Петр Лебеденко - Навстречу ветрам

Сколько до цели?

И сразу же услышал ответ:

Подходим.

Город словно погрузился на дно моря: ни одного огня, никаких признаков жизни. По карте, по точным расчетам, город должен находиться под ними, но города не было. Штурманы и летчики до боли в глазах всматривались в мрак и ничего не видели. Ведущий приказал:

Все — внимание! Искать сигнал!

Они перестроились в замкнутый кильватерный круг и, не снижаясь, искали сигнал. Радисты работали на одной волне, микрофоны были включены, и все услышали голос Нечмирева:

Есть сигнал!

Сигнал был. Кто-то неведомый, затаившись в глубокой пропасти ночи, мигал фонариком. Словно маленькие маячки в безбрежном море, вспыхивали и гасли внизу огоньки.

Ведущий развернулся вправо и через несколько секунд бросил «факел». Город выплыл из мрака, точно появился из сказки. На рейде стояли баржи, буксиры, катера; море отражало свет «факела», и казалось, что в глубине горит огромный незатухающий костер. Трассы зенитных снарядов были искрами костра…

Ведущий, сбросив еще один «факел», приказал:

Круг не размыкать. Начали.

И ввел машину в пикирование.

Яков видел, как недалеко от потухшего маячка, который только что подавал сигналы, взметнулся столб воды. Баржи стояли левее. Цель — баржи. Он крикнул штурману:

Приготовиться!

Абрам был рядом. Он стоял за спиной, близкий, немного строгий. Он смотрел вниз, где метались фигурки врагов. Букашки, которые пытались уничтожить Абрама! Они сумели убить его, но не уничтожить! Абрам — вот он: стоит рядом, руки его держат штурвал, глаза смотрят вниз, на стремительно приближающуюся цель. Вдоль фюзеляжа, над крыльями летят трассы зенитных снарядов. Воздух дрожит, машину швыряет из стороны в сторону, море мчится навстречу, красное от огня…

Среди грохота, сквозь рев моторов летчики эскадрильи услышали в наушниках два коротких слова:

За брата!

Груженая баржа словно раскололась пополам. Корма вздыбилась кверху, на мгновение повисла над морем. Как крысы, метнулись на ней немцы, и сразу все исчезло. Штурман крикнул:

Порядок, командир!

Второй заход был неудачным. Бомба упала рядом с буксиром, он качнулся, столб воды обрушился на палубу, но Яков видел: буксир, дымя, выбрасывая из трубы снопы искр, уходит от рейда. Уйдет? Он передал ведущему:

Беру буксир на себя.

Набрав высоту, сделал широкий круг, но потерял корабль из виду. Буксир уходил все дальше в море, стремясь оставить позади освещенную факелами зону и раствориться в темноте. Яша не спешил: искры, вылетающие из трубы, были, хорошим ориентиром. Вот сейчас он подвернет самолет вправо и… Вдруг искр не стало. Внизу, как большая, расплывшаяся чернильная клякса, темнело море. Он снизился, почти на бреющем пролетел вперед, вернулся назад, снова набрал высоту и осмотрелся. Ночь, темень, мрак, мерная пустыня вокруг. Скрипнув зубами, летчик выругался:

Салака паршивая! Все равно найду

Вдали мерцало зарево: там, в порту, его друзья заканчивали работу. В эфир неслись слова команды: «Голуби, голуби, собраться в квадрат восемь! Идем домой!» Домой? Нет, он не пойдет домой, пока не отправит на дно исчезнувший корабль. Он найдет его. У штурмана есть еще один «факел», ночь должна отступить…

Штурман, «факел»!

Ночь отступила. Снова на дне моря зажегся костер. Пенная дорога за кормой буксира горела, извиваясь, как змея. Мачты корабля качались на волнах, форштевень бурлил красноватую воду.

А, салака!

Яков ввел машину в пикирование, дернул рычаг. Взрыв, в буксир полетела бомба. Хорошо! Бушприт, как щепка, пронесся через весь корабль и свалился за кормой. Рухнула мачта, взрывной волной смяло капитанский мостик и трубу. На палубе вспыхнуло пламя. Матросы бегали от борта к борту, падали, бросались в море.

Яша развернул машину и шел теперь к буксиру на встречном курсе. Все ближе и ближе горящий корабль. Пилот открыл огонь из всех пулеметов и пушек. Буксир беспомощно остановился, медленно кренясь левым бортом к морю. Волна лизнула палубу, смыла несколько трупов. «Факел» догорал, костер в глубине гас, темнел. И когда бледно мигнули последние искры, море сомкнулось над кораблем. А в эфир все настойчивее неслись слова: «Голуби, голуби, собраться в квадрат восемь!..»

Глава седьмая

Может быть, кусок колбасы, хлеб да несколько глотков воды, которые бандит Войтковский отдал Андрею, решили судьбу летчика: он медленно, но верно поправлялся. Боли в голове почти прошли. Андрей уже вставал на ноги, тихонько прохаживался по камере. Польский разведчик Януш радовался, как ребенок.

Бардзо добже, Андрей! — говорил он, видя, как бледность и желтизна постепенно сходят с лица Андрея. — Скоро совсем будет хорошо.

Скоро совсем всех повесят, пся крев, — невесело ухмылялся пан Войтковский. — Рано радуешься, Януш. Лучше бы…

Что «лучше бы» — пан Войтковский никогда не говорил. Он посматривал на решетку, и все понимали: бандит думает о побеге. Как он мечтает его осуществить, никто не знал — решетки были толстые, камера находилась на втором этаже, и стена за окном уходила в глубокий овраг. Несколько рядов колючей проволоки. На башенках дежурили часовые с пулеметами.

…Ночью послышался глухой стук из соседней камеры. Януш ползком пробрался к стене, прислушался. Удары доносились будто из-под земли: «Тук-тук… Тук-тук- тук… Тук-тук…» Разведчик хорошо знал код, но сейчас ничего не мог понять. «Наверно, код зашифрованный», — подумал Януш. Он разбудил Войтковского, прошептал ему на ухо:

Стучат из соседней камеры. Может быть, это вам, пан Войтковский?

Бандит пролез между спящими и приложил ухо к холодной стене. Кто-то громко застонал во сне. Пан Войтковский угрожающе поднял кулак:

Тихо, пся крев! — И продолжал слушать.

Януш на корточках сидел рядом, глядя на стену, будто мог прочитать на ней нужные слова. Изредка он поглядывал на бандита, который весь превратился в слух. Вдруг Войтковский схватил за плечо Януша, спросил:

Слышал?

Януш чуть не вскрикнул от боли. Ему показалось, что плечо его сдавили тисками и кости вот-вот хрустнут.

Слышу, но не понимаю, — ответил Януш.

Это стучит Броник, мой друг. Слушай: «…Завтра отправляют в концлагерь… машинах… лагерь смерти…» Эй, там! Не стони, шкура! «Организуй свою камеру… За вторым шлагбаумом у леска…» Пся крев, не пойму слово! Ага: «Я свистну… Отвечай».

Пан Войтковский мельком посмотрел на Януша, будто спрашивая: «Что ответим?»

Януш ответил:

Летчик не сможет бежать

Что ж, вы оба подыхать будете? — спросил Войтковский.

Я не могу его бросить одного! — твердо ответил Януш.

«Я не могу его бросить одного!» — скривив губы, передразнил бандит. — А кто тебе сказал, пся-крев, что его надо бросать? Кши, не мешай.

Он посмотрел на дверь, за которой протопал тяжелыми башмаками надзиратель, и прижался к стене. Тихие удары отдавались в голове Януша, как призыв: «Бежать! Тук-тук… Тук… Тук-тук-тук… Лагерь смерти. Бежать!»

Януш вернулся к Андрею, осторожно разбудил его. Подошел и Войтковский. Он сел посредине, положил тяжелую руку на плечо Андрея. Андрей посмотрел на бандита, улыбнулся.

Ты хороший человек, Казимир, — сказал он.

Бандит долго молчал. Он думал об этом русском летчике. Какой дьявол заставил этого парня прилететь в Польшу, в самую пасть акулы? Другое дело — сражаться за Россию. Там его земля. Там его дом. А тут? Тут фашисты, и даже поляки, как, например, эта шкура Дзюба, не очень рады русскому летчику. Хотя Дзюба разве поляк? Иуда! Настоящий поляк не станет работать на врагов. И пан Войтковский, если его не повесят, уж как-нибудь сумеет свернуть шею надзирателю. А русскому летчику надо помочь. Как это он сказал? «Ты хороший человек, Казимир». Ха, разве бандит может быть хорошим человеком? Может, летчик думает, что пан Войтковский — партизан?

Я бандит, — угрюмо ответил Войтковский и убрал руку с плеча Андрея. — Не человек, а бандит, понятно? Януш, скажи ему об этом.

Он знает, — коротко ответил Януш.

Знает? — Войтковский взглянул на Андрея, словно сам хотел убедиться в этом. — Слушай, Януш, надо договориться обо всем на завтра. В лагерь нельзя попадать. Буди всех, тихо буди.

Через пять минут ни один человек в камере не спал. Не было слышно ни стонов, ни вздохов. Люди притихли, будто предчувствуя беду. Несколько человек хотели пробраться ближе к Войтковскому, но он сказал:

Чш! Оставайтесь на месте. Эй, Очкарь, стань у двери, слушай.

Когда Очкарь занял свой пост, Казимир оглядел камеру, встал и шагнул на середину. Тусклый свет закопченного фонаря освещал его громадную фигуру: он казался сейчас каким-то чудовищем. От пола до потолка на стене маячила его тень. Голова со взъерошенными волосами была похожа на грачиное гнездо.