Гельмут Бон - Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947
— Постепенно все снова наладится! — считали мы.
Но самым красивым в столовой были деревянные лампы. Вырезанные из дерева и раскрашенные. Настоящие люстры с электрическими лампочками. Стены обшиты деревянными панелями.
Повсюду висят портреты.
— Кто это? — спрашивает меня Хайни Хольцер и показывает на портрет бородача, выполненный в манере туше.
— Это Маркс! — говорю я.
— А рядом с ним? — спрашивает Хайни Хольцер, который раньше был членом Коммунистической партии Германии.
— Ну, это же Энгельс! — отвечаю я.
— Так, следующих я знаю. Рядом с ним Тельман, а большие портреты — это Ленин и Сталин! — Хайни Хольцер думает, что на приемном экзамене они могут при случае спросить нас, кто изображен на этих портретах.
Да, да, мы пока находимся всего лишь в карантине. Возможно, занятия в школе начнутся не раньше чем через три недели. Прибыли еще далеко не все. Эта школа получает пополнение из всех лагерей Советского Союза. Наряду с московской антифашистской школой она единственная в своем роде. Так что мы очень важные персоны.
Каждый из нас намерен сделать все, что в его силах. Строгая дисциплина и выполнение заданий!
Мартин, которого мы выбрали старостой комнаты, возвращается с совещания у старосты немецкого сектора с предостережением:
— Кто будет не успевать, того отправят назад в лагерь еще до собеседования! И без того полно желающих учиться в школе!
Прежде всего, в корпусе нельзя курить. Кто хочет курить, выходит на улицу в специальное место для курения перед корпусом. Окурки следует выбрасывать в предусмотренную для этого бочку.
На улице дует сильный ветер.
Но мы справимся и не промахнемся!
В столовую и на линейку мы должны ходить только строем. И с песней. Но мы знаем только несколько строчек типа: «…с нами наступит новое время, с нами наступит новое время!» Оказывается, что и группы военнопленных из других лагерей поют всегда одно и то же.
Некоторые из тех, кто прибывает из других лагерей, даже не знали, куда их везут.
Некоторых забрали прямо с лесоповала в том, в чем они были. Среди них было и несколько офицеров.
Здесь можно было встретить людей самых разных профессий: преподавателей университета и студентов, владельцев предприятий и транспортных рабочих, владельцев гостиниц и официантов и вообще кого угодно.
Некоторых из них местные политинструкторы отобрали после непростых экзаменов, чтобы в антифашистской школе воспитать из них «убежденных и активных антифашистов». Среди них есть и старые члены Коммунистической партии Германии, которые были лично знакомы с Эрнстом Тельманом.
Однако здесь можно встретить и бывших нацистов.
Тут есть кавалеры Золотого Немецкого креста (военный орден Немецкого креста (в золоте и серебре), учрежденный Гитлером в сентябре 1941 г. как промежуточная ступень между Железным крестом 1-го класса и Рыцарским крестом. — Ред.), а также люди, служившие в Главном управлении РСХА.
Тот, кто десять лет страдал в концлагере Бухенвальд, здесь уже больше не считается заслуженным антифашистом.
Все прежние различия стерты. С первого взгляда священники выглядят здесь точно так же, как и подсобные рабочие. И только приглядевшись, можно заметить следы духовности на их лицах.
Все боятся только одного: что им не удастся выдержать испытание во время приемного собеседования. В этом все солидарны. Ведь поездка на родину, как фата-моргана, находится в непосредственной близости. Но об этом никто не говорит вслух!
Вообще, все говорят только то, что полагается говорить настоящему стойкому антифашисту. Никто не отваживается даже думать, что муштра в этой школе более прусская, чем в любой прусской казарме. Курсантов здесь называют питомцами школы. Точно так же, как называли юнкеров в российских военных училищах.
Мартин берет на себя труд и обучает тех из нас, которые имеют слабую теоретическую подготовку.
— Что понимаем мы под демократией? Что понимаем мы под социализмом?
Хайни Хольцер и ему подобные были так любезны и охотно слушали, что рассказывал им Мартин. Но когда однажды в нашу комнату зашел ассистент, так называют в школе помощника преподавателя, он сказал:
— Я советую вам лучше не заниматься такими вещами, пока вы не усвоили какое-нибудь ложное понятие!
Мартин сердится, так как Хайни Хольцер и ему подобные заявляют:
— Вот видишь, Мартин! Лучше оставь все это в покое!
— Вы не знаете, когда родился Сталин? — спрашиваю я Мартина и Курта.
Но они тоже не знают этого.
— Кроме того, об этом вряд ли будут спрашивать! — считает Мартин.
— Осторожность не помешает! — возражаю я. — Береженого Бог бережет!
Но пока мы каждое утро, словно обычные пленные, выходим за ворота и привозим на маленьких санках дрова для всей школы.
Мы рассматриваем эту работу как своего рода спортивную тренировку. Мы таскаем санки с дровами довольно бодро, а не ползаем, с трудом переставляя ноги, как дистрофики-пленные. Когда я в последний раз проходил медицинский осмотр, то был записан в первую рабочую группу. Я и сам чувствую себя вполне здоровым. Это подтверждает и анализ крови на оседание эритроцитов.
По вечерам мы лежим на своих досках и читаем. Дело в том, что ватные тюфяки, одеяла и остальные постельные принадлежности мы получим только после официального зачисления в школу.
Но эти неудобства не имеют для нас никакого значения и не мешают нам лежать и читать.
Из-за клопов мы не выключаем свет всю ночь. Клопы ведут себя очень хитро: они заползают на потолок, а затем падают вниз, приземляясь точно на лицо спящего. Они проделывают это с отвагой опытных парашютистов.
— Они пахнут миндальным маслом! — говорю я, поднеся к носу раздавленного клопа.
— Ну, к клопам вы еще привыкнете! — заявляет ассистент.
— Да, да! — поспешно соглашаемся мы с ним. А то он может подумать, что мы подвержены мелкобуржуазным предрассудкам.
Мартин привез с собой довольно интересный политический материал для чтения — целую подшивку выпускаемого в Москве журнала «Новое время».
Хайни Хольцер тоже просит дать ему один номер журнала.
Когда я прохожу мимо его кровати, так как мне понадобилось выйти по нужде, то замечаю, что он читает какой-то приключенческий роман, а номер журнала «Новое время» использует как обложку для маскировки.
— Притворяешься! Притворяешься! — подшучиваю я над ним.
Однажды утром в одно из воскресений, кажется, это был второй адвент (время рождественского поста. — Ред.), один из нас замечает, что на улице мимо нашего корпуса идет Ларсен. Мы, пленные из 41-го лагеря, бросаемся вниз по лестнице. Согласно уставу, мы по-военному приветствуем его, отдавая ему честь.
— И вы тоже здесь! — говорит Ларсен, увидев меня.
— Так точно! — отвечаю я.
Мартин, Курт и я едины во мнении, что нам не следует вести себя фамильярно с Ларсеном. Из-за этого руководство школы станет только еще пристальнее присматриваться к нам, а голос Ларсена не будет иметь большого веса, если он скажет что-то в нашу поддержку.
Постепенно в школу прибывают и остальные преподаватели. Сливки коммунистической эмиграции. Будучи столпами Коминтерна, перед войной они обучали немецких партийных и профсоюзных активистов.
Но и у них тоже полно своих забот. «Почему Коммунистическая партия Германии, представлявшая собой немецкую секцию Коминтерна, не смогла помешать тому, что в Германии к власти пришел фашизм?» Вот о чем они должны были думать в первую очередь, наставлял их батюшка-Сталин.
В это воскресное утро, когда нам предстояло поехать на санях в лес, мы дружно собираемся все вместе. Школьный учитель, который приехал вместе с нами с кожевенного завода, размышляет о том, как же нам отметить праздник Рождества. А почему бы и нет?
Самый разный народ раньше уже подходил к школьному учителю, чтобы он помог им организовать празднование Рождества.
С яслями и без яслей.
С Христом и без него.
Как праздник любви и зимнего солнцестояния.
Когда как. Смотря по обстоятельствам.
И вот теперь он решил подготовить празднование Рождества под советской звездой. Находившиеся среди нас старые коммунисты тоже выступают за то, чтобы организовать что-нибудь на Рождество.
— Как проходит это в школе? — спрашиваем мы одного из ассистентов, который пришел познакомиться с нами, новенькими.
— В прошлом году каждая комната праздновала отдельно. Что будет на Рождество в этом году, я не знаю! — говорит ассистент. При этом он совершенно не задирает нос и ведет себя с нами вполне уважительно.
— Наверняка и у ассистентов полно своих забот! — говорим мы друг другу, оставшись наедине.
