Нашествие - Юлия Юрьевна Яковлева
— Но легко понять, что бывают обстоятельства, скрывать которые требуют соображения чести.
— О господи… Ну наконец вы перешли к делу, — нетерпеливо заговорила Алина из седла.
Оба подняли головы. Она с удовольствием отметила, что равно смутила обоих, а Бурмин начал медленно краснеть. «Он всё же очень мил», — снисходительно полюбовалась Алина краем глаза. Её главной заботой был мышастый господин, и она делала вид, что смотрит в никуда, — таким взглядом полагается смотреть, когда тебя зовёт в мазурку кавалер, которому не светил бы даже полонез.
— Наш вид, — с издёвкой повторила. Прикрыла якобы зевок. — Прошу прощения. В деревне на прогулку приходится вставать так рано, никак не привыкнуть после Петербурга. Но что поделаешь, потом будет такая пыль. Вы сами изволили заметить.
Норов ощерился, не сумел додавить улыбку:
— Вы изволили прогуливаться верхом?
Она спохватилась не сразу:
— Ах! Кстати. Княжна Несвицкая, я ведь забыла представиться? Такое волнительное утро. Проклятая лошадь. Понесла. Боже, я чуть не убилась.
— А…
— А на моё счастье, господин Бурмин, чьё имение по соседству, тоже имеет привычку кататься по утрам. Он стал свидетелем происшествия и поспешил на помощь. Сумел поймать и успокоить животное. И вот мы перед вами — похожие на двух жертв кораблекрушения.
— Рад знакомству. Княжна.
Норов явно не ожидал получить отпор. Алина не отвела взгляд, наивно моргнула в ответ. Норов сощурился. Судя по долгим паузам после каждого предложения, он судорожно переваривал услышанное и соображал ответ.
— Рад знакомству, княжна. Какая жалость, что при таких несчастливых для вас обстоятельствах. Надеюсь, всё обошлось и происшествие скоро вами забудется. Но где же вторая лошадь?
Алина увидела, что губы Бурмина приоткрылись — и замерли. Медлить было нельзя.
— Господа, — капризно оборвала она.
Оба подняли головы.
— …Надеюсь, вы оба меня извините, — напоказ устало потянула Алина. — Такое долгое утомительное утро. Столько волнений. Я была бы рада скорее очутиться дома.
Норов и Бурмин изобразили учтивую суету, заговорили одновременно:
— Прошу прощения, княжна… Прошу прощения… Не смею задерживать… Простите мою бестактность… Доброго дня!
Хлопнула дверца экипажа. Хлопнули вожжи. Стукнуло, снова попав в колею, колесо. Приподнялась на прощание шляпа. Алина смотрела экипажу вслед.
Она чувствовала, что Бурмин смотрит на неё. Вопросительно? Тревожно? Благодарно? Восхищённо? Пока что стоило сделать вид, что её это не интересует. Вверху пел жаворонок. Алина попробовала проследить за звуком. Но увидела только облака.
— Не люблю сплетников, — легкомысленно тряхнула обвисшими локонами она. — Во всё-то суют нос. Так и хочется по нему… — Она грациозно дала щелчок воздуху.
Бурмин вёл лошадь и смотрел перед собой.
— Он не сплетник, боюсь. Он уголовный дознаватель.
Клим увидел из окна, что барин вернулся. Встрёпанный, небритый, в испачканной одежде. Глаза остановились на свежих ссадинах. «Господи ж ты мой», — прошептал старик. Заспешил к лестнице. Спустился, стараясь не скрипеть.
В открытую дверь кабинета увидел, что барин стоял перед камином.
Ссадины его точно были свежие.
В окна било утреннее солнце, обещало жаркий день. «Зачем он камин растапливает?»
— Клим, — барин не повернулся. — Помнишь, я просил тебя растопить камин?
— Камин? — Глаза старика забегали. — Зачем?
— Мало ли спросит кто.
— Так вот и не вспомнить.
— В день губернаторского бала.
Клим сглотнул.
— Так помнишь или нет?
— Как же не помнить. Бал недавно был.
— Так топили?
— Нет. Ничего такого не было.
— Может, память у тебя плоха?
— Не жалуюсь.
— Ты уверен, что камин не топили в тот день?
— Кто ж летом топит?
— Хорошо. Ступай.
Клим отошёл к лестнице. Обернулся на открытую дверь.
Барин щёлкнул кремнем. Запалил лоскуток бумаги, его тут же объяло пламя, уронил в камин. Вынул из-за пазухи шёлковую косынку. Подержал, поднёс к лицу. Вдохнул. Протянул шёлковый комок. Пламя тряслось от голода и нетерпения: дай, дай, дай. Подпрыгнуло, чтобы схватить. Лизнуло длинным языком. Запахло палёным и духами.
Барин резко выдернул косынку. Скомкал, сунул опять за пазуху. Непрочное, бумажное пламя быстро прогорело, опало, развалилось серыми чешуйками. А барин всё смотрел на них.
Клим покачал головой. Стал подниматься по лестнице.
Алина отдала повод конюшему.
— Господа спят? — на всякий случай спросила.
— Изволят почивать.
Допоздна, как привыкли.
Алина прошла сквозь пустой тихий дом, к себе. Спугнула служанку, чистившую камин. Переменила платье. После бессонной ночи она не чувствовала усталости — только зверский голод. Наконец дом стал шептаться, топать, скрипеть, проснулся. Дворецкий внизу ударил в гонг, и она спустилась к кофе.
Отец листал присланную из Петербурга книжку — каталог лавки, торгующей предметами искусства. Бросил, не глядя, «бонжур». Мать изумлённо уставилась и зашипела:
— Что с твоим лицом? Что это? Где ты вчера была? Опять?!
Алина налила себе кофе. Старалась говорить лениво-равнодушно:
— Maman, вы
