Здесь, под небом чужим - Валерий Дмитриевич Поволяев
«Работала все лето, поступила в члены профсоюза, добилась трудовой книжки, – написала Елена Михненко матери. – К осени я уже искала себе работу каждый раз, как ездила со сливками[10], бегала по организациям, и мне в потребсоюзе обещали работу на официантку, я предупредила своего майора на отметках, что останусь без работы, потому что сезон молока кончается и всех увольняют. Майор обещал меня устроить. Работа была тяжелая на заводе, к осени я уволилась, потому что работа зимняя мне не по силам, хоть меня оставляли, но надо было перейти на хозяйственные работы, как – копать, мазать, белить, лед заготовлять, ледник копать, это не в моих силах, я и так летом еле выдержала, а в холод раздетой никак невозможно. Вот так я жила до октября 1949 г. В следующем письме дальше напишу. Пока крепко-крепко целую».
Свои письма Елена Несторовна подписывала вымышленным именем Люся – боялась, как бы чего не вышло. Пора-то ведь была лютая.
Письма свои Люся сочиняла с ошибками, ошибок было много – все-таки училась она не в российской, не в украинской школе, а в Париже. Галина же Андреевна была человеком грамотным – учительница! – и на эти ошибки явно обращала внимание.
Никто не знает, жалела она свою дочь или нет, – Галине Андреевне и самой было очень тяжело, временами Кузьменко даже забывала, кто она и что она…
Умерла Галина Андреевна Кузьменко двадцать третьего марта 1978 года в Джамбуле, там ее и похоронили на местном кладбище, а через одиннадцать с половиной лет она была реабилитирована.
Точно такое же постановление о реабилитации, датированное шестнадцатым января 1989 года, получила и дочь Махно Елена Нестеровна. Но, честно говоря, ей было уже все равно. Она устала от жизни. Глаза были потухшие – ничего в них живого, ни единой блестки, лицо – увядшее, старое.
Похоронили ее в одной могиле с матерью. Памятник на джамбульском кладбище стоит скромный, надпись гласят «Здесь покоятся жена батьки Махно – матушка Галина Андреевна и дочь Елена Несторовна».
На кладбище – тихо, по дорожкам бродят редкие люди, всматриваются в надгробия, изредка, случается, вскричит какая-нибудь взбалмошная птица и тут же умолкнет сконфуженно – и вновь делается тихо.
Печалью великой веет от этого кладбища, как, впрочем, и от всех остальных кладбищ…
Не стало не только Махно – не стало и тех, с кем он так беспощадно дрался. Троцкий был выслан из страны, долго скитался по свету, подыскивая себе безопасный угол – за жизнь свою он здорово опасался, поскольку в России был приговорен к смертной казни, – в конце концов осел в Мексике, думая, что руки Москвы туда не дотянутся… Дотянулись – бывшего председателя Реввоенсовета республики прямо в собственном дому убил ледорубом советский агент. Лев Каменев, он же Розенфельд, Христиан Раковский, Владимир Антонов-Овсеенко, Георгий Пятаков, так или иначе причастные к судьбе батьки, были уничтожены в разные годы.
Михаил Васильевич Фрунзе, которого на фронте здорово допекала язва желудка, по настойчивому требованию «вождя народов», лег на операционный стол…
Со стола этого он не поднялся.
Ближайший сподвижник его Иван Кутяков, с которым Фрунзе чуть не попал в плен к Махно, получил на петлицы несколько ромбов и служил уже заместителем командующего округом, когда его вызвали в Москву.
Отправился он в столицу в отдельном вагоне и, чувствуя, что дело может кончиться плохо, взял с собою не только именной пистолет, но и пулемет. Чутье не обмануло Кутякова.
На одной из станций его вагон оцепили чекисты. Кутяков быстро сообразил, как надо действовать, – был готов к этому, – выкатил в тамбур пулемет и дал длинную очередь поверх чекистских голов. Оцепившие вагон люди бросились врассыпную.
Но не выполнить приказа они не могли, за это их не поблагодарили бы, – вытолкнули перед собой дрожащего, старого, красноносого от частого употребления «народных лекарств» начальника станции:
– Иди, дед, уговаривай этого гада. Иначе задержим поезд на несколько суток. Понял, дед?
Старик ничего не понял, но уговаривать заместителя командующего округом пошел.
– Соедини меня, дед, с Москвой, с Климом Ворошиловым, – потребовал от него Кутяков.
Начальник станции посеменил к себе в кабинет выполнять приказание.
Как ни странно, начальник станции дозвонился до наркома обороны Ворошилова. У станционного связиста оказался полевой аппарат с длинным проводом, и услужливый старичок сумел протянуть связь прямо в вагон. Сам Кутяков выйти из вагона отказался наотрез.
– Клим, меня тут легавые обложили со всех сторон – держу оборону, – доложил Кутяков маршалу, как старому своему приятелю.
– Кто такие? – спросил Ворошилов.
– Не ведаю. Фуражки энкавэдэшные: голубые верхи, красные околыши.
Ворошилов невольно крякнул: с этим ведомством он связываться побаивался.
– Ты вот что, – сказал он, – ты сдайся ко всем чертям, чтобы в дальнейшем осложнений не было, и пулемет сдай… А сам двигай аллюром три креста ко мне. Тут мы во всем разберемся. Я тебе помогу.
Не помог Ворошилов Ивану Кутякову, так и сгинул тот в подвалах Лубянки.
Победивших в гражданской войне не оказалось. Впрочем, все гражданские войны такие. Победивших в них не бывает. Бывают только побежденные.
До сих пор ходят слухи о так называемых кладах батьки: дескать, зарыто добра немерено, даже у султана Брунея таких богатств нет. Но, во-первых, считается (и судя по всему, не без оснований), что махновское золото выдал в обмен на собственную жизнь Лева Задов, а во-вторых, места, где могли быть закопаны эти клады, в пятидесятых годах затопило Каховское море.
В пятидесятые годы вообще много чего произошло.
Впервые стало известно о так называемых махновских ротах и даже батальонах в Испании – воевали там в пору гражданской войны подразделения, сплошь состоявшие из анархистов. Носили они батькино имя. Отличались махновцы тем, что никого не брали в плен, но и их в плен живыми тоже не брали. Дрались они отчаянно.
Уж коли речь зашла о Леве Задове, то с ним очень хорошо был знаком председатель Старобельской ЧК Дмитрий Медведев, который был направлен в Румынию для ликвидации батьки.
Как прошла эта операция, мы уже знаем.
Много лет прошло с того времени, много песен спето, много воды утекло и много выпито вина, а имя Махно на земле, где он воевал, до нынешних дней не потускнело, живет оно, и это говорит очень о многом.
До сих пор земля в краях, где он сражался, выплевывает на поверхность разную военную ржавь – то сопревшую, схожую с издырявленным ребром крупного животного белогвардейскую шашку с георгиевским офицерским темляком и тусклой литой рукоятью, то винтовочный
