Владимир Волосков - Где-то на Северном Донце.
— Здорово! — Лепешев не может не улыбнуться.
— А насчет флангов не беспокойся. Наши у реки здорово закопались. Мухи не пропустят! — возбужденно говорит капитан, вслед за Лепешевым спускаясь в блиндаж.
* * *Затишье затягивается. Бойцы заряжают пулеметные и автоматные диски, чистят оружие, растаскивают по точкам ящики с патронами, вяжут связками гранаты. Кое-где звякают лопаты — после обхода позиции Лепешев приказал укрепить и расчистить поврежденные стенки окопов и траншей.
Потерь во взводе нет, и бойцы веселы. Все подтрунивают над пулеметчиком Хасановым. Боец надумал подсушить портянки на жарком солнышке и разложил их на обломке доски за своей пулеметной точкой. А тут, как на грех, затеял KB перестрелку с немцами, затем появились «хейнкели», и пошло одно за другим… Когда стихло, вспомнил Хасанов о своем добре, но обнаружил лишь клочки материи, перемешанные с землей.
Сейчас, пользуясь затишьем, Хасанов бродит по траншеям и выспрашивает, у кого есть запасные портянки. Над ним хохочут, предлагают: кто пилотку, кто носовой платок, а хозяйственный Максимов обещает отдать дамские панталоны, которые обнаружил утром в ранце убитого немца, если он, Хасанов, еще раз споет ту веселую татарскую песню, что пел в кабинете комиссара госпиталя нынешней весной. Хасанов матерится, обзывает Максимова сибирским куркулем. В конце концов портянки находятся. Жертвует их тот же Максимов. Новые, белехонькие, байковые, зимние.
Скоро снизу приносят обед, и на позиции становится совсем весело.
Лепешев в это время стоит за конюшней, наблюдает, как на плоты грузят раненых. Это те, из сада. Последние. Остальные уже переправлены. Раненых размещают на пяти больших плотах, на остальных — пехота, противотанковая пушка, минометы, какие-то ящики и походная кухня. На понтон, тихо урча, забирается трехосная автомобильная радиостанция. Переправа федотовской дивизии завершается. У реки уже совсем немного народу. И ни одного раненого, ни одной целой машины.
* * *Знакомый гул нарастает в воздухе.
— Воздух!!!
Лепешев вскидывает бинокль. В пышущем зноем небе быстро растут темные точки. Их двенадцать. Вскоре можно различить, что это «Юнкерсы-87» — «козлы», как кличут их бойцы. С неубирающимися, прикрытыми обтекателями шасси они идут откуда-то с юго-запада, и Лепешеву становится заранее не по себе — он не переносит вой сирен, которые включают «козлы» при пикировании на цель. Наивная штука для запугивания, а Лепешев, зная это, все равно не выносит «завывалок». Слишком многое всплывает в памяти под их вой. Не однажды засыпало его в окопе под такую «музыку»…
Лейтенант идет в здание.
— Всем, кроме фланговых и зенитчиков, — за заднюю стену! — кратко командует он. Лепешев не сомневается, что одновременно с бомбежкой начнет обстрел и артиллерия.
Расчет лейтенанта прост. На узкой полоске земли, что тянется меж задней стеной конюшни и обрывом, — безопасней. Хоть и будут метко бомбить, все равно девяносто девять бомб из ста взорвутся или под обрывом, или в конюшне. И в том и в другом случае люди останутся невредимы. А от снарядов совершенно надежное укрытие — пусть попробуют пробить две толстенные стены, вспахать отрытую за ними щель!
За фланговые пулеметные точки лейтенант не беспокоится. Их можно уничтожить лишь прямым попаданием. А это почти исключено. Легче попасть в балкон при бомбежке высокого здания, нежели угодить в крохотную пулеметную ячейку, отрытую на самом краю обрыва.
Другое дело зенитчики — этим достанется. И Лепешев ничем помочь им не может.
* * *Первыми открывают огонь орудия и минометы. После пристрелки на хуторок обрушивается короткий огневой налет. Как только стрельба прекращается и пыльное облако, поднятое взрывами, рассеивается, «юнкерсы» устремляются к земле.
Лепешев во время бомбежки отсиживается в блиндаже. Там тесно. На патронных ящиках сидят телефонисты, командир танка, Каллимуллин, Глинин и бронебойщик Ильиных. Прислушиваясь к грохоту бомбовых взрывов, от которых ходуном ходит земля, они изредка перебрасываются короткими возгласами и поглядывают вверх, на подрагивающее над головами перекрытие.
— Пожалуй, полусотка прямым попаданием проломит, — безмятежно говорит Каллимуллин. — Как вы думаете?
Юные телефонисты зябко ежатся и подаются в угол.
— Пожалуй, — соглашается Ильиных и почему-то любопытствует: — Интересно, какая тут высота? — Он встает, старается достать рукой кирпичный потолок.
Близкий оглушительный взрыв сотрясает блиндаж. Не удержавшись на ногах, бронебойщик падает. Сваливаются с ящиков и телефонисты. Из входа и амбразуры в темную подземную конуру врываются клубы пыли. Блиндаж окутывается душными сумерками. Чернобровый телефонист бросается к выходу. Лепешев успевает ухватить его за гимнастерку.
— Без паники, Сергеев, — спокойно говорит он. — Нас и стокилограммовая не возьмет.
Глинин стряхивает с плеч и пилотки пыль, включает мотоциклетную фару. Помещение заливает яркий, слепящий свет. Телефонист Сергеев возвращается на свое место. Всем становится весело. Лишь Глинин бесстрастен.
— В этом доте я могу воевать хоть сто лет! — бесшабашно заявляет Каллимуллин и заваливается на лепешевскую лежанку.
Глинин сосредоточенно прислушивается к грому бомбежки, потом неторопливо направляется из блиндажа.
— Ты что, ошалел? — изумляется Ильиных.
Лепешев молчит. Он знает: бирюка никакими уговорами не остановишь, а приказывать ему не хочется. К тому же лейтенант и сам слышит, что бомбы рвутся уже где-то в стороне. Значит, до выхода на цель очередного пикировщика будет какая-то пауза.
Когда близкий взрыв снова сотрясает блиндаж, появляется Глинин. Он садится на ящик и угрюмо крутит козью ножку.
— Ну, как там? — не выдерживает Ильиных.
— Один зенитный… — Боец вяло машет рукой, и всем ясно, что он хочет этим сказать.
Все долго молчат.
— А т-танк… Танк цел? — спрашивает старший лейтенант.
Глинин кивает.
— А мои пушечки?
— Одна на боку.
— У-у, собаки! — Каллимуллин вскакивает с лежанки, но бронебойщик преграждает ему путь к выходу.
— Не надо, товарищ младший лейтенант! Сейчас ничего не сделать.
А Лепешева беспокоит другое: когда пойдут в атаку немецкие танки? Разумеется, пока «козлы» не отбомбятся, они будут прятаться за садами. А потом? Пойдут под прикрытием артиллерийского огня? Едва ли. Опасно. Пока будут бить гаубицы, бояться атаки не следует. Артиллерийские "позиции слишком далеко, рассеяние снарядов велико…
Лепешев придвигается к амбразуре и смотрит в бинокль. Сквозь завесу взрывов и облака пыли старается разглядеть, что делается в степи. Наконец это ему удается. В образовавшемся просвете видны артиллерийские позиции. Гаубицы на том же месте, далеко в степи. Теперь все ясно.
Едва Лепешев успевает опуститься на патронный ящик, как над его головой, чиркнув по краю амбразуры, проносится огромный осколок. Его жутковатое жужжание заставляет всех вздрогнуть. Осколок врезается в стену, отвалив добрую лопату земли.
Глинин встает, берет с дощатого столика телефонистов фляжку с водой. Выковыряв осколок палочкой, поливает водой. Зазубренный кусок металла шипит, чернеет. Глинин так же неторопливо кладет фляжку на место и садится.
— Бери, полюбуйся, — говорит Лепешеву Каллимуллин. — Это твой. Обманул ты его.
Лепешев берет все еще горячий, тяжелый осколок и взвешивает в руке. Несмотря на всю привычность случившегося, ему кажется странным, что вот этот обработанный человеческими руками, а потом этими же руками взорванный обломок стали должен был навсегда вычеркнуть его из жизни. Зачем? Почему? Кому помешал свердловский парень Колька Лепешев, чтобы где-то на немецкой земле добывали руду, плавили сталь, обрабатывали ее, начиняли взрывчаткой, потом везли через пол-Европы и, наконец, сбросили на небольшой мысок у Северного Донца, стараясь убить его, Кольку, который за всю довоенную жизнь не сделал зла ни одному самому распаршивому немцу?
И еще одного не может понять лейтенант Лепешев. Зачем немцы бросили сюда такие большие силы? Зачем, несмотря на внушительные потери, они так упорно атакуют небольшую группу советских солдат, занимающих клочок земли на правом берегу реки? Ведь переправы нет. Немцы не могут не понимать, что эти солдаты рано или поздно сами покинут изрытую воронками кручу.
Лепешев еще не знает, что обороняемый его истерзанной дивизией участок Северного Донца заранее избран фашистским командованием для прорыва на Сталинград и Северный Кавказ. Он не знает, что принесет лето 1942 года его народу. Не знает он и того, что несколько лишних часов упорной обороны у этого хуторка заставят немецкое командование перенести направление главного удара в другое место. Вот через несколько часов, когда будет заходить солнце, в штабе 6-й немецкой армии узнают, что плацдарм у бывшей переправы еще не ликвидирован, там примут это решение, которое оставит в живых и его, Лепешева, и всех раненых, и многих бойцов и командиров его дивизии.
