Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.3. Дружба
Иван Иванович переводит взгляд на Варвару.
— И ты, Варенька?
— Да, я тоже остриглась. — Варвара смотрит на него. Искры вспыхивают и гаснут в ее глазах. Опять заныло сердце: «Почему он заметил перемену в Ларисе, а до сих пор не рассмотрел, что нет кос у меня?»
Лариса выходит из штольни, шагает по траншее, хоронясь от осколков. Ночью шел дождь. К утру прояснело. С детства знакомая, родная река текла перед женщиной. Но это была не та река, которая представлялась ей в снах и воспоминаниях: взрывы снарядов взметывались по широкому плесу, где повсюду виднелись скорлупки лодок и катеров. Ветер дул с востока, относя гарь и дым истерзанного войной города в степи, к Дону, и Волга забилась серой рябью, отсвечивая краснотой зари, встающей над Заречьем.
Вчера гитлеровцы ворвались на территорию Тракторного завода… Хорошо еще, что удалось отбить все их атаки на Мамаевом кургане!
— Алеша! Где ты, Алеша! — с тоской сказала Лариса, прислушиваясь к пронзительному свисту ветра.
Навстречу, поскальзываясь на размокшей глине, шли с носилками санитары в грязных шинелях. В холодной синеве рассвета лица раненых казались мертвыми; стоны их то сливались с голосом осеннего ветра, то заглушались громом канонады.
Волны плещут о берег, усеянный железом осколков, щепой разбитых ящиков, заваленный обгорелыми бревнами. Вот у самой воды упал человек…
«Алеша! Я все время думала о тебе. И сейчас жду тебя, жду и боюсь, чтобы ты не упал вот так же! А это пройдет. Я не позволю случайному чувству командовать мной!»
Мины шестиствольного миномета разорвались поблизости. Они летят с душераздирающим скрежетом, напоминающим вопли ишаков. Заслышав их, валятся в щели наблюдатели, припадают к земле бойцы и санитары. Легла и Лариса, а едва прогремели взрывы, вскочила и побежала к себе в блиндаж. Но уснуть она не смогла и, пролежав около часа, встала и пошла в госпитальное отделение. Встречи с сыном стали теперь ее единственной радостью.
Раненый снайпер Юшков тихо стонал, но состояние у него было неплохое. Лариса осмотрела и других оперированных. Потом направилась к сыну.
Маленький Алеша еще спал, свернувшись в комочек под шинелью на узкой койке.
— Очень он ждал вас вчера, — сказал Леня Мотин, прикрывая высунувшиеся наружу босые ножонки мальчика. — А я знал, что вы не придете. Тяжелый день был вчера!
Мотин забрал со стола термометры, поильник с резиновой трубкой для Юшкова и вышел за перегородку, шаркая по полу большими сапогами. На дворе стало холодно, и в подземелье, хотя протапливались железные печи, было сыровато.
Лариса прилегла возле сына, осторожно подвинув его, маленького, теплого, но и здесь не сомкнула глаз ни на минуту.
Уходить ли на ту сторону? Работы много и в заволжских госпиталях. Легче будет с ребенком. Он сможет бывать на воздухе… Сказочной мечтой представилось: обшитые тесом домики в тени ветел на берегу какой-нибудь тихой протоки, плетни садов, груши роняют на влажную землю вороха красной листвы… Можно ходить, не сгибая головы, не кланяясь земно безжалостным коршунам с черными крестами на широко раскинутых крыльях. Не будет грохота, завывания и свиста, от которых иногда стынет в жилах кровь. Пусть не мирная жизнь и там: война все захватила, налеты бывают и в глубоком тылу. Но разве можно сравнить с чем-нибудь то, что творится здесь?!
Что сделают фашисты с нею, с Алешей, если захватят и этот рубеж? Ларисе вспомнилась красная полоса в небе над серой зыбью реки, кровь на песке и убитый, которого лизала волна, и вдруг страх оледенил ее. Какие-то оскаленные торжествующие рожи заплясали перед нею в полутьме подземелья… Почему она до сих пор не уехала отсюда и не увезла своего мальчика, единственное родное существо? Алексей, наверно, убит. Как мог он не ответить ей, узнав о смерти дочери?!
«Погиб! Погиб! — стучало в мозгу Ларисы. — Погибнем и мы! Вот опять наступает день… Земля уже дрожит от взрывов… Опять начинается».
Глохнут взрослые люди, а она держит здесь пятилетнего ребенка! Почему она не уехала раньше, вчера, сегодня ночью, пока над Волгой еще висела тьма и дождь плескался над изрытым берегом? А сейчас уже поздно думать… Склонясь над спящим сыном, прикрывая его всем телом, женщина вслушивается в нарастающий свист падающей бомбы… Пронзительный, злой визг… И злорадно торжествующий гром удара. Земля дрожит, как в лихорадке, тоненько звенит посуда на столе, стихают стоны раненых, и снова стремительно приближается свист…
— Мамочка, ты здесь! — радостно говорит проснувшийся Алеша. Он обхватывает плечи матери обеими ручонками, крепко прижимается к ней. — Ты не бойся. Ты боишься? — тихонько спрашивает он.
— А ты?
— Я привык… — С минуту мальчик молчит, прислушиваясь; кругленькое бледное личико его еще бледнеет, глаза совсем округляются. — Я боюсь, когда близко, — сознается он и неожиданно спрашивает: — Вовка говорил, что Витуся даже сидеть не умеет. Почему же ее зовут Победой?
— Победить мы хотим, — сказала Лариса, уже одолев свое душевное смятение. — Обязательно победим, Алеша! Вот и назвали девочку Победой.
34Растокину давно хотелось наведаться в Долгий овраг и, если удастся, перекинуться хоть несколькими словами с Варварой. Тоненькая черноглазая медсестра как заноза засела в Петином сердце. Чем труднее была обстановка, чем больше усилий вкладывал в боевое дело Петр Растокин, пулеметчик, гранатометчик, а смотря по условиям обороны — и половина расчета у противотанкового орудия, тем больше места в его душевной жизни занимала Варвара.
Незаметно для себя он каждый день совершал подвиги и в то же время мечтал о них: чтобы Варя услышала, а еще лучше — прочитала в газете о каком-нибудь славном поступке бойца Петра Растокина.
Понятно, с какой охотой вызвался он пойти за «языком», когда командиру дивизии Гурьеву стало известно о прибытии новых вражеских пополнений.
За неделю до этого Гурьев вызвал к себе Логунова и сообщил ему, что есть Указ Президиума Верховного Совета от девятого октября, который устанавливает полное единоначалие и упраздняет институт военных комиссаров в Красной Армии.
В заключение короткой беседы комдив сказал Логунову, что он назначается командиром батальона вместо раненого Баталова.
Вот Логунов-то и приказал бойцам достать «языка» для штаба дивизии.
Петя сразу встал, оправил ремень, набрав полную грудь воздуха, выпалил:
— Разрешите мне, товарищ командир!
Логунов пытливо оглянул большую, неповоротливую фигуру бойца и подумал: «Пожалуй, подойдет. Не очень ловок, трудно ему будет, но зато любого зверя скрутит. И в разведку уже ходил».
Вслух Логунов сказал:
— Хорошо. Пусть идет Растокин. Задача — добыть офицера. Но на плохой конец можно и рядового.
— Постараюсь оправдать доверие, товарищ командир! — рявкнул Петя так, что все вздрогнули от неожиданности.
— Чего ты людей пугаешь? — добродушно упрекнул его Хижняк. — Тебя природа прещедро наградила, и ты на свои данные нажимай в случае крайней необходимости.
Растокин собирался недолго: взял нож, веревку, мешочек с гранатами, кусок хлеба и уверенно двинулся к выходу из блиндажа.
В самом деле, нелегко такому крупному бойцу ползти и прятаться на чужой территории: все, что могло звенеть и греметь, оказывалось на его пути, — то пустые бутылки, то лист старой кровельной жести, то погнутые прутья обгорелой кровати, — и за все он цеплялся. Хорошо, что шумно было вокруг.
Он знал, что штабы в немецкой армии располагались на большом расстоянии от передовой, а не так, как в армии Чуйкова, где даже штабные офицеры дневали и ночевали в окопах. Перед тем как перейти линию фронта, Растокин расспросил разведчиков и теперь, пробираясь по намеченным ориентирам, был озабочен лишь тем, чтобы его не приметили враги. Так он дотянул почти до Северного поселка. Широкая спина его взмокла от пота под ватником, колени и ладони рук были облеплены холодной грязью.
Когда в небе вспыхивали ракеты, он падал плашмя, приникал лицом к земле и выжидал.
В один из таких моментов его разглядели из ближней развалины.
— Каков верзила! — равнодушно сказал один фашист.
— Я уже приметил его, — ответил второй. — Этот боров сражен нашими солдатами на прошлой неделе. Хорошо, что уже похолодало, и мы теперь меньше страдаем от запаха трупов!
Во время этого разговора Петя, сразу почувствовавший, что речь идет о нем, перестал дышать, но как только советский снайпер поджег трассирующей пулей парашют «фонаря» и снова сделалось темно, он приподнялся и на четвереньках резвой рысью пустился вперед.
Фашисты тоже продвигались по занятой ими территории или ползком, или по глубоким крытым траншеям. Петя, зазевавшись, чуть не ввалился в такой ход сообщения; спасли его большой рост и сила, позволившие продержаться некоторое время в виде мостика над легким перекрытием, под которым как раз проходили, громко переговариваясь, фашисты. И только успел он убраться с неудобной этой позиции, как буквально носом к носу столкнулся с ползущим немцем.
