Василий Щур - Пограничными тропами
Примерно через неделю Званцев поссорился с командиром. Это была их первая ссора, тем острее переживал ее замполит. Причиной же ссоры оказался Вовк.
Ратанов придрался к нему по какому-то пустяковому поводу. Вовк, переминаясь с ноги на ногу и глядя в сторону, сказал:
— Вот я и просил вас перевести меня.
— Служить будете там, куда пришли, — отрезал Ратанов. — И запомните: здесь не детский садик, никто с вами нянчиться не будет. Ну, а чтобы вы не возражали командиру, — еще пять нарядов.
Званцев, узнав об этом от мичмана, вспыхнул. Разговор с командиром был коротким.
— Ты даешь волю чувствам, Кирилл. Командир не имеет права на такую волю.
— Славу богу, я знаю, каким должен быть командир. Пока что мой корабль лучший в дивизионе и вообще во всех дивизионах округа.
— Ты полагаешь, что это только твоя заслуга?
— А ты полагаешь, что моей заслуги в этом нет?
— Ты отвечаешь вопросом на вопрос, это не метод спора. Я хочу сказать тебе вот что: ты не имеешь права срывать зло на матросе, который почему-то тебе пришелся не по душе.
— Лошадник! — фыркнул Ратанов.
— Да. Он крестьянин, колхозник и любит лошадей. Наказать его за ту историю стоило — не спорю. Но сейчас в тебе уже действует, так сказать, инерция недоброжелательства. Пойми, что этим ты подрываешь свой авторитет командира — ведь ребята очень чутко реагируют на каждую, даже самую малую ошибку.
— Слушай, Степан, — вскинул на замполита глаза Ратанов. — Прекрати меня учить! Иначе…
— Что иначе?
— Будем ссориться.
— Будем, — отрезал Званцев. Я тебе человека в обиду не дам. За дело ругай, накладывай взыскания. А придираться по пустякам — это, дорогой мой, не метод воспитания.
Он ушел от командира к себе, чувствуя, что еще немного — и разговор принял бы куда более резкий характер. Хорошо, что он сам вовремя прервал его. Вечером он встретился с командиром в кают-компании за ужином. Ратанов был неразговорчив, хмур, и ужин прошел в тягостном молчании. Но Званцева беспокоило не это. Он знал, что командир отходчив. А вот как поведет себя дальше Вовк? По долгому своему опыту Званцев знал, что такие истории надолго выбивают молодых людей из колеи: они теряют веру в себя, в свои силы, а обида только усугубляет эту потерю. Поэтому сразу же, едва Вовк сменился с вахты, Званцев вызвал его к себе.
Он начал прямо, без обиняков.
Он говорил, что надо подтянуться, а не держать себя таким увальнем, что командир прав: надо служить там, куда тебя послали, — тем более на лучшем корабле дивизиона! Говорил и чувствовал, что все эти слова проходят мимо матроса и что он слушает сейчас не его, а какой-то свой внутренний голос, а этот голос противоречит тому, что говорит Званцев. И Званцев оборвал сам себя, потому что больше всего он не любил вот такие сухие разговоры, которые уходили впустую, как уходит вода в сырой песок, не оставляя никаких следов.
— Слушайте, Степан, — сказал он. — А что вы больше всего любите… кроме лошадей?
Вовк поднял на него удивленные глаза. Это обращение по имени и неожиданность вопроса обескуражили его, и он ответил не сразу:
— Ну, много чего люблю… Грибы собирать люблю, рыбу удить… У нас, знаете, каких линей берут? Как поросята, честное слово… Сено еще люблю скирдовать. Иволгу слушать люблю, — здорово у нас поют иволги!.. Книги люблю очень. Не всякие, конечно, а хорошие.
Он перечислял все это с таким увлечением, будто и грибы, и иволги, и скирды сена, и книги были его ближайшей родней, сейчас далекой от него и поэтому еще более притягательной.
— А людей? — тихо спросил Званцев. — Людей вы любите?
— Это само собой разумеется, — качнул головой Вовк.
— Знаете, — задумчиво сказал Званцев, — когда я первый раз в жизни попал на государственную границу, у меня было такое ощущение, будто я один в ответе за каждого человека, живущего у нас в стране. Мне казалось, что если я не буду нести исправно службу, то не сможет спокойно спать ребенок, работать рабочий, учиться студент, открывать какую-нибудь новую тайну природы ученый… Странное это было чувство. Впрочем, когда мы выходим на дозорную линию, оно возвращается ко мне всякий раз. — Званцев помолчал, подумал. — Мне кажется, Степан, что вот это, должно быть, и есть любовь к людям. Понимаете, ко всем нашим людям. А вы вот… — Он снова помолчал, подыскивая нужные слова, и не нашел ничего лучшего, как повторить: — Иволги, грибы…
Разговор этот был, что называется, неофициальный — так просто, беседа по душам в свободное время. Поэтому Вовк мог и поспорить — ему не хотелось, чтобы о нем думали если не плохо, то хотя бы предубежденно.
— Кстати, товарищ капитан-лейтенант, любить родную природу тоже не так уж плохо, — глядя в сторону, в иллюминатор, сказал он. — Выходит, зря вы про иволгу и грибы-то…
— Нет, не зря, Степан! Иволги и грибы есть и там, за границей. И любители птичьего пения там тоже водятся в изобилии. Главное же в природе — человек! Я не понимаю людей, которые могут просто так стоять и слушать птичий щебет. Я хочу знать, понимаете, знать — что за птица? Как живет? Что сделать, чтоб не разоряли гнезд? Вот так-то, дорогой мой. Но, по-моему, мы куда-то не туда забрались, а? Зачем это я вас позвал?
— Мораль прочитать, — буркнул Вовк. Званцев поглядел на него пристально и понял, что вот сейчас, именно сейчас, Вовк захлопнет свою душу, как улитка захлопывает створки раковины.
— Нет, — сказал Званцев. — Вспомнил. Вот я письмо получил, прочитайте-ка.
Вовк читал письмо, недавно полученное Званцевым. Писала незнакомая ему девушка — работница ленинградского завода, который шефствовал над дивизионом. Почерк у нее был еще школьный, аккуратные буковки так и лепились одна к другой.
«В чем же смысл жизни, — спрашивала она, — если человек, которому ты верил, которого любил, оказался просто-напросто негодяем? Я верила одному парню, с которым была знакома почти год… А теперь во что верить? Если нетрудно вам, обсудите мое письмо с моряками, у вас все молодые парни, что скажут они?»
Вовк прочитал письмо и аккуратно сложил его.
— Ну? — спросил Званцев, — что вы скажете, если я попрошу вас ответить девушке?
— Меня? — не то удивился, не то испугался Вовк. — Почему меня?
— Потому что, мне кажется, вы человек разумный, рассудительный и… — Званцев на секунду помедлил, — словом, правильный. Так что напишите девчонке и, если захотите, покажите мне.
Вовк ушел. Еще минуту Званцев сидел неподвижно, а потом вздохнул и подумал: «Ничего, выкарабкается, не замкнется, ну, а в случае чего — разомкнем»…
V
Отправить письмо девушке-ленинградке Вовк не успел. «Большой охотник» срочно вышел на дозорную линию. Сообщили, что надвигается непогода, а по фарватеру все идут и идут иностранные транспортеры — как бы чего не случилось…
Неотправленное письмо Вовк принес Званцеву. Там были одни общие слова, нудные, как зубная боль. «Надо верить людям…», «Не на одном Вашем парне свет клином сошелся…», «Время все вылечит…» Вот так: вроде бы все правильно, а на самом деле — ни уму, ни сердцу.
Званцев, с досадой прочитав это письмо, вышел на палубу и поднялся на мостик. Свежий ветер сразу ударил в лицо, распахнул полы теплой «канадки». Ратанов стоял на мостике, негромко отдавая команду рулевому.
Когда Званцев встал рядом, командир покосился на него и спросил:
— У тебя что-нибудь случилось?
— С чего ты взял?
— Вид у тебя расстроенный.
— Так, ничего особенного. — И перевел разговор. — Какие новости?
Новостей не было. Берег передавал, что по фарватеру идут два западногерманских лихтера, через час пройдет один швед и караван наших сухогрузов рейсом на Кубу. Шесть финских тральщиков ловят рыбу в конвенционных водах. Поблизости тралят наши — нужно проверить судовые роли и порт приписки: вероятнее всего, сюда зашли рыбаки из Нарвы… Словом, все, как обычно.
— Шел бы ты к себе, — сказал Ратанов. — Отдохни малость. С досмотровой командой тебе придется идти, наработаешься.
Но Званцев ушел не сразу. Он любил стоять здесь, на мостике, в часы, когда на душе было неспокойно — море всегда успокаивает… И все-таки его раздумья были тяжелыми. Почему Вовк оказался (если судить по этому письму) таким сухим, черствым, в сущности, человеком? Значит, он, Званцев, ошибся в нем? Просто придумал себе совсем другого человека — не такого, который есть на самом деле, а такого, какого ему хотелось бы видеть.
— Так что же все-таки случилось? — снова спросил командир.
И Званцев рассказал ему об этом письме, наперед зная, какую реакцию рассказ вызовет у Ратанова, и не ошибся. Ратанов усмехнулся:
— Не сотвори себе кумира, как сказано в библии.
