Сабуро Сакаи - Самурай. Легендарный летчик Императорского военно-морского флота Японии. 1938–1945
Прошло полчаса, мы успели обсудить все, кроме крайне интересующей меня темы. Я тайком бросал взгляды на Хацуо, любовался ее профилем, следил за тем, как она говорит, как блестят ее глаза, когда она начинала волноваться, как от улыбки на щеках появляются ямочки.
Я разговаривал с Хацуо, мало вникая в смысл произносимых мной слова. Я любил ее и хотел рассказать ей о своих чувствах, хотел излить душу. Более двух месяцев назад, когда, казалось, считаные минуты отделяли меня от вечности, когда Иводзима скрылась за горизонтом и передо мной возник образ Хацуо, я поклялся, что сообщу ей о своих чувствах, если мне удастся выжить.
Теперь же… я не мог! Ничего не изменилось. Пусть я и получил офицерское звание, но по-прежнему был летчиком. Я знал, что мне снова предстоит сражаться, и падающие под огнем американских истребителей объятые пламенем Зеро навсегда остались в моей памяти. Я знал, что, вновь оказавшись в бою, в любой момент могу точно так же рухнуть на землю в пылающем самолете и сгореть заживо.
Она вдруг перебила меня.
– Сабуро, – тихо сказала она, – ты знаешь, что Фудзико-сан вышла замуж?
Я ничего не знал об этом.
– Она вышла замуж за летчика, – с вызовом добавила она.
Я попытался заговорить, но она продолжила:
– Сабуро, почему ты до сих пор не женат? Ты же уже не мальчик. Тебе двадцать семь лет. Ты многого достиг. Теперь ты офицер. Тебе нужна жена.
– Ты же знаешь, Хацуо, не нашлась еще та женщина, которая бы мне так сильно понравилась, – заявил я.
– А разве ты не любил Фудзико?
Я не знал, что ответить. Воцарилась гнетущая тишина. Хацуо прошла в другой конец комнаты и, включив радио, нашла волну, где днем транслировали симфоническую музыку. Возникшая неловкость благодаря звукам музыки прошла.
Она вернулась и снова села рядом со мной.
– Что ж, – улыбнулась она, – видимо, нам следует представить тебе молодую особу, которая будет больше соответствовать твоим вкусам.
От слов Хацуо мне стало не по себе. Она не отводила взгляда и смотрела мне прямо в глаза. В замешательстве я попытался что-то сказать, но язык не слушался меня.
Вскочив, я направился к окну и выглянул на улицу. Красивые цветы исчезли из сада, машинально отметил я, теперь их заменили овощи.
– Есть много таких же красивых, как Фудзико, женщин, Сабуро, – сказала Хацуо.
Она подошла ко мне и теперь стояла у меня за спиной.
– Хацуо! – резко повернувшись, воскликнул я. – Я не хочу говорить об этом снова. Пожалуйста! – Моя вспышка испугала ее. – Мы столько раз это обсуждали. Факты – упрямая вещь. Ничего не изменилось. Я – летчик, разве ты этого не понимаешь? Каждый раз, когда я поднимаюсь в воздух, я могу уже больше не вернуться! Каждый раз! Рано или поздно, но это случится. Рано или поздно!
Мне было очень больно и тяжело. Зачем ей понадобилось снова заводить со мной разговор о женитьбе? Я ненавидел себя за свои слова, ненавидел за то, что не сказал ей о своих чувствах.
– Нет сегодня такого летчика, Хацуо, который не думал бы о смерти, – пояснил я. – Полоса удач закончилась. Мастерство больше не имеет значения. Это…
– Ты рассуждаешь как ребенок, Сабуро. – В ее загоревшихся глазах появилась злость. Она говорила так тихо, что я едва слышал ее. – Ты болтаешь и болтаешь, даже не понимая, о чем говоришь. Ты понятия не имеешь, что такое женское сердце. – Она раздраженно всплеснула руками.
– Ты говоришь о полетах и о смерти, Сабуро. И больше ни о чем. Ты ничего не говоришь о жизни!
Она отошла от меня и со злостью выключила радио. Не обращая на меня внимания, она села за пианино, и ее пальцы стали беспорядочно скользить по клавишам.
Я не находил слов. Несколько минут я стоял, боясь пошевелиться. Наконец я обрел способность говорить.
– Хацуо, я… я не знаю. Возможно, если… Виноват ли я, что мы никак не можем найти общего языка? – воскликнул я. – Почему ты всегда так говоришь? Довольно, с меня хватит, – продолжил я. – Я хочу… нет, я не знаю, – лепетал я. – Я хочу знать лишь одно и желаю лишь одного… чтобы ты жила долго и счастливо.
Она резко ударила обеими руками по клавишам и повернулась.
– Я не хочу жить долго! Для чего долго жить и… и… – она прижала руку к сердцу, – чувствовать здесь пустоту? Никто не может жить вечно. Неужели ты не понимаешь, Сабуро?
Ее гнев напугал меня.
– Женщина лишь тогда счастлива, – очень тихо произнесла она, – когда она живет с любимым человеком. Даже… даже если это длится всего несколько дней. – Она с горечью отвернулась от меня и обрушила весь свой гнев на пианино.
Я ошеломленно стоял, не зная, что мне делать и говорить.
Глава 30
27 октября, через десять дней после высадки первых американских частей на побережье Филиппин, Генеральный штаб Императорских вооруженных сил выступил со следующим историческим заявлением:
«25 октября 1944 года в 10.45 подразделение „Сикисима“ отдельного ударного отряда камикадзе в 30 милях от филиппинского острова Сулуан успешно атаковало оперативную группировку кораблей противника, в том числе четыре авианосца. Два самолета ударной группы совместно пикировали на авианосец противника, после чего в результате возникшего пожара и взрывов боевой корабль, по всей вероятности, затонул. Третий самолет, направленный на другой авианосец, вызвал на судне крупный пожар. Четвертый самолет атаковал крейсер, который в результате мощного взрыва затонул почти сразу».
Так было положено начало сокрушительным ударам камикадзе. Первой операцией летчиков-самоубийц командовал лейтенант Юкио Сэки, возглавлявший звено из пяти истребителей, каждый из которых нес бомбу весом 550 фунтов. Сэки был пилотом бомбардировщика и налетал менее трехсот часов, остальные четыре летчика провели в воздухе еще меньше времени. Тем не менее из пяти самолетов только один не достиг цели, совершая свое смертельное пикирование.
Прикрытие пяти несущих бомбы самолетов обеспечивали четыре истребителя Зеро. Впоследствии я узнал, что группой прикрытия командовал мой старый друг Хироюси Нисидзава, ставший к тому времени унтер-офицером. Благодаря умелым действиям Нисидзаве удалось увести свою группу от более чем двадцати истребителей «хеллкэт», поднятых на перехват, и девять самолетов, прорвавшись сквозь непогоду, добрались до флота противника.
После того как пять самолетов камикадзе нанесли удар, Нисидзава со своим звеном вернулся на базу в Мабалакате на острове Себу и доложил об успешном выполнении задания.
Беспрецедентная атака была на устах у всех летчиков военно-морского флота. На фоне наших катастрофических потерь на Иводзиме ее результаты выглядели просто блестяще. Будучи летчиком-истребителем, я никогда не одобрял самоубийственных заданий, но теперь нельзя было отрицать эффективность страшного удара, нанесенного американскому флоту на Филиппинах. Даже я был вынужден признать тот факт, что действия пилотов-камикадзе оказались единственным оставшимся в нашем распоряжении средством для нанесения ответных ударов по боевым кораблям американцев.
Отныне слово «камикадзе» приобрело новый смысл и прочно вошло в наш язык. Мы знали, что каждый раз, когда взлетают самолеты камикадзе, их пилотам суждено погибнуть. Многие из них, сбитые перехватчиками противника или ураганным заградительным огнем с кораблей, так и не достигли своей цели.
Но всегда находились те, кому удавалось прорваться, и их самолеты, часто с оторванными крыльями или объятые пламенем, подобно ангелам мести, падали с неба. Один за другим, иногда парами, часто группами по семь, десять или даже шестнадцать самолетов они в последний раз взмывали в воздух и пикировали на свои цели.
Действия камикадзе вселяли в нас новые силы. Свидетельством их высокой эффективности стало количество уничтоженных вражеских кораблей, когда-то неуязвимых для наших атак благодаря своей огневой мощи, а теперь погибающих в языках пламени от взрывов бомб. Камикадзе, раскалывая авианосцы от носа до кормы, топили кораблей больше, чем можно было уничтожить всем имевшимся у нас оружием. Они врезались в крейсеры и эсминцы, заставляя противника нести огромные потери.
Противнику казалось, что наши летчики совершают самоубийства. Понапрасну расстаются с жизнью. Видимо, американцам, да и всему западному миру так никогда и не удастся понять, что наши летчики вовсе не считали, что понапрасну отдают свою жизнь. Наоборот, летчики-камикадзе добровольно шли на выполнение заданий, откуда не было возврата.
Это не было самоубийством! Эти люди, молодые и старые, умирали не напрасно. Каждый врезавшийся во вражеский корабль самолет наносил удар за свою страну. Взрыв каждой бомбы, воспламенявшей резервуары с горючим гигантских авианосцев, означал, что погибнет еще больше врагов, а уничтоженные самолеты уже никогда не будут бомбить и обстреливать нашу землю.
У этих людей была вера. Они верили в Японию, верили, что, отдавая свою жизнь, мстят врагу за родину. Наша страна больше не имела возможности вести войну, придерживаясь общепринятых тактических схем. Силы нации были на исходе. И каждый из этих людей, отдавая свою бессмертную душу, не умирал. Он передавал свою жизнь тем, кто оставался.
