он присмирел и приготовился внимательно слушать.
— Ну-ка скажи мне, какие такие теории ты разводишь в отряде? — спросил командир. — О чем это ты разглагольствуешь с солдатами?
Рыжик, переминаясь с ноги на ногу, кротко глянул на него из-под огненного чуба.
— Я обсуждаю с ними принципиальные вопросы, — ответил он.
— Принципиальные, говоришь? А что общего имеют наши принципы с твоим заигрыванием с бабами? Это правда, что ты крутишься около мельничихи и хвастаешься перед бойцами своими успехами?
— Я?
— Ты, кто же еще?
— Это недоразумение, товарищ командир. Я действительно познакомился с мельничихой Варицей, но только затем, чтобы вести с ней политико-воспитательную работу как с полупролетарским элементом.
Лицо командира потемнело.
— Работу вел, говоришь?
— Конечно, а что же еще?
— Слушай, ты, — вскипел командир, — я тебе сейчас покажу работу! Кто тебе разрешил отсутствовать до двенадцати часов ночи?
Рыжик поднял голову и смиренно посмотрел командиру в глаза.
— Я был дежурным, — ответил он, — и хотел использовать время для политической работы.
Несколько секунд командир стоял оторопелый, а затем напустился на него:
— Да ты знаешь, что я с тобой сделаю? Я тебя под суд отдам! И потребую высшей меры наказания!
Рыжик зашатался, но, стараясь сохранить хладнокровие, ответил:
— Моя совесть чиста.
— Я тебе еще больше ее вычищу! — отрезал командир. — Если ты не прекратишь своей болтовни, я выгоню тебя из отряда.
Рыжик опустил голову.
— Моими поступками руководит пролетарское сознание, — тихо прошептал он.
— Знаю, — подхватил командир, скривившись, — знаю! И в этом случае тобой руководило пролетарское сознание? — Командир подошел к столу, взял исписанный клочок бумаги и показал ему. — Ты узнаешь это?
Рыжик посмотрел и смутился.
— Узнаю, — ответил он.
— Значит, поддерживаешь письменную связь с попом Кириллом?
— Да нет, просто я написал ему...
— Что ты ему тут нацарапал?
— Изложил нашу программу и потребовал, чтобы он отрекся от религиозных взглядов. Этот поп, по-моему, чуток контрреволюционер.
Лицо командира приобрело цвет недозрелого арбуза, глава зло заблестели.
— А тебе известно, что из-за тебя я вынужден был извиниться перед попом? Я бы мог приказать сейчас же выкинуть тебя из отряда, но... Ты меня понимаешь?
— Полностью, — сказал Рыжик.
После такого равнодушного ответа голос командира прозвучал как выстрел:
— Вон отсюда! Убирайся, мошенник! Я еще тебе покажу!
И не успел он договорить, как Рыжик уже выскочил на улицу.
— Вот так сознательные бойцы страдают из-за безграмотности некоторых, — сказал он.
Проговорив это, он поплелся на другой конец лагеря, где, как он знал, комиссар Метвица готовил план агиткампании.
Комиссар сидел на свернутой палатке и старательно записывал в тетрадку названия сел, в которые нужно было направить солдат-агитаторов для работы с местными жителями. Он уже заканчивал писать, когда Рыжик остановился перед ним.
— Ну что, Рыжик, как дела? — спросил Метвица.
— Да вот, товарищ комиссар, — начал жаловаться Рыжик, — как поступают с революционными бойцами! Только наладишь контакт с массами и начнешь их агитировать, как сразу становишься преступником!
— А что случилось?
— Да вы знаете уже... об этом попе и мельничихе.
— А у тебя и впрямь что-то было с этой мельничихой?
— Да вы что?! — удивился Рыжик. — Варица, правда, сердечная женщина, но я же с ней познакомился только в интересах дела. Я хорошо помню о вашем наказе, товарищ комиссар: «Пробуждайте сознание народа, товарищи бойцы!»
При этом Рыжик принял позу революционного трибуна, глаза у него засияли.
